образ - мечта - молчание

Два года спустя - Эй, Крис, разве ты не опаздываешь на собеседование? – томно сквозь сон басит Чанёль. - А разве тебе не пора уже открывать кондитерскую? – Фань потягивается и по-доброму пихает локтём раскинувшегося своими конечностями рядом Ёля. – Вставай, в этот раз Кёнсу точно уволится. - Вот не надо, я прекрасный босс. - Ты качественная опухоль мозга, не более. Чанёль наигранно хмурится, но всё же скатывается с кровати, стаскивая за собой одеяло с Криса. Хриплые нахальные смешки со стороны младшего заставляют окончательно проснуться Фаня. Он лениво потягивается и встаёт с постели, вздрагивая, когда нагретые одеялом и Чанёлем ноги соприкасаются с холодным паркетом. - Почему бы нам не купить ковер или что-то вроде? – Крис складывает руки крестом, ежась от приходящей по всему телу иголками прохлады. – И за что постоянно такой морозильник в квартире? - А ты совсем не горячий парень, я погляжу, - хмыкает Чанёль, натягивая на себя джинсы. – Весна на дворе, пора бы уже пуховое одеяло по ветру пустить, а ты всё ещё мерзнешь. Не заболел? Ёль неловко касается тыльной стороной ладони лба Криса. Ха, неловко. Они уже два года живут вместе, а Чанёлю всё ещё, чёрт возьми, неловко. Ему кажется, что в принципе он никогда не сможет привыкнуть к любой рода близости с Крисом. Его тошнит и выворачивает рёбрами через глотку. Первый месяц он не мог спать, потому что чужое дыхание рядом раздражало до дикого безумия и нездоровых спазмов. Каждый раз Пак просыпается на несколько минут раньше Криса. Каждый раз он просыпается с надеждой, что боль ушла, оставив за собой пустоту, которая со временем наполнится любовью, симпатией, чем угодно. Но, нет, лишь чёрствая затупившаяся со временем ненависть к себе за то, что опять не получилось. Опять он подвёл Криса и его чувства. И чем тогда Чанёль хуже той цветной чёрно-белой фотографии, которую он так ненавидит, которую он так любит? - Ты опоздаешь, - голос Криса выводит из минутного ступора Ёля. – Иди уже. Пак беспорядочно натягивает на себя оставшуюся одежду и невнятно бурчит что-то о том, что поест на работе. Когда Чанёль уходит, Крис наконец понимает, отчего так зябко и не только физически. Прикосновения Пака холодные и отстранённые, а его голос - это сплошной страдальческий стон. Но Фань быстро отталкивает плохие мысли куда-то за границы своего подсознания, отправляясь в кладовку за обогревателем. Крис чувствует лишь отчуждение к самому себе, не более. Сознание отказывается принимать то, что Чанёль его не любит и лишь из жалости, сострадания, чёрт возьми, из-за чего угодно живёт с ним. Его здравый рассудок смертельно заболел, отталкивая всю логику. Но тело ноет под волнами необоснованной Крисом боли. И кажется, что он никогда не найдёт в себе силы признать правду, мучая в первую очередь себя. Хотя, кто знает, может, это, наоборот, эквивалентно. Может, верхом сознательности и разума является отторжение действительности. Если ему настолько больно сейчас, то что будет, если… Нет, не будет. Чанёлю требуется ровно две минуты, чтобы добраться до работы, всего-то нужно спуститься на первый этаж жилого дома, арендованный под небольшую кондитерскую. Его родители долго ломали голову над тем, чем занять непутёвого сына без претензии на высшее образование и пришли к решению, что небольшой собственный бизнес – лучший вариант. Пусть себе Ёль тихо копошится, как ребёнок в песочнице, не мешая взрослым дядям и тётям заниматься своими делами. Не то что бы Пак был недоволен, нет, его всё устраивало. Устраивал кондитер Кёнсу, которого он искренне случайно выхватил чуть ли не из толпы. Устраивали затраты, которые превышают прибыль. Устраивало даже то, что за два года он не переступил ареал своего места обитания дальше, чем на два километра. Потому что в этом мире есть только он, Крис и кондитерская (Кёнсу входит комплектом), никаких полароидных фотографий и глухой боли, Боже упаси. Когда Чанёль предложил Крису жить вместе с ним, тот лишь с тонной самоконтроля поверх букв и предложения спросил: «Уверен?». Пак прекрасно знал, почему и зачем задан именно такой вопрос. Он молча сжёг чёрно-белую фотографию, с воющей пустотой внутри наблюдая за тем, как плавится глянцевая бумага, растворяясь в оранжево-красном цвете огня. Та счастливая улыбка с картинки навсегда осталась в памяти Чанёля оранжево-красной. - Мне, конечно, очень неудобно упрекать в опоздании своего босса, но, позволь, какого чёрта опять, Пак Чанёль, - монотонно вещает Кёнсу, ещё издалека завидев рыжего парня. – Две жалкие минуты, Ёль, две, чтобы спуститься по лестнице, ступеньки которой я скоро интереса ради пересчитаю. Но у тебя почему-то на это уходит добрый час. - Что ты там бурчишь, я не расслышал? – улыбается Чанёль, проворачивая ключ в замочной скважине входной двери. – Лучше поспеши на кухню, мы не укладываемся. - Это ты не укладываешься, - проталкивается первым в пустующее помещение с прилавком Кёнсу, показывая Ёлю средний палец, - в рамки приличия и нормальности. - И вот этими грязными пальцами ты будешь готовить сладкие печенюшки нашим покупателям, негодник? – Пак хмыкает, кидая в Су его фартук. – Марш на кухню и не забудь помыть руки. Кёнсу лишь гневно хмурит брови, мысленно занося в своей словарный запас ещё одно не совсем хорошее слово касательно Чанёля. Он быстро натягивает фартук и исчезает за дверями кухни, специально наигранно гремя посудой, создавая иллюзию интенсивной работы. Всё равно сюда почти никто не наведывается, не считая глубоко одиноких бабушек, живущих в доме через дорогу. Но Кёнсу хорошо платят, на этом пререкания заканчиваются. Чанёль устало валится у прилавка в ожидании ровным счётом ничего и никого. Он не может сообразить даже краешком мозга, почему так устал с самого утра. Если бы он мыслил масштабнее и шире, давно бы понял, что устал, в принципе, от жизни, и это не лечится даже сном. - Эй, Кёнсу, - лениво тянет слова Чанёль. - Что ещё? – доносится ворчливый тон из-за стены. - Я тут занят, между прочим. - Как дела? – игнорирует Ёль стервозность младшего, вертя на пальце свои рыжие клочья волос. – Хочешь куда-нибудь по-дружески сходить на выходных? - Ты же не выходишь за пределы улицы, - неожиданно серьёзно выглядывает из-за двери Кёнсу. – Серьёзно? - Милашка Кёнсу, я просто спросил, - гогочет над собственной оригинальностью Чанёль. – Я поинтересовался хочешь ты или нет, но это ещё не значит, что мы куда-нибудь пойдём. - Мудак, - коротко отрезает Кёнсу, исчезая в пространстве своей кухни. Через секунду за картонной стенкой слышатся басы музыки, дающие понять, что кое-кто не намерен продолжать практику занимательных бесед с Чанёлем. Пак томно вздыхает. Музыка тоже хорошо. Потому что страшно оставаться в тишине. Тогда Чанёль услышит стук в барабанных перепонках, и воспоминания больного прошлого вернутся без приглашения, это лишнее. Опять он встанет у высокого белого стенда с полароидными фотографиями. И будет продолжать умирать, взрываясь каждой клеточкой тела, пока его тишину не нарушат случайные спасители. Но он ведь решил пожертвовать своё счастье для Криса, поэтому такие слабости непростительны. Он не может подвести единственного дорогого человека, который не побоялся порезаться об осколки разбитости Чанёля. И когда-нибудь обязательно появится любовь, просто нужны время и смирение. Колокольчик входной двери приветственно звенит, из-за чего даже Кёнсу в своей обители приглушает звук. Чанёлю не сразу удаётся вынырнуть из собственных мыслей, в которых он захлёбывается и долго пытается сплюнуть. Он всё ещё устало потирает переносицу, когда из-за прилавка доносится совсем не старческий женский голос, который был ожидаем. Его мелодия заставляет покрываться трещинами застывшую плёнку на сердце, сдерживающую настоящие чувства Чанёля. - Извините, мне сказали, что вы делаете пироженые на заказ, - голос нежно лизал слух Пака, не давая опомниться. – Я не ошибся? Чанёль слышит, как хрустят суставы шеи, когда он поднимает голову. Сердце крошится чёрствыми крошками, опадая на дно желудка. - Извините? – переспрашивает парень, неуверенно улыбаясь цветной полароидной улыбкой.