Спасите наши души

Осень порой такая тяжёлая. Особенно это касается последнего ее месяца. Ноябрьское утро угнетает тусклым солнцем, ноябрьский день убивает настроение работать своей хандрой, а ноябрьская ночь такая же холодная, как мой тон в разговоре с начальником. Удивительно то, что я смогла хоть немного свыкнуться с тем, что мой насильник являлся моим начальником. Прошло уже два месяца, и я смогла смириться с некоторыми неудобствами — ежедневные встречи с ним, разговоры, беседы, мероприятия. Он никогда не повышал на меня голос, всегда спокойно указывал на ошибки и старался их исправлять. Каким бы уродом не был внутри, его профессионализм никак от этого не пострадал. Он отдавал работе всего себя без остатка, он любил ее даже больше, чем вызывать меня к себе на ковер. Гидалевич не издевался и не злорадствовал, но будто всегда искал повода, чтобы увидеть меня. Смесь неловкости, смущения и других тяжёлых чувств. Каждый раз было сложно оставаться с ним наедине, я чувствовал себя лишней и хотела провалиться под землю. Так жаль, что эти чувства никак не хотели проходить. Привыкнуть к такому было невозможно. Но больше всего меня волновало вовсе не это. Мне снились разные отвратительные вещи. От поцелуев до насилия, от объятий до секса — и все это было с участием Владимира Александровича. Я давно его так не называла. Мне пришлось вспомнить ненавистное имя. Странно то, что такие сновидения доставляли мне одновременно и дискомфорт, и удовольствие. Вымученное, неестественное желание, подавляемое мозгом каждое утро. Такие сны не забывались. Я все больше сближалась в Воронцовым. Он видел, что мое поведение сильно изменилось, чувствовал, как у меня пусто внутри. Воронцов был рядом. Его объятия стали неоднозначными, слова — двусмысленными, действия — подразумевающие что-то еще. Невозможно было разгадать его тайну, пока он сам бы не захотел этого. Я рассталась со своим молодым человеком, который уже элементарно не мог терпеть невнимание к себе. Жалеть было не о чем. Так было лучше нам обоим, а в одиночку проблемы решались гораздо быстрее. Я лишалась единственной поддержки без сожаления. Я снова добровольно решила остаться одна. Меня уже нельзя было исправить. Впрочем, эта история не обо мне, не о Воронцове, не о моем бывшем парне. Гидалевич зашёл ко мне в кабинет в понедельник. Начало недели у меня не задалось, и он пожаловал не в лучший момент, да ещё и без предупреждения. У него хватило то ли смелости, то ли наглости настойчиво постучаться и сразу же зайти. — Можно? — спросил он. Я молча кивнула, бросив на него строгий взгляд, и снова занырнула за монитор. Мои пальцы застучали по клавишам, я писала бессмысленный бред в пустом документе. Мне подумалось, что все наши встречи можно было назвать не иначе как «столкновением». — Как дела? — поступил странный, неуместный вопрос. — Работаю, — процедила я. Начальник выдвинул стул и сел напротив меня. Он прикрыл дверь, но не запер — на это я обратила внимание первым делом. — Ты стала работать хуже. Раскрываемость еле закрывает план. Так не пойдет, — он говорил без вызова и напряжения, сухо констатировал факты. Я молчала. Сказать что-то в противовес мне было нечего. Мы оба знали, кто является причиной моей «неуспеваемости». — Не стесняйся заходить ко мне, — он расслабил лицо и смягчил тон, чтобы сделать разговор более доверительным. — Отбрось все лишнее. Не смущайся меня. Он вывел меня из себя. Он подлил масла в огонь, подкинул дров в костер. Я разгорелась, как солнечная вспышка. «Не смущайся», черт возьми! — Владимир Александрович, — обратилась я к нему, забыв о страхе, и с укором усмотрела в зеленые глаза. — Если бы вы знали, как мне на вас все равно — вы бы расплакалась. Он ничего не ответил, как и ожидалось. Мое тело с ног до головы обожгло от злости и удовлетворения. Прежде я еще не чувствовала ничего подобного по отношению к нему — это было нечто вроде ещё одной победы. Гидалевич потупил взгляд в пол, обводя ладонью столешницу. Потом он резко встал и обошел мой рабочий стол, остановившись рядом. Он склонился надо мной и внимательно взглянул в монитор. Его встретили голая страница и слитный набор букв, подчёркнутые красным. — Тебе не все равно, — его голос прозвучал прямо над моих ухом. Уже второй раз за несколько минут меня будто окатило кипятком. Он так близко, это чертовски страшно. Но в то же время… он все такой же. Промелькнули давнишние добрые воспоминания. Все, что я испытывала, — это ненависть и прощение, отторжение и влечение, отвращение и желание, страх и внезапная нежность. Все смешалось. Полный диссонанс. Я застыла на месте, перестав дышать. Ни одного слова, ни одного движения, ни одного вдоха. — Ты должна согласовать со мной каждое действие, — его низкий бархат звенел как мантра прямо надо мной. — Так и без премии можно остаться. Он специально стоял в таком положении, угнетая меня. Хотелось расплакаться, обнять его, оттолкнуть, поцеловать, разодрать его лицо, влюбить и убить. Одно противоречило другому, скрещивалось, путалось. Я была обезоружена перед этим следователем. Он мой начальник, мой насильник, мой страшный сон, мой единственный шанс на карьеру, моя прошлая влюбленность, моя травма. Слишком много всего в одном-единственном человеке. Он погладил меня по плечу коротким движением. — Давай хоть на секунду расслабимся. Зайди ко мне, как будешь готова, пожалуйста. Я помогу. После этих слов он вышел. Как же горько и обидно. Он мог подавить любой мой выпад, обратить против меня любое оскорбление. Непробиваемый. Как же хотелось залезть к нему в голову и узнать, что он за демон такой. В чем его слабость? Они вообще у него есть? Конечно же, я не пришла в кабинет к этому Вергилию. Как бы меня не влекло и не манило в логово плотоядного дракона, инстинкт самосохранения и кровоточащая старая рана не позволяли мне делать глупостей, по крайней мере, до определенного момента. Мне хотелось высказать ему все, что я думала, но он был настолько же отвратителен и мерзок, насколько красив и обаятелен в начале нашего знакомства. Двуличная сволочь, заставлявшая меня краснеть по поводу и без. Вечером я наведалась к Воронцову, и это был сюрприз даже для меня. Невыносимая тяжесть раздавливала мою бедную голову, я хотела развеяться. Как обычно, Воронцов меня сразу впустил в квартиру. Он ничего не спрашивал поначалу. Мы молча пили вино из его запасов, а я грустно смотрела в стакан. Он не осмеливался спрашивать, что не так, да и я бы не сказала добровольно. — Хочешь переночевать? — спросил он, когда время перевалило за полночь. — Да. Я была в отчаянии. В тот момент кто угодно мог бы воспользоваться моим положением, к счастью, рядом оказался никто иной, как Воронцов. Мы легли на одной кровати. Сначала он просто обнимал меня за плечи, гладил мою голову. Воронцов первым полез целоваться, а я не отказала. Он старался быть настолько нежным, насколько это вообще возможно. Ничего больше. Я не думала, что случайные, незапланированные поцелуи глубокой ночью со своим коллегой сильно осложнят мое существование. Честно говоря, это стало моей отдушиной, и на последствия было наплевать. Воронцов разомкнул губы и отстранился, внимательно взглянув на мое лицо. — У тебя есть что-то с Гидалевичем? Как же точно он чувствовал ситуацию. Либо я испытывала настолько открытую ненависть против начальника, что ее мог заметить каждый. В любом случае, это была худшая фраза, которую мне говорили после поцелуя. — Нет, — прозвучал четкий ответ с моей стороны, и я отвернулась от Воронцова на другой бок. Я не собиралась продолжать разговор, а Воронцов не осмеливался его развивать. Когда я проваливалась в сон, перед глазами снова всплывало лицо Гидалевича. Этот ад, казалось, никогда не закончится.