Парни не любят

      Скрупулёзное прочёсывание чёрного рынка и недельная беготня по ружейным магазинам кончились тем, что винтовка всплыла на одной из площадок даркнета, который день и ночь шерстил айтишник Юра. Покупателем оказался доброволец батальона «Азов», несговорчивый ветеран Донбасса, из которого они вытянули немногое, но кое-что.       — Объявление несколько дней висело на Alphabау. Мужик расплатился биткоинами. После этого продавец подстёр всю переписку и аккаунт, — терпеливо разжёвывал им Юра, пока Макарова с Ильёй нависали над монитором с сохранёнными скриншотами того самого объявления. — Разве что они встречались лично, или через посредника попробовать выйти на него.       Увы, но предполагаемый стрелок, хоть и работал, по мнению Юры, как-то уж очень открыто и по-дилетантски, нашёл в городе кладмена. Тот, в свою очередь, с левого номера отправил покупателю фотки, где искать закладку с товаром, и исчез в тумане вместе с полученной долей от сделки. Винтовку пришлось изъять в качестве улики, начальство решало вопрос об открытии дела, правда, сложно было сказать, пройдёт фигурант в качестве свидетеля или обвиняемого и по какой статье — нелегальная торговля оружием, соучастие в убийстве, запрещённый видеоконтент?       По своему опыту Макарова понимала, что такие дела чаще всего заметаются под ковёр и решаются через взятки или связи в прокуратуре. Её больше интересовало, что покажет непосредственно экспертиза винтовки, которая, можно сказать, сама пришла к ним в руки подозрительно вовремя.       До тех пор участие Феди в следствии ограничилось свидетельскими показаниями, которые ждали своего часа в папочке в столе Макаровой. Они с Дэном, как и положено, бездельничали дома за приставкой, иногда встречались со старыми друзьями или вместе зависали на спортплощадке в соседнем дворе. Федя купил баскетбольный мяч, так что утром, как дворники расчистят снег, можно было спокойно себе поупражняться, чтобы не сильно отвыкнуть от режима тренировок за зиму. Так они с Дэном и сделали, кинув куртки на скамейку, пока забрасывали мяч в кольцо, блокируя и перехватывая друг у друга до тех пор, как Дэн совсем не выдохся, наглотавшийся холодного воздуха.       Федя ещё немного потренировал меткость, когда рассевшийся на скамейке Дэн пальцем поманил его подойти, сосредоточенно пялясь в смартфон. Федин смартфон.       — Это что?       Он повернул мобильник экраном к нему, хотя и так было ясно, что речь об эсэмэсках Стаса за последние пару дней, непреклонно оставленных Федей без ответа. Стас жалел, что он узнал обо всём так. Что наговорил лишнего и не извинился за свою трусость, что не сознался сразу, а довёл ситуацию до крайности, и да, — выходит, что сам толкнул Федю в гиблые отношения с Дэном. Просил встретиться, поговорить наедине хоть единственный раз, расставить всё по местам без ругани и третьих лиц.       — Дэн. Что ты делаешь в моём телефоне? — безжизненно вздохнул закативший глаза Федя.       Тот снова уткнулся в экран с торопливым пощёлкиванием. В сонливой морозной тишине дворничиха выскребала лопатой присыпанные песком дорожки.       — Я кидаю его в блок.       С ним почему-то совсем не хотелось пререкаться.       — Дэн. Ты меня контролируешь.       — Феденька, тебе нужен тот, кто будет с тобой жёстче. Ты же как ребёнок, понимаешь? — он снова глянул на него с трогательной снисходительностью старшего товарища, такого справедливого мудрого семпая, почти заботой. — Тебе ведь любой может что угодно напеть в уши, а ты и ведешься на всякую сопливую чепухню. Тебе нужен настоящий твёрдый мужик, а не эта голубятня. Даже твой батя в глубине души это осознаёт.       До чего же тонкий психоанализ. С ним всё так просто и понятно. Пока с Федей Дэн, он защищён от проблем, защищён от боли. Ограждён от внешнего мира. Пока тот рядом, с ним ничего не случится — его тюрьма и заботливый тюремщик в одном лице. Он никогда не узнает боли, если сам того не захочет — не больше, чем сам попросит. Пока с ним Дэн, нет нужды притворяться, что им обоим это не нравится. Возможно, это за гранью нормальности, но Дэна это не волнует. И его не должно. И не стоит просить оставить в покое, дать заднюю. Дэн не подпустит к ним никого третьего. Он знает его. Федя ведь сам не скажет, так пускай за него это сделает Дэн. Всё хорошо. Он рядом. Федя в безопасности.       Порой так хочется просто поверить сладкой иллюзии.       Дэн поднялся рывком, нахлобучил куртку, в которой, как распушившийся воробей на проводах, казался в два раза больше, чем есть:       — Я ушёл по делам. Приду — чтобы чемодан стоял собранный, мы уезжаем. Я сам автобус закажу.       И он сунул в уши эирподсы, где хлёстко матерился Канье Уэст под кислотный бит.       — Дэн! — Федя спохватился, когда тот быстрым шагом протоптал через площадку дорожку в глухие безлюдные дворы — только яркий принт на спине маячил да всунутые в карманы руки с опущенной к земле головой. — А телефон мой?!       Выходной Стаса выпал на день, когда хмурое утро постепенно переползает в такой же хмурый вечер, будто солнце и не сдвинулось за плотным покровом туч. Свет в кухне на нижних этажах, откуда отлично просматривается детская площадка за супермаркетом — излюбленное место всей молодёжи на районе (там же затарился, там же бухнул), — зажёгся уже в восемь утра и не гас до сих пор. На столе, таком же тесном и стареньком, как сама кухня, на куске простыни чернели начищенные щелочным маслом детали расчленённого пистолета, источая резкий запах, какой обычно стоит в мастерских. Разум туманился, блуждал, не цепляясь ни за что конкретное. Стас пытался злиться на Соню, которая, как позже выяснилось, подбила Леру «немножко погнать с пацанов», вот только вся злость ушла на себя родимого, перегорела. Да и это не отменяет того, что Лере, по хорошему, ещё возвращать деньги (и немалые) за Федин подарок, так и не дошедший до адресата.       Он оторвал от края небольшой лоскут, хорошенько протёр от нагара кожух-затвор и сам ствол, ещё раз смазал нейтральным маслом. Осталось только отвести скобу, вернуть на место пружину, и затвор уже с другим чистым звуком встал на место.       Почему-то вспомнился тот день, когда он впервые взял в руки пистолет. Соседские бабки в его дворе громко оживлённо перетирали то ли недавнее ограбление, то ли перестрелку, когда он с видом загибающегося без дозы торчка поинтересовался у них, где можно достать ствол. Бабки, само собой, послали его благим матом в ближайшую церковь, но одна из них позже сама поймала его предложить пистолет покойного мужа. Взамен попросила затащить вместе с сыном в квартиру диван со шкафом и там же, как сын ушёл, достала дедовский ствол, в приличном, надо сказать, состоянии. Он взял его в обе руки, приладился, спустил курок с волнительным сухим щелчком — хоть и понарошку, а сердце ёкнуло. «Ты хоть не убей никого, внучок». «Угу».       Вогнав магазин основанием ладони с характерным щелчком, он нацелился на полку с банками для приправ над плитой. Перед глазами стояла уже не квартира соседской старухи, а глаза ребёнка — два огромных зрачка, нацеленные в его глаза, как два чёрных развёрстых дула. Палец плавно вдавил курок. Пистолет выстрелил вхолостую — всё работает.       Он вынул зубами сигарету из пачки, когда мобильник призывно загудел на краю стола. Поспешно спрятал пистолет обратно в обувную коробку, что умещалась на антресоли как раз между мясорубкой прежних жильцов и ведёрком шпаклёвки.       Пришло смс от Феди. «Я у тебя во дворе».       Он завис у стола на несколько секунд. Выглянул в окно — никого, видать, стоит под подъездом. Сигарета выпала изо рта на подоконник с засохшим алое и разными гейзерами и мадлерами из барменского набора, он машинально сунул её за ухо и так же, в какой-то душевной прострации, рванул в коридор, где набросил куртку и первые попавшиеся тапки, сбегая ровно на три пролёта вниз.       В двух шагах от подъезда спиной к нему стоял человек Фединого роста, которого он мгновенно идентифицировал как не Федю.       — О! Не успел написать, а Стасян уже босой на мороз! Что, думал, Федька придёт тебе жилетку подставить, а? — Дэн развернулся с хрустом позёмки под мощными ботинками, не вынимая рук из карманов. Первым порывом было захлопнуть за собой хлипкую деревянную дверь в подъезд и закрыться на все замки, вот только ноги не слушались. В мозгу судорожно прокрутился сценарий их прошлой встречи и то, что Федин парень может учудить на этот раз. А по его зубастой физиономии с бугристыми складками у переносицы, как у какого-нибудь тигра или самца гориллы, можно было нагадать себе что угодно. — Чего молчишь, голубец? Ссышь со мной как нормальный пацан поговорить?       Стас кивнул на Федин телефон, который тот достал из куртки, крутя между пальцев как бы случайно:       — Ты читал?       — Те сопли, что ты ему шлёшь? А он сам мне показал. Он мне верит, Стасик, в отличие от тебя, лживое ты ссыкло.       — Чего тогда пришёл? — он сам себе дивился, откуда смелость в принципе стоять здесь перед ним, хоть по ногам уже здорово поднимался холод под домашние треники и голоса не было совсем, как и сил глядеть ему в глаза и не тушеваться. Дэн мог раскатать его если не силой, то на словах, прямо тут, во дворе на глазах у всех, — и никто не заступится. Стас мастерски уходил от конфликтов, но они говорили на слишком разных языках.       — Ты помнишь, о чём мы говорили? — он потоптался на месте, и уже это выглядело как угроза, претензия на чужую территорию. — За каким хером ты припёрся в школу?       — Я уже сказал.       Дэн одним шагом перемахнул расстояние между ними, занеся ботинок на бетонный порог, где стоял Стас. Он был ниже ростом, но всегда смотрел точно сверху вниз, подавлял самим своим присутствием, и не верилось, что кто-то, в особенности Федя, может лежать с ним в одной постели, не шарахаться от такого как он за километр, — и можно ли в принципе ужиться с монстром? Можно ли полюбить монстра?       «Если ты не способен, то и не надо душой кривить».       — Такой как Федя никогда бы не стал мешаться с грязью вроде тебя, — прохрипел Дэн.       На секунду Стас оторвал взгляд от его свирепого животного лица: он вертел между пальцев уже не смартфон, а что-то вытянутое и металлически поблескивающее на тусклом подслеповатом солнце.       — Он тебя слабаком назвал, а я добавлю. Ты не нашего полёта птица, Стасик. Ты трусливое хуйло, и если ему тебя стало жалко, так это он не понял ещё, какая ты перхоть подзалупная, а не человек. Но сейчас-то он понимает. Так что просто… не нарывайся. Это я по-мягкому прошу: знаю же, что ты штаны обмочишь, если я чутка перегну, — он утвердительно моргнул самому себе, наверное, впервые за весь их разговор. Сошёл с порога, сжимая кулак вместе со своей безделушкой. Казалось бы, тут можно было выдохнуть, но тело только больше оцепенело, и язык, словно ужаленный, разбух во рту — не пошевелишь. — Федю ты больше не увидишь. Уж попробуй как-нибудь с этим смириться, Стасик.       От этого внутри как будто что-то лопнуло с мерзким хлопком, разорвался гнойник, оставивший на сердце кровящую чёрную каверну калибра девять миллиметров.       — Это твоя тачила? — Дэн махнул на его машину, припаркованную под бордюром через въездную дорогу между остальными. Зашагал спиной, почти приплясывая. — Хм-м, классная.       Он приблизился к бамперу, и в той самой руке мелкой вспышкой бликонуло лезвие складного ножа. Которым он с размахом уличного художника, как Стас догадался, выцарапал с отвратительным скрежетом по железу здоровенный хуище, под стать своему эго. Так, чтоб уж если красить, так весь бампер целиком.       — В следующий раз, — он ткнул пальцем сначала себе, а затем ему в лицо, — это будет на твоём ебале.       Произнёс так, что сомнения в его правдивости отпадали сами собой. Он был на это способен — совершенно точно. Способен забрать чью-то жизнь — если не Стаса, так чью-нибудь другую. Он обязательно убьёт кого-то, когда ненависть переполнит все его раны и пустоты. Стас понимал это шестым чувством.       Уже уходя в сторону супермаркета, Дэн ловко сложил нож в ладони и рявкнул напоследок:       — Я тебе обещаю, Стасян, что я тебя закрою, и очень скоро! Полюбуюсь, как тебя раком выведут в наручниках из твоего обоссанного бара на глазах у всех! Ты так легко не отвертишься! — и шарахнул с ноги по колесу, так что в голос запищала сигнализация.       Для него человеческая жизнь — пыль. Дэн не стоял перед выбором, перед которым он стоял. И вряд ли когда-то будет.       Не обращая внимания на вой сигнализации, Стас спокойно поднялся к себе. Захлопнул дверь, остановившись на пороге на несколько долгих ступорозных секунд. Бросился в кухню, прямо так — в тапках и куртке, достал с антресолей коробку, и пистолет лёг в ладонь, как последнее средство успокоения, вытягивая дрожь из руки.       Окоченевшие пальцы на руках и ногах тут же начали гореть, неприятно покалывать. Он выдохнул, снова нервозно спрятал пистолет, куртка полетела на стул, скатываясь на пол. Нужно умыться, дух перевести. С этой мыслью гудящие ноги сами повели его в крохотную ванную, он открыл кран, но так и остался стоять с упёртыми в холодную раковину руками.       Сиюминутным озарением перед глазами встала картина — Федя с обмотанным скотчем ртом умоляет спасти его. А он ничего не может сделать. Только наблюдает со стороны.       Веки сомкнулись, оставляя его в полном одиночестве — наконец-то. Рука сложилась пистолетом, утыкаясь пальцем в висок: он готов был поклясться, открой он глаза, в зеркале был бы реальный пистолет — тяжёлый и готовый к использованию.       Большой палец согнулся спущенным курком («Пх-х-х-х!»). У уха веско прозвучал щелчок.       Макарова только что получила результаты экспертизы, когда на порог её кабинета явился Дэн — на сей раз по собственной воле.       — Тётя Оль, вам надо проверить одну версию. Сейчас.       Он протащил стул через всю комнату, уселся за стол перед ней, заваленной папками по самые брови, и довольно сумбурно изложил историю о каком-то бармене Стасе, к которому явно питал неприязнь и который в день выпускного якобы шарился по территории школы, пока остальные отвлеклись на представление Антона.       — У вас, может, есть какие-то записи с камер за тот день?       — Ну… разумеется. — Макарова захлопнула одно из дел, не глядя бросила в выдвижной ящик. — Мы сделали копии со всех видеозаписей, хотя там не особо много. Магазин, стоянка… Денис, ты хочешь что-то рассказать о том Федином стрелке?       — Вот, стоянка! Давайте. Прямо сейчас пересмотрим, — и он подскочил куда-то, хлопнув ладонью по краю стола. Макарова не припоминала, чтобы Денис был раньше так вовлечён в это расследование.       — Диски в архиве. Подожди минуту.       Дел на работе всё ещё было по горло, и, по правде, она не собиралась вот так бросать всё, чтобы в десятый, если не в сотый раз безнадёжно выискивать хоть что-то примечательное в чёрно-белом немом кино, да ещё в весьма паршивом качестве. Но Денис просто-таки поражал своей напористостью. Они вместе устроились за монитором компьютера и на быстрой перемотке ещё раз посмотрели кусок с начала выпускного и до того момента, когда погиб Антон.       — Стоп! — он клацнул по пробелу со всей дури, ставя на паузу. Застучал ногтём по экрану. — Вот она. Вот! Тачка Стаса. А вот он сам. Сказал же, что запомнил! — и его ладонь снова жахнула по столу, так что задрожал от удара монитор, напугав Макарову. — Козлина.       — Денис, это здорово, что ты помогаешь. Но посмотри — тут ни лицо, ни номеров…       — Ольга Евгеньевна! Это. Он. — Денис непоколебимо навис над ней, так и высекая потемневшими глазами молнии. — Я не знаю, пробейте его отпечатки. Допросите. Вы ведь можете арестовать этого козла! Я показания дам — давайте, подпишу, что там надо! Меня вы держали, когда Лерка против меня дала показания, — я же в курсе, как вы работаете, — он скрипнул спинкой её кресла так, будто вырвет её с мясом одной рукой. — Это реально — то, что я вам даю. Упустите его, м?       Что ж, звучал он и вправду убедительно.       — Может, стоит сравнить его отпечатки с той винтовкой.       День выдался суматошным: заскочить домой у Дэна получилось только под вечер, уже когда стемнело и опустился туман. На детской площадке перед домом Макаровых, со всех сторон тесно окружённой парковкой, глаз по чистой случайности зацепился за тёмную безликую фигуру на качелях, уж очень великоватую для ребёнка. Здесь нередко ошивалась разного пошиба публика с бутылками и пакетами из ближайшей шаурмешной, но те чаще оккупировали большую беседку с лавками и столом, да и прохладно было квасить во дворе в такое время года.       Он лихо перепрыгнул песочницу и врытую в землю раскрашенную покрышку, подошёл к приунывшему бедняге, который согнулся в три погибели, уронив голову на грудь. Такое чувство, что у него руки примёрзли к цепям, и он, несчастный, дожидался его вот так с самого утра.       Дэн легко зарылся пальцами в чужую едва колышимую ветерком чёлку. Федя точно проснулся, сонно поднял голову за его рукой, и пальцы скользнули дальше, к макушке, пропуская каскадом длинные падающие пряди, почти невесомые. Дэн знал и любил их запах, не чувствовал, но в точности помнил, как они должны пахнуть.       — Где тебя носило весь день? По делам ходил? — Федя размениваться не стал — тут же напрыгнул с обвинениями и колкой раздражительностью в голосе. Дэн предпочёл отступить подальше: кажется, его детка не в духе. — С утра тебя ищу. Где мой телефон?       Дэн едва не кинул в него мобильником, как мясной костью в злую собаку. Тот цапнул его налету, подорвался со своей качели с громким ржавым скрипом и просто, без предупреждения и какого-то сигнала круто замахнулся кулаком, так что Дэн на секунду перепутал небо с землёй от смачного удара в скулу:       — Думал, я не узнаю?       Пока он в панике переваривал случившееся, Федя уткнулся в мобильник, на его окаменевшее, заострённое гневом лицо с почерневшим прищуренным взглядом упал яркий белый отсвет:       — «Я у тебя во дворе»?! Что ты сделал?       Он снова толкнул его, но на этот раз Дэн был готов — швырнул его обратно, прямо в грёбанную качель, да с такой злостью, что тот чуть позвоночник надвое не переломил, если бы в последний момент не схватился за цепи, усаживаясь на задницу. Он задышал часто-часто, как и сам Дэн, из лёгких рвались целые клубы пара, ноздри обжигало морозом. Ну какой же дурак!       — Я с ним перетёр тет-а-тет. Обрисовал ситуацию. Больше доставать не будет, будь спок.       — Его загребли только что! — Федя снова оттолкнулся вперёд, налетая на него с новой силой. — Мне друзья его в личку пишут! Зашёл с планшета, а там завал!       Дэн не думал, что всё пройдёт так оперативно, — хотел сам поучаствовать в задержании, но раз так… Федя буквально берега потерял, полез в драку со всей яростью и обидой. От первого удара в рожу ещё не перекипело, а тот только больше нарывался, сунулся под горячую руку — и, блять, доигрался. Дэн вообще не хотел его бить — у того чисто по-мужски было право вломить ему за дело, но Дэн никогда не умел сдерживаться: хотелось намылить ему морду снегом за то, что распустил тут свои ручонки и язык.       Он врезал ему всего раз. Но силу не рассчитал. Пробил кулаком чётко в переносицу, как по учебнику, — и сразу в нокаут. Федя тут же упал как подкошенный прямо ему на руки с запрокинутой головой: он удержал его за плечи, оседая вместе с ним к земле. Когда тот с трудом смог поднять голову, из носа им под ноги на снег ручьём потекла кровь — от этого, пожалуй, острей всего пробрало холодом.       — Сломал? Вот же… блять.       Федя не ответил. В ушах вот как сейчас зазвенел его тоненький плач — третьеклашки, которого, наверное, впервые серьёзно поколотили, — Дэн и поколотил. Сейчас он не издавал и звука, но разум почему-то унёсся в тот день, в тот момент: школьный коридор, крики ровесников и технички, они с Федей на полу, Дэн прижимает его собой, выкручивает руки назад, душит профессиональным борцовским захватом, насмотревшись кино про Рембо. Тот скребёт ногтями пол, царапает ему руку, захлёбывается — а он не отпускает.       Его кроет адреналин, кроет возбуждение. То самое, когда находишь папины журналы с порнушкой, толком ещё не зная, как с ними быть. Или задираешь старшей девчонке юбку, а потом несёшься со всех ног, чтоб она и её подруги тебя как следует не отметелили.       Тогда ещё не было страха или стыда. Понимания, что так нельзя. Что Федя красивей всех девочек в классе, даже Лерки Фаркаш, — но он мальчик. А мальчиков нельзя любить.       Мальчиков можно бить, задирать, пачкать костюм мелом, воровать конфеты и надкусывать его булочку с маком, подбрасывать ему в рюкзак и карманы улиток и прочую гадость. Прижимать к парте или к стенке, во дворе, в классе, в туалете, — чтобы застать врасплох, как можно ближе, теснее, больнее, — чтобы до слёз, до синяков и выговора родителям, и ему лично — от тёти Оли.       Он до сих пор помнил, как было хорошо. Как Федины стоны и сердитые взгляды — вот такие же точно взгляды — доводили его чуть ли не до оргазма. Прибегал его братец Сашка, накидывался уже на Дэна, метелил ногами и руками со всей дури. Никто тогда ещё не знал, что Федька-то сам в него влюблён, — даже сам Федя не знал.       И только позже Дэн научился по-настоящему ненавидеть. И ненависть перевоспитала в нём эту слабость.       Федя оттолкнул его от себя, рукой опираясь в землю, чтобы кое-как встать. Он не позволил отвести себя домой, ни разу даже глаз на него не поднял. Дэн как будто перестал существовать. Не заслуживал даже плевка в лицо, даже единственного жалящего слова. У него ещё оставались дела в городе — он почти опаздывал на встречу, и пришлось живо бежать на маршрутку, оставив свои блядские сожаления и ковыляющего к подъезду Федю позади. Вот только внутри уже нарастал твёрдый шершавый ком. С каждой минутой всё больше.