Спасите наши души

— Тебе надоело у нас работать, да? Воронцов спросил это, когда я вышла из душа. Мы поднялись в седьмом часу. С волос капала вода, и я, завернувшись в махровое полотенце, сушилась феном. — Нет. С чего ты взял? Сам Воронцов все ещё стоял в трусах, хотя нам нужно было через полчаса выезжать. Он ждал, облокотившись на столешницу, когда нальется кофе. Сонное лицо, вздёрнутый нос, полузакрытые глаза и спутанные рыжие волосы, торчавшие во все стороны, — вот он, Илья Воронцов, во всей красе. От него веяло свежестью, молодостью и энергичностью даже после короткого сна. Он подошёл вплотную, когда я выключила фен, и чмокнул меня в макушку, сжав лицо в руках. — Я могу тебе помочь? — он приобнял меня за плечи. Было слышно, как гулко бьётся его сердце. Ритм был более быстрым, чем обычно. Я могла расслабиться в его объятиях и закрыть глаза. Но каким бы теплым и уютным он не был — нет, не получится. — Все в порядке, — последовал твердый ответ. Воронцов не ожидал услышать ничего другого. Он был рад просто тому факту, что я не оттолкнула его. Физическая близость стала для меня до того нежеланной, что я испытывала лишь страх и трепет, когда дело доходило до прикосновений. Все случившееся со мной не могло не оставить свой след на психике.

***

Проматывая события, не могу с уверенностью сказать, что все мои действия были правильными. Я теряла рассудок с каждым днем, и этот процесс казался таким же неостановимым, как поезд на полном ходу. В какую же гадкую шутку превратилась моя жизнь. Я брала то, что мне было не нужно, и избегала того, что было необходимо. Но, конечно, и у моей истории существовал переломный момент. — Помнишь Копылова? — грубоватый голос с утренней хрипотцой вывел из равновесия. Я сидела в кабинете начальника. Состояние было как и всегда — на иголочках. Пока я бесцветно смотрела в одну точку на деревянном столе, Гидалевич внимательно перебирал бумаги, потягивая горячий напиток из дымящейся кружки. Он поморщился, — наверное, добавил мало сахара. Ему нравилось сладкое. Не зная нашей истории, любой бы указал на отличного начальника и непутевую работницу. Не произнеся ни слова, я отрицательно покачала головой, даже не повернув головы на Гидалевича. — Почти пять лет назад. Убийство жены, — он отвлекся и начал сверлить взглядом мой висок. В ответ лишь молчание. — Запер детей в соседней комнате, пока лупил жену. Полсуток рядом с мертвой матерью, — из его уст это звучало чертовски цинично и холодно. На этот раз я вспомнила. Моя первая практика, мои искрящиеся глаза, мое непобедимое вселенское желание работать рядом… с этим бесом. Будто бы это и не я. — Загубленные судьбы, — вторила я словам начальника, когда-то произносимым его персиковыми мягкими губами. Почему я об этом вспомнила? Он сардонически улыбнулся. На его лице выступили резные морщины, а глаза блеснули чем-то недобрым, с темным припуском. Кажется, он почувствовал волю, как только я вступила в диалог. — Ему сильно сократили срок. Видимо, адвокат попался хороший, — он будто торжествующе подытожил. — Через парочку лет он уже выйдет с условно-досрочным. Это был совершенно не тот человек, что и пять лет назад. Как будто сгусток чего-то мерзкого в красивой статной оболочке, как будто голодный волк в шкуре овцы. Он не пускал слюни и не показывал хищный оскал, так почему же я чувствовала его ненасытность? — Это ужасно, — с огромным трудом выдавила я из себя. В животе замутило, показалось, что меня сейчас вырвет. Гидалевич встал из-за стола и начал копаться в стеллажах в поисках чего-то, сдвигая с места книги и папки. Я бегло проследила за его широкоплечей фигурой. — А говоришь, что не помнишь. У тебя всегда была хорошая память, отличная усидчивость. Не практикантка, а мечта, — я не могла видеть лица Гидалевича, стоявшего ко мне спиной, но была стопроцентно уверена, что он мерзко улыбается. — Думал, ты будешь работать в Главном управлении… Константин уже занял мое место. Временно, конечно, но для него это большой шаг. Он, кажется, решил меня убить воспоминаниями. Молчать становилось все сложнее. — Он спрашивал про тебя. Интересовался, почему ты так внезапно пропала. Как ножом по сердцу. Я вскочила со стула и уперлась вспотевшими ладонями в столешницу. Меня жгло яростью и такой злостью, что я могла бы ей спалить целый город. А ведь начальник даже не обернулся. — Да что с вами не так? — сердито отчеканила я. Гидалевич всплывал то мучеником с грязно-белыми ангельскими крыльями, каявшийся в моих ногах со сложенными в молитве ладонями, то дьявольской псиной, разверзавшей землю и вылезавшей из самых недр, с кривыми острыми зубами и налитыми кровью глазами. Его образ метался от приятного зрелого красавца до похотливого мужлана, в сердце которого нет места для любви и жалости. — А что не так с тобой? — он развернулся, перестав рыться в полках стеллажа. Его лицо было печальным, серьезным, задумчивым, не выражавшим враждебности. И тон резко стал шелковисто-мягким, но чертовски грустным. К чему такие перемены? Я непонимающе взглянула на него. — Я пытаюсь завести с тобой разговор уже с сентября. Зима на дворе, а все никак… — он не договорил, и голос его дрогнул. Слова Гидалевича отдавали мальчишеской обидой. Он впервые так нахмурил брови, сдвинув их у переносицы, и скривил кончики губ. Злился? Скорее дулся. Меня поставила в тупик его реакция. У нас впервые была столь открытая перепалка, и мы больше апеллировали эмоциями, чем словами. — Нам не о чем разговаривать, — я повторяла это из раза в раз. Гидалевич быстро, в несколько размашистых шагов преодолел расстояние между нами, сократив его до неприлично близкого. Я отступила, но он крепко взял меня за запястье, потянув к себе. Он же не мог напасть на меня прямо здесь, с полуоткрытой дверью, когда в соседних кабинетах сидели люди? Но, на удивление, начальник не сделал больно. Он обнял меня. Со всей той отеческой теплой и глубокой сердечностью, как когда-то давно. Иллюзорное чувство заботы окатило с головой. Сложно было сдвинуться с места, и я не могла догадаться, кто меня заключил в объятия — мой ласковый наставник из далекого прошлого или наглый плотолюбец, чуть ли не преследовавший шаг за шагом? Я перестала дышать, окоченев, врывшись в землю, забыв о существовании всего остального. С серо-зеленых глаз Гидалевича сыпалась невидимая алмазная пыльца. Овивая талию, его руки грузно и крепко сжимали мое дрожащее тело. Я вцепилась робкими ладонями в кобальтовую ткань костюма начальника и каждым пальцем ощутила наступившую слабость. Он пах мужским одеколоном и первым декабрьским снегом, а кожа жарко жгла кожу. — Я еще никогда так не ошибался, — он вкрадчиво шептал мне в макушку. — Мне огромных трудов стоило попасть в твой отдел, но еще труднее оказалось поговорить с тобой. Я щекотала ресницами его шею, часто моргая. Старалась не заплакать перед ним. — Говорите, — тихо пролепетала я. Он глубоко и шумно вздохнул. Наверное, собирался с силами. В тот момент я поняла, что между нами недосказанности намного больше, чем у кого-либо другого в этом мире. Дать ему шанс? Один, последний? Не предаст ли он еще раз? Скрипнула старая ржавая петля. В дверях с секунду простоял Воронцов, завидев меня с Гидалевичем, а потом на одних пятках развернулся и вышел. Уже через мгновение я грубо оттолкнула начальника, стукнув его по рукам, и вылетела, как ошпаренная, в коридор вслед за Воронцовым.