Декаданс

Возьми весь мой свет — весь мой свет электрический Свет мой искусственный, свет мой софитный Найди, где мой свет, где в глазах моих свет мой Нефритный ищи, напряженный, безжалостный Свет.

У ее голоса есть свой запах. Густой, пряно-пыльный, тяжелый и въедчивый. Не отстирать его, не забыть, не вывести. Он щекочет кожу, стелется под ноги, в волосах гуляет физически ощутимым холодом. И понять его сложно, и невозможно ощутить отторжение. Нечто неземное, несовершенное, но оттого еще более чудесное и удивительное. Слышишь и думаешь: каким он может быть, если вывести его хозяйку на новый уровень? Дать ей унылую, но твердую классическую базу. Внедрить опору, знания, полноценный контроль. Каких высот можно достичь? Сколько испытать гордости, зависти и вожделения? Внимательно слушая, Лидия перебирает все эти вопросы в голове, самой себе удивляется. Когда последний раз кто-либо потрясал ее настолько сильно? Запоминался, лишая покоя; заставляя руки чесаться от желания поправить ошибки, усовершенствовать, а затем с упрямой жадностью показать другим. За годы своего директорства в академии искусств «Каданс», женщина видела и слышала многих. Талантливых ребят, готовых размазаться по полу, лишь бы угодить ей. Но эта девочка на сцене, имя которой она даже не запомнила, была другой. Не старалась понравиться, не хлопала пустыми глазами со сцены, ища одобрения в судьях. Она была собой, транслировала свободу, держала на плаву из кожи вон лезущих горе-музыкантов за своей спиной. Талант талантом, но от вида младшего племянника, наяривающего на гитаре, Лидии почти стало дурно. Не потому, что играл он плохо, нет. Просто, как ни странно, в Хэви оказалось куда больше его отца, чем женщина думала раньше. Уважение. Вот то редкое чувство, которое внезапно в женщине вызвала кучка ободранных ребят. Опустив глаза к своей карманной деловой книжке, она сделала несколько коротких, но замысловатых пометок, затем снова подняла их к сцене. Там, переместившись к самому краю, Кассандра чуть присела, отчего стало возможным отчетливо разглядеть ее лицо. Бледное, с розовыми щеками и капельками пота от жара софитов. Карие глаза хитро обводили зал, гипнотизировали его какое-то время, прежде чем наткнулись на каменные лица судей. Лидия даже не улыбнулась — никак не выдала своей благосклонности. Но девчонку это нисколько не смутило, выдав изумительное расщепление*, она отскочила на несколько шагов назад и замолчала, давая возможность неугомонному Хэви сыграть свое соло. Вышло круто, честно. Настолько, насколько крутым может выдаться выступление школьников. И зал взбудоражено шумел, и судьи воскресли к концу мероприятия, и даже Ди с приятным удивлением суетился за кулисами, в такт постукивая подошвой обуви по полу. Он был доволен и горд. И Касси, и — чего греха таить — младшим братом, которому инструмент определенно ластился в неухоженные, обгрызанные руки. Если бы не мысль о том, что участников будут судить нечестно, можно было бы сказать, что все прошло идеально. — А она хороша, — на голос Линды парень даже не оборачивается. Прислушивается к ее шагам, остановившимся совсем рядом, и недовольно вздыхает. — Почти не скажешь, что сбежала из трущоб. Блондин хмурится, косится на девчонку вопросительно, но та хихикает — беззвучно в гаме гитары и барабанов. Ничего не говоря, обходит его спереди, вставая спиной к сцене. — Как тебе мое выступление? — Фарс, — хмыкает он, глядя как бы сквозь новую знакомую. — Сама ведь знаешь. — Справедливо, — вздыхает она с наигранным разочарованием, — но я ведь старалась. — Уверен, это оценят по заслугам. Ди даже не скрывает скепсиса и неприязни в голосе. Даже если Линда не в восторге от собственного положения, она могла бы что-то с этим сделать. На ее месте блондин попросту не вышел бы на сцену. Не стал позориться перед самим собой. — Да брось. Понимаю, тебе кажется, что у нас не заладилось, но мне хочется реабилитировать свое положение. Видишь ли, я... Пока блондинка болтает, Ди цепляется взглядом за что-то над сценой и на какое-то время отключается от внешнего мира. Он заметил какое-то движение. Мелкое и неестественное, будто насекомое пролетело совсем вплотную к софиту. Затем еще раз. Цвета огромных лампочек, мигая, сменяют друг друга, и «насекомых» становится все больше. Ярко-оранжевых светлячков, скачущих у места сцепки проводов с корпусом. — Куда ты так пялишься? — нетерпеливо спрашивает Линда, оборачиваясь назад. — Где здесь аппаратная? — Что? — Да блять, световики, говорю, где? Девушка в недоумении выгибает брови, но, пораскинув мозгами, выдвигает предположение: — Не знаю. Видела, как на второй этаж поднимался какой-то парень со стремянкой. А чего такое? Ответа она уже не дожидается — развернувшись на пятках, Ди торопливо выскакивает из-за кулис в зал, а оттуда в коридор. В голове отрывками памяти всплывает образ плана здания, мельком увиденного на стене еще в начале дня. Если он ничего не путает, нужно всего лишь подняться на второй этаж, оттуда по прямой и налево, вторая дверь посередине из трех. Главное поторопиться, пока софит не сгорел к чертовой матери, не коротнул, и не заставил ребят остаток выступления провести в темноте. Как ни странно, нужная дверь не заставляет себя долго искать. В открытой аппаратной душно и пахнет сигаретным дымом. Посаженный за пульт парень лениво шарится в телефоне, изредка пробегаясь пальцами по нужным кнопкам. На происходящее над сценой он не обращает никакого внимания — это же аж присмотреться надо, что злосчастный прибор искрит. Слишком сложная задача. — Эм-м, — роняет блондин, дабы привлечь к себе внимание, — у вас там сейчас все сгорит нахрен. Незнакомец от неожиданности подскакивает на стуле, едва не выронив мобильник из рук. Красная кепка падает с его головы на пол, обнажая немытый комок медно-рыжих волос. — Твою мать! Ты что тут делаешь? Никаких посторонних, — отнекивается он, убирая телефон в карман. — Давай, малой, топай вниз отсюда. В очередной раз поражаясь человеческой тупости, безответственности и невнимательности, Ди раздраженно бурчит. Рукой указав на стекло, выглядывающее в общий зал, он нетерпеливо ею трясет. — Там провода искрят прямо над сценой, ало. Переключите на боковые софиты. Но взрослые люди часто считают себя правее мелких и неопытных. Неприятно гоготнув, световик небрежно отмахивается и все же лениво устремляет на взгляд маленьких глаз на сцену. Никаких искр он не видит, ровно как и никакой неисправности светового оборудования. Ничего не мигает, не тускнеет и, наверное, даже не жужжит. — Где там чего искрит? Ты кого за дурака держишь? Не мешай работать, а. Свали по-доброму. Зная, какие неожиданности может преподнести подобная аппаратура, Ди не унимается. Поглядев на пульт, он подается вперед, но рыжеволосый останавливает его широким жестом покрытой веснушками руки. — Малой, не беси. У меня нет времени с тобой разбираться. Звучат финальные строчки песни, в злосчастной аппаратной завязывается спор. Приятно опустошенная, Кассандра стоит посреди сцены. Музыка звучит чуть тише, она заворожено смотрит в зал. Потрясающая в своей смелости, стойкости и таланте. I promise to myself, me and no one else. Взмах ресниц, счастливый хохот Хэви, перебитый гитарными струнами. Ритмичное постукивание барабанов. Забавно... Они так долго шли ко всему этому, видели огромный смысл, и так быстро все подошло к концу. Будто и не было месяцев ожидания. Будто все было создано лишь для одного — финального мгновения, напитанного тотальным удовлетворением. Только лишь за это можно любить сцену до смерти. Чтобы слезились глаза и дрожали руки. От восторга, любви и маленького, но такого сладкого триумфа. I am more than this. Яркая вспышка рассекает пространство в такт музыке. Ослепительная, она буквально освещает собою зал, и даже Ди, наблюдающий за всем сверху, машинально прикрывает лицо ладонью. Звук разбивающегося, а затем осыпающегося на пол, стекла напоминает игру инструмента. До тех пор, пока ее не перебивают крики. Вздрогнув, блондин переглядывается со световиком, затем косится на зал. Внизу темно. Лишь кое-где мерцают огоньки работающей аппаратуры и декоративные лампочки. Верхний свет был выключен изначально, один из софитов, судя по всему, разорвало, так, что это повредило остальные. Ничерта не видно, кроме мечущихся по сцене силуэтов. Проклятье. Оглушенная, Касси пошатывается на своем месте. Раскаленный осколок софита посек ей руку — неглубокая рана горит и сочится кровью. Повинуясь инстинкту самосохранения, девушка пытается смыться с опасной территории, но кто-то больно задевает ее сбоку, едва не опрокинув на пол. Беготня. Болезненное мычание Хэви слышится где-то поблизости. — Я тут! Мне эта херовина в ногу впилась, горячая пиздец, — кричит он, сквозь гам разобрав голос подруги, — я сейчас к тебе подползу! — Стой на месте, — нервно, но строго отсекает брюнетка, — напорешься на что-нибудь в темноте - будет хуже. Подожди меня! — Да я сейчас, все норм... Мне только бы вот из провода дебильного выпутаться. Горячее стекло хрустит под обувью. Покидая помещение, народ распахивает двери из зала в коридор, впуская внутрь тепло-желтый свет. Впрочем, его все равно оказывается недостаточно, чтобы осветить все. Быстро образовывается жуткая давка. Несмотря на то, что осколками стекла посекло только первые ряды и тех, кто был на сцене, у людей началась паника. — Хэви, блять, не двигайся! — не унимается Кассандра, глядя, как невысокий силуэт мечется на одном месте, запутавшись в шнуре электрогитары. Но юноша упрямо не слушает. Дернувшись в сторону, он спотыкается и теряет равновесие. Жесткое падение на поверхность сцены усугубляется тем, что вся она усеяна мелким битым стеклом. Взвыв, рыжеволосый по инерции прижимает к себе раненую руку, переваливается на бок и, в конце концов, буквально скатывается со сцены вниз. Звук повторного падения напоминает уроненный арбуз. От этой ассоциации Кассандра невольно ежится. На голос больше никто не отзывается. На самом деле, прежде чем в помещении наконец-то загорается верхний свет, проходит всего несколько минут. Однако, этого времени оказывается более, чем достаточно, чтобы оставшиеся в темноте люди ранились и испугались еще больше, чем от взорвавшегося софита. Как бешеный пес, Ди врывается внутрь. Находит своих по запаху крови, пока взрослые пытаются сообразить, как действовать дальше. С замершим сердцем впивается взглядом в валяющегося на полу младшего брата, затем в Касси, кровавой рукой вытирающую такую же кровавую полосу на щеке; в подтягивающихся Стивена и Калеба, напуганных до усрачки. Определенно, заключительный аккорд сыгран так, что теперь его никогда никто не забудет. Только вот, кем из них он был сыгран на самом деле?