Предотвратить

      — Уже не спишь? — Нарцисса тихо входит в его комнату притворяя за собой дверь.       Драко отрицательно качает головой и садится в постели. Он так и не уснул в эту ночь. Все его планы и надежды рухнули со вчерашней статьей. Дамблдор мертв — кажется, он все таки убил его, это по началу вызвало нервный смешок, а потом — лишь опустошение и страх перед неизвестным будущим. Он ясно осознал, что четкого понимания того, что происходило на той войне, у него нет: задания, облавы, собрания — все это было, но ничего не проясняло целей, кроме одной единственной — борьба за права чистокровных волшебников. И это было весьма абстрактно.       Нарцисса присаживается на край его кровати поверх одеяла и мягко, будто успокаивающе и благостно, гладит его по ноге.       — Отец так и не вернулся вчера? — спрашивает он у матери.       Эта фраза на мгновение возвращает его в их темный и мрачный, мертвый Малфой-мэнор, принимающий в своих стенах Его и Его свиту, когда каждый уход отца мог стать последним, и они с матерью старались не говорить об этом. Он помнит, что было страшно даже в собственной комнате, запертой несколькими чарами, и даже сквозь толстые вековые стены он, казалось, слышал шорохи за стеной, будто неустанно шевелился клубок ядовитых змей, и спасу от них не было. Только молчи и бойся, веди себя тихо, и возможно, на тебя не обратят внимание.       Мать качает головой, но взволнованной этим не кажется, хотя что-то все же ее тревожит. Она подсаживается чуть ближе и берет его руку в свои.       — Ты какой-то тихий со вчерашнего дня, — бережно начинает она, — не расскажешь, что случилось?       — Немного волнуюсь перед школой, — отвечает он, и это даже не ложь.       — Утром ты был обычным собой, а потом мы пошли за покупками, и что-то случилось. Я не допрашиваю, родной, просто беспокоюсь о тебе.       Драко кивает. Как же сильно он ее любит. Сердце разрывается от печали и боли, он больше не допустит, чтобы она была в опасности. Никогда. Драко не выдерживает и подается в объятия. Нарцисса вздыхает и крепче прижимает сына к себе, как и вчера гладя по спине руками.       — Это из-за того мальчика? — делает она еще одну попытку вывести его на разговор. — Гарри Поттера?       Он упускает смешок, удивляясь тому, как быстро и абсолютно правильно она попала в корень проблем. Конечно, это Гарри Поттер. Всегда он.       Нарцисса, принимая его реакцию за согласие, продолжает:       — Ты всегда был немного заинтересован им, да? Но его вид вчера, признаюсь, меня немного удивил.       — Его магловкие родственники не самые хорошие люди, на сколько я знаю, но это не беспокоит меня. Он... Он просто странный, знаешь? В нем все такое непонятное и нелогичное, самые, казалось бы, несовместимые черты. Мечтательность и действенность, какая-то дикая фантазия и вместе с тем практицизм такой, что любой слизеринец позавидует. И эта его странная любовь к приземленным радостям, перемешанная с самоограничением, выводит меня из себя.       Нарцисса кажется удивленной таким развернутым ответом или его словами в общем.       — Ты у меня уже такой взрослый, — едва удерживая эмоции тихим шепотом говорит мать. Она еще минуту держит его в своих объятиях, а после отстраняется, чтобы оглядеть его невыспавшееся лицо и взъерошить светлые прядки волос. — Звучишь так, будто неплохо его знаешь.       Драко не приходится искать ответ: в комнате с учтивым хлопком аппарации появляется домовой эльф, чтобы сообщить о возвращении Люциуса. Нарцисса облегченно вздыхает и приосанивается, еще раз коротко обнимает сына и велит ему собираться к завтраку.       — Да, — задумчиво говорит он, отвечая на ее вопрос, оставшись в одинокой тишине комнаты, — я неплохо его знаю.       За завтраком уже переодевшаяся Нарцисса и даже Люциус, все еще во вчерашней мантии, выглядят идеально, и сам Драко чувствует себя тут не к месту, уставший и невыспавшийся, он выглядит, вероятно, не лучшим образом. Но отец, кажется пребывая в одном из своих благодушных настроений, даже коротко и гордо ему улыбается. Они ведут отвлеченную беседу ни о чем вплоть до момента выхода из дома. На вокзале Люциус, видя нервность и беспокойство Нарциссы, все же тихо рассказывает супруге об изменениях в школе, зная ее характер, она вполне могла топнуть ногой и оставить сына дома, и даже авторитет мужа не был бы ей помехой. Драко прислушивается к их разговору, но сам не встревает, делая вид, что его это абсолютно не интересуют.       Время до начала посадки проходит быстро. Родители наперебой дают ему советы и наставления: отец просит быть осмотрительным и не заводить сомнительных знакомств, а мать — писать как можно чаще и обо всем подряд. Он лишь тяжело вздыхает и кивает каждому слову. Несколько раз он оглядывается, пытаясь отыскать знакомых, но никого, с кем бы хотелось заговорить, он не находит. Поттера тоже нет. Тот скорее всего придет из колонны-прохода с магловского вокзала, а он сам с родителями стоят почти у хвоста поезда. Отец сказал ему, что это самое удобное место, немноголюдное, чтобы можно было спокойно общаться с друзьями, не боясь быть прерванными наглыми попутчиками, и к тому же из конца поезда ближе идти по перону на станции в Хогсмиде.       Раздается гудок поезда, оповещающий о скором отправлении, и Драко, на прощание крепко сжав руку матери и получив важный кивок от отца, отправляется в свой вагон. Он легко справляется со своим пусть и огромным сундуком, но всякий старшекурсник, коим он справедливости ради и являлся, знает, что затащить тяжелый багаж — дело сноровки, и с каждым годом будет все легче. Драко немного задерживается в проходе, позволяя себе насладиться страданиями других юных пассажиров, прежде чем войти в первое попавшееся свободное купе. Глядя в окно, он машет родителям, а после видит, как они вместе аппарируют прямо с перона, не дожидаясь отправления — чтобы не толкаться в толпе.       И все идет... спокойно. Слишком спокойно. Панси и Блейз находят его спустя полчаса, уже переодетые в свои мантии первокурсников. Они о чем-то болтают, перетирая косточки кому-то Драко не знакомому, и выглядят совсем еще детьми. Они выглядят призраками воспоминаний, и от этого становится мерзко на душе, словно его Панси и Блейз остались там, одинокие и напуганные, а он сам — тут, собирающийся исправить все, что сможет. Эта мысль абсурдна и глупа — он знает, что время работает не так, но избавиться от неприятных ощущений до конца не может, сколько себя не убеждай.       Панси сидит напротив него возле окна, она что-то говорит, а после пихает его ногой под столом, привлекая внимание.       — Чего такой задумчивый, Драко? — спрашивает девчушка.       Она все еще со своей короткой стрижкой; отращивать волосы она начала после второго курса, стараясь меньше походить на свою мать — полную и крупную женщину с извечным угольно-черным каре и в обтягивающих мантиях, совершенно не сочетающихся с ее комплекцией.       — Что думаешь о новом директоре? — тут же встревает Блейз. Он достает из сумки слегка примятую утреннюю газету и швыряет ее на стол. — Что за бред эта Скитер написала в утреннем выпуске. Как такое вообще пускают в печать, уровень желтой прессы.       — Ее основная аудитория, Забини, это скучающие домохозяйки, — язвит на него Пэнс, — и, видимо, ты.       Мальчик одаривает ее ухмылкой, совершенно не обижаясь.       Малфой притягивает к себе газету: на первой странице большая фотография человека, что уже назначен новым директором Хогвартса. Это женщина, в ней есть что-то неуловимо напоминающее МакГонагалл; на вид ей около шестидесяти, но о точном возрасте судить по министерскому снимку сложно, с темными волосами и светлыми глазами — по черно-белому фото не понятно, возможно зелеными или голубыми, а то и вовсе серыми. Ее губы сжаты в тонкую линию, а лицо ничего не выражает. Она смотрит прямо в объектив колдокамеры, но кажется, будто этот взгляд направлен прямо на тебя, и в нем читалось не просто безукоризненное следование правилам и законам, но и абсолютнейшее их уважение и понимание; женщина несколько раз моргает и вновь замирает.       Он знает ее имя — Шота Мориса Берк. Из Берков, которые родня Блэкам. Отец немного рассказал о ней перед отправкой, и на вид она была обычным министерским служащим, хоть и с неплохим послужным списком.       — Так, что твой отец говорит о ней, Драко? — спрашивает у него Забини.— Помимо основной информации, конечно.       — Не многое, — пожимает он плечами, — карьера в Аврорате, травма, перевод в Министерство образования. Ее отец — Акель Берк — председатель палаты Законотворчества, но они, кажется, не особо близки.       — Кто-то из Берков сидит в Управлении по связям с маглами, — добавляет Пэнс.       Блейз вздыхает, не узнав ничего интересного, и уставляется на свои ноги, болтая ими в воздухе, не способный достать до пола. Сейчас он даже ниже Панси, но Драко помнит, что пройдет несколько лет, и он будет одним из самых высоких парней в школе, неизменно привлекая внимание всей женской половины. Кроме Паркинсон, разумеется, которая всегда держала монополию на обидные и не очень оскорбления его личности.       — В общем, всем министерские, — кивает Забини сам себе.       Драко лишь хмыкает на это и пожимает плечами:       — Берки же.       Разговор дальше идет на отвлеченные темы. Лето, родственники, рассказы родителей о Хогвартсе. Он переводит взгляд в окно на пробегающий мимо однотипный пейзаж Англии, который видел так много раз, что казалось, мог каждое дерево пересчитать, и под размышления о том, что первым же делом нужно поговорить с крестным по приезду, сам не замечает как засыпает.       Его будит громкий немного хрюкающих смех Панси. Он разлепляет глаза и видит, что к ним присоединились Крэбб и Гойл, сейчас смешащие остальных закидывая друг другу в рот конфетки Берти Боттс. Паркинсон, увидев, что разбудила его, с извиняющим видом прикрывает рот ладошками, а после кивает на стол.       — Мы купили для тебя немного лакричных тянучек, — говорит она.       О, эта гадкая девчонка знает, как его купить.       Он даже не помнит, когда в последний раз в своем времени ел сладости. На первом курсе мать каждый день к завтраку присылала ему немного, но, видимо, отец узнал об этом и, пресекая балование сына, запретил ей. Лакричные тянучки были его любимыми. Он помнил, что еще в дошкольном детстве Блейз тоже любил их, и они всегда соперничали, пытаясь присвоить все лакомство себе. Драко плакался, жалуясь об этом матери, а она лишь сказала ему быть изобретательнее, если он хочет получить желаемое. Не смотря на то, что это был крайне мудрый совет, его детский разум не придумал ничего лучше, чем сказать маленькому и неспокойному Блейзу, что лакричные тянучки сделаны из клея и крысиных хвостов. И они оба отказывались от них, отставляя в сторону, а оставаясь в одиночестве, Драко с удовольствием и неторопливо наслаждался, ведь тогда ему казалось, что тянучки, добытые не в честной схватке, а хитро уведенные из-под носа противника, намного вкуснее.       Ностальгия его была прервана продолжившимся в купе весельем, и он решил выйти, чтобы немного размять ноги. Пэнс предложила пойти с ним, но хотелось лишь короткого мгновения тишины. Среди них, таких по-детскому воодушевленных и еще не в полной мере скрывающих свои эмоции, он чувствовал себя странно, все продолжая сравнивать людей из этого времени с теми, откуда он пришел.       Он выходит и несколько минут просто стоит и смотрит в окно на уже начинающиеся покрываться тьмой ночи просторы. Мимо него проходят несколько студентов, и он с удивлением узнает старост Слизерина — шестикурсник Розье и зазнайка с пятого курса Фарли, в компании других старшекурсников, направляющихся в соседнее от них купе. Обоим в спину хотелось засадить какое-нибудь особо мерзкое проклятие, но Драко лишь презрительно морщится и, убедившись, что в его купе все относительно спокойно, решает пройтись по поезду.       Он проходит несколько вагонов, встречая знакомые — и вместе с тем не знакомые — лица, и приходится удерживаться, чтобы не вздрагивать каждый раз, когда он видел кого-то, кто в его времени стоял с ним на собраниях Пожирателей, или даже корчился в агонии под круциатусом кого-нибудь из Ближнего круга — Он лично не считал для себя достойным спускаться к «новобранцам». Драко, разумеется, был исключением.       Сам того не замечая, он проходит несколько вагонов с когтевранцами, пока не останавливается в одном очень знакомом. В голове сразу мелькают воспоминания о сломанном носе Поттера и вид его лица в крови. Очки тогда сыграли с ним злую шутку, острыми осколками и погнутыми от удара гранями впиваясь в лицо и причиняя еще большие увечья и боль. Драко усмехается, и беспечно отметает следующую мысль о том, что это странно — смеяться над чужой болью. Это же Поттер. Он не считается.       И Драко не может удержаться от того, чтобы заглянуть в их купе. Он несколько раз проходит мимо туда и обратно, пока, наконец, не останавливается ровно на грани видимости так, что если специально не присматриваться, то и не понятно, что кто-то наблюдает извне.       Он видит, собственно, Поттера, ничего удивительного — золотое трио присвоило это купе еще с самого начала своего обучения, и никто, на удивление, его никогда не занимал, признавая за гриффиндорцами полные на него права — и Уизли, а вот их грязнокровой выскочки не видно. Двое о чем-то увлеченно болтают, Поттер кажется немного скованным, но уже явно пообвыкшимся по сравнению с тем напуганным ребенком, которого Драко встретил в швейной лавке, а вот Уизел во все стороны размахивает руками и, кажется, даже не замечает, что немного смущает этим своего собеседника. Драко в какой-то момент даже отсюда, за несколько футов и немного мутное поцарапанное стекло двери купе, видит каплю слюны, вылетающую из его рта. Дрожь омерзения проходит вдоль позвоночника.       И он не может сказать, как долго стоит там, наблюдая, словно какой-то сумасшедший, но не может оторваться, а в голове, до этого гудящей от всплывающих воспоминаний и сравнений, ни единой мысли, словно один лишь вид Поттера вытесняет все сознание, сметая на своем пути подобно лавине.       Так что внезапно пойманный его взгляд заставляет замереть на месте. И не способный пошевелиться, Драко лишь видит, как Поттер ненавязчиво обрывает словесный поток Уизли и выходит к нему в коридор.       Он все еще в своих магловских обносках — и Драко сам понимает, что еще не переоделся — таких же огромных, висящих на нем, как на палке, и затертых, и, возможно, даже в тех же, что он был вчера. Очки уже не заклеены скотчем, а соединены крайне неумелым и кривым восстанавливающим заклинанием. Глаза же за этими очками сейчас смотрят на него удивленно и с некоторым опасением.       Поттер складывает руки на груди в защитном жесте и открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же его захлопывает, так и не подобрав слов. Ситуация кажется Драко забавной, даже забавнее чем та на пятом курсе со сломанным носом. Он тихо смеется.       — Не хочу знать, как долго ты пялишься на нас, — наконец говорит Поттер.       — Вообще-то, только на тебя. Уизли меня мало интересует, — отвечает ему Драко. Он отчего-то все еще не может оторвать взгляда от его кривых на переносице очков, и руки начинают чесаться от желания это исправить.       — Вы знакомы? — спрашивает Поттер, в ответ на что Малфой лишь ведет плечами. — Как ты нашел меня? — предпринимает он еще одну попытку.       — Ну, я же экстрасенс, помнишь? — усмехается Драко.       А потом, поймав серьезный взгляд поверившего в это Поттера, начинает на самом деле смеяться.       — Серьезно? — спрашивает мальчик.       — Смотря, что ты подразумеваешь под этим словом, — отвечает ему Малфой и, больше не способный справиться с собственным приступом перфекционизма, тянется за его очками. — Есть ли у меня «сверхспособности»? Да, пожалуй они есть. Танцую ли я с бубном по ночам? Только если попросишь.       Он не понимает, почему пытается шутить с этим Поттером, но его изумленное и недоверчивое лицо забавляет, и Драко счастлив в этой попытке быть предметом заинтересованности золотого мальчика.       Все еще держа в руках очки-велосипеды под пристальным взглядом сощуренных глаз он зажимает кривую часть и, ему даже не приходится особо напрягаться, она немного теплеет под его прикосновением, становясь ровной и даже, наверняка, лучше новой. Он придирчиво осматривает очки, прежде чем Поттер отбирает их обратно и водружает на собственный нос.       — Эм... спасибо, — неловко благодарит он, напряженный этим действием. — Я так и не знаю твоего имени.       — Не благодари, я сделал это для себя. И советую переодеться, мы приедем не скоро, но эти отрепки выглядят ужасно. Надеюсь, ты взял правильные мантии. — Он не может заставить себя замолчать, хоть и понимает, что эти слова не способствуют началу общения, но избавить себя от вида раздраженного, но еще не злого, и смущенного Поттера — выше его сил; однако, ему пора возвращаться к своим, пока его не кинулись. — А имя... Спроси у своего дружка, кто я. Он расскажет тебе много интересного.       И Драко просто уходит, оставив ничего не понимающего Поттера позади. Он думает, что этот мальчик — совсем другой человек, не тот, кого он ожидал увидеть, и вовсе не тот отклик, который предполагал, он получил от этого мальчика. Того Поттера — Гарри Поттера — он помнит до безумия раздражающим, а этот еще не знает, каким может быть Драко Малфой, что сейчас кажется ему загадочным и непонятным, как и весь магический мир. И возможно тот Гарри Поттер был другим, потому что и Драко Малфой того времени был другим. На секунду факт того, что сделал Поттера таким, какой есть — поборником справедливости и с непомерным комплексом героя — он сам.       Привычный, не меняющийся сколько Драко себя помнил голос машиниста оповестил всех о пятиминутной готовности к прибытию и попросил оставить багаж в поезде — это навело на мысль, что ему самому предстоит услышать этот голос еще не раз. А поезд все продолжал сбавлять ход, и уже были заметны вдалеке неяркие огни Хогсмида; в коридоре послышались голоса, возня и топот ног, стремящихся скорее выйти, будто еще до остановки состава.       Все было так, как он запомнил: те же шепотки первокурсников, тот же огромный лесничий, раздражающе медленная флотилия лодочек и, наконец, он... гигантский замок с сотнями башенок и бойниц, и огромными окнами, что отражали свет усыпавших небо звезд, а те, в которых был виден свет, будто были продолжением тверди. Проклятое место, подумал Драко, действительно проклятое. Замок был обречен выпускать из своих стен великих волшебников, способных на самую невероятную магию; умных, смелых, упорных и добрых, но с бессменной чернотой в душе, ведь дети — о, он знал это лучше других — дети были жестоки тут в особой степени. Без должного присмотра, внимания и твердой воспитывающей руки юные неокрепшие умы были предоставлены сами себе — и все это было бомбой замедленного действия, и если хватало пороху — взрыв был грандиознейшим, погружающим мир в очередную войну.       И чем ближе они подплывали к утесу, на котором стоял замок, тем больше он возвышался над ними, как возвышались над самим Драко ответственность и осознание ноши, давящей сильнее, чем на Атланта давил небосвод.       Их встретили на пороге, у главного входа. И он не сразу узнал МакГонагалл: лицо профессора было серым, испещренным морщинами даже больше, чем он помнил, а в черной строгой мантии она походила на Снейпа. Понимание, что женщина, как и вся школа, носят траур, заставило отвести взгляд. Он думал о новом директоре, пока их вели по коридорам замка к Большому залу на распределение, сильно ли она будет отличаться от покойного Дамблдора в ведении дел, какие изменения претерпит учительский состав, он даже успел подумать о том, кто теперь примет на себя управление Орденом Феникса — так много всего было завязано на одном единственном человеке.       — Я вернусь сюда, когда все будут готовы к встрече с вами, — сказала МакГонагалл, оставляя их в маленьком пустом зале, что находился чуть дальше по коридору от Большого.       Панси рядом с ним о чем-то тихо перешептывалась с Крэббом и Гойлом — она на удивление не плохо с ними ладила — а Забини упорно изображал статую, стараясь не выказывать волнения. Драко отошел от них чуть в сторону, чтобы оглядеть других, и, конечно, наткнулся взглядом на нервничающего и даже слегка позеленевшего Поттера, лихорадочно комкающего рукава мантии — портные постарались, она сидела на нем сносно.       Он стоял всего в паре футов от него, и Драко ему тихо сказал:       — Спокойно, мистер Изотерик, просто старая шляпа, которая споет тебе песню и скажет, на какой факультет ты распределен, никаких испытаний.       Мальчик чуть испуганно дернулся и удивленно посмотрел в ответ, но ничего сказать не успел — Уизли разразился гневным шепотом.       — Не суй свой нос, куда не просят, Малфой! — его слова привлекли несколько взглядов, а Драко почувствовал, как на него смотрят друзья, решая нужна ли ему помощь.       Драклов Уизел имел поразительную способность выводить его из себя, и это не возможно было контролировать. Один его вид вызывал столько пренебрежения и отторжения, что кровь вскипала, и если пикировки с Поттером были интересными и напряженными, на грани между магией и обычным примитивным мордобоем, то предателя крови хотелось проклясть, чтобы не мешался под ногами.       — Не помню, чтобы спрашивал совета, Уизел, — он постарался одарить его своим самым ледяным взглядом, но кажется, это выглядело скорее забавно на совсем юном лице.       — Ну, вот тогда стой в стороне и молчи, — продолжал плеваться Уизли, — и не лезь к Гарри.       — Не то что? — с вызовом спросил он, действительно позабавленный это бурей в стакане. — Спустишь на меня стадо своих братьев? Ой, погоди-ка, не думаю, что они согласятся, наверняка, они даже имени твоего не помнят.       Веснушчатое лицо начало покрываться уродливым румянцем, а рука неловко выхватила старую потрепанную волшебную палочку и направила прямо Драко в лицо. Словами было задеть легко, и гриффиндорцы всегда клевали на это удочку, загоняя самих себя в угол и напрашиваясь на наказание от профессоров.       Драко вовсе не испугался, нет, тот при всем желании ничего не смог бы ему сделать, разве что стукнуть по лбу этой палочкой, но все же рука в кармане мантии рефлекторно сжалась на своей собственной — холодной и молчаливой, но от того еще более опасной, безжалостной и бесчувственной — она нравилась ему с каждым разом все больше.       — Убери палочку, Уизел, колдовать в коридорах запрещено, — сказал ему Драко тоном, которым на пятом курсе, будучи старостой, успокаивал нарушителей порядка, — не то вылетишь отсюда, даже не пройдя распределение.       Поттер опустил его руку с вскинутой палочкой и чуть отодвинул себе за спину, в непроизвольном стремлении защитить. Чувство дежавю накрыло с головой.       — Не нужно оскорблять Рона.       — Разумеется, Поттер, — фыркнул он, впервые обращаясь к нему так, как привык, манерно чуть растягивая гласные и оставляя рычащие нотки в конце. — Ты, как и всегда, эксперт по неправильным выборам.       Ему не успевают ответить — это даже начинает раздражать — МакГонагалл приглашает их в Большой зал.       Там все те же четыре длинных стола факультетов и преподавательский, стоящий поперек. За тем столом Драко мгновенно находит черную фигуру Снейпа, по обыкновению сидящего скраю, напротив стола Слизерина и ближе всего к преподавательскому выходу. От одного его непоколебимого вида становится спокойнее.       В нескольких шагах от него Поттер выглядит так, будто хочет сказать ему что-то еще, но шляпа начинает петь свою песню, и его лицо удивленно вытягивается. И они даже взглядами больше не пересекаются.       Распределение проходит спокойно, на первый взгляд ничем не отличаясь от того, что Драко помнит, и когда он уже сидит за столом Слизерина в окружении друзей и старых знакомых, слово берет новый директор. До того представленная МакГонагалл, женщина встает около трибуны: ее черная мантия немного короче принятого, на манер того как носят авроры, короткие с проседью волосы туго собраны на затылке, а на лице ни тени улыбки или воодушевления, будто каменное изваяние, повинуясь магии, встало и пошло.       — Я приветствую всех в стенах школы чародейства и волшебства Хогвартс, — она говорила уверенно и тихо, но вместе с тем ее голос был слышен в каждом уголке зала, сейчас так непривычно погруженном в тишину; это был голос человека не привыкшего повторять свои слова, будто не сомневающегося в том, что каждое из произнесенных — будет исполнено. — И хотя все мы скорбим по Альбусу Дамблдору, жизнь продолжается, и продолжается работа образовательной системы. В связи с поддерживаемым трауром, квиддичные соревнования буду отменены в первом полугодии, — зал тихо зашептался на этих словах, — но компенсированы во втором. Преподавательский состав остался неизменным, вы всех их знаете, а если не знаете, будьте терпеливы до начала первых занятий. Некоторое время в школе будет проводить проверку специальная комиссия, направленная Министерством Магии. Поэтому я прошу вас быть с незнакомыми людьми вежливыми и обходительными, и надеюсь, — она произнесла это с убедительным нажимом, — что вы не станете отвлекать их по пустякам, — директор — все еще немного странно было так ее называть — отделяла каждый озвучиваемый пункт паузой, от чего ее речь казалась все строже и даже в некотором роде опаснее с каждым словом. — Запретный лес по-прежнему закрыт к посещению без сопровождение кого-либо из преподавателей, а первокурсникам советую некоторое время держаться поближе к старшим. На этом все.       «Она не сказала про коридор на третьем этаже», — отрешенно подумал Драко. Он посмотрел на женщину, что, чуть заметно чеканя шаг, вернулась на свое место.       И не было никаких театральных жестов с ее стороны — еда на столах просто материализовалась, и все в неестественной тишине принялись ужинать. Драко не знал, что происходило сейчас за другими столами, но слизеринские старшекурсники, рядом с которыми он сидел, тихо и одобрительно переговаривались, делясь первыми впечатлениями о новом директоре.       — Неужели на одного адекватного человека больше в этом бедламе...       — А она хороша. Значит, Берк, да...       — Кажется, впервые приветственный ужин я съем аппетитом...       С последним заявлением Драко мог поспорить: им подали несколько блюд из картофеля и пару видов мяса на выбор — все было жирным и немного пресным, как и при Дамблдоре, поэтому он с легким отвращение положил себе немного йоркширского пудинга и пюре из моркови, просто чтобы чем-нибудь занять тарелку.       Когда в Большой зал влетели призраки, и все, увлеченные этим, начали вертеться на своих местах, немного оживая и возвращаясь к своему обычному состоянию кишащего муравейника, Драко перевел взгляд на преподавательский стол. Стебль, Вектор и Флитвик втроем о чем-то переговаривались — как и в прошлом, будто у этих троих всегда было, что обсудить; старая стрекоза Трелони и МакГонагалл, казалось, были где-то далеко за пределами замка, а мадам Трюк, по другую руку от директора, что-то увлеченно с усердием пилила в своей тарелке; сама госпожа директор, прикрываясь кубком с тыквенным соком, осматривала учеников, и этим была чем-то схожа с Дамблдором; Квирелл был все таким же дерганым, что-то продолжая шептать себе под нос.       Все они казались обычными, пусть не такими радостными, но вполне себе естественными преподавателями. Все, кроме Снейпа. Тот, периодически окидывая слизеринский стол строгим взглядом, был темнее тучи, и за весь ужин не притронулся даже к кубку. Отмахиваясь от Квирелла, что несколько раз пытался с ним заговорить, он, казалось, все ждал, пока директор закончит ужин, чтобы можно было собрать своих студентов, нагнать на них страху и перепоручить старостам, а самому — уползти в подземелья. И Драко был не против такого расклада, все надеясь поговорить с крестным этим вечером.       Спустя полчаса директор, внимание к которой привлекла МакГонагалл, звонко постучав ложечкой по своему кубку, напомнила всем о часах отбоя, кивнула преподавателям и покинула ужин. Снейп, как Драко и предполагал, тот час же подскочил со своего места и, найдя старост, давал им какие-то указания, абсолютно не выказывая интерес попыткам Малфоя привлечь его.       Драко тяжело вздохнул — значит, придется идти вечером в личные покои.       Он находит взглядом Поттера за гриффиндорским столом, окруженного рыжим стадом и прочим отребьем. Мальчик выглядит счастливым и заворачивает в салфетку несколько мятных леденцов, аккуратно убирая их в карман мантии. Драко отвлекает тычок локтем под ребра.       — Кажется, все собираются уходить, — говорит ему и Блейзу, сидящему напротив, Панси. — Нам нужно идти за старостами, они скажут нам пароль для входа в гостинную. Все это так волнительно!       — Я хочу спать, — канючит Забини, не разделяя ее энтузиазм, — надеюсь, мы будем в одной комнате, Драко.       Драко отрешенно кивает им обоим, глядя на уходящего через преподавательскую дверь Снейпа. Ему нужно придумать, как отвязаться от друзей, незаметно пробраться к крестному и успеть вернуться до отбоя. Он поворачивается к Пэнс и Блейзу, оставляя туговатых на понимание и сонных Винса и Грега вне своего плана.       — Паркинсон, Забини, — окликает он их, — мне нужно... в общем... — он оборачивается на выход, где скрылся Снейп, надеясь, что они проследят за его взглядом и сложат два и два. — Небольшое поручение от отца, вы понимаете. Прикройте меня перед остальными.       Панси догадывается первой, ее глаза азартно поблескивают, и она кивает ему, а весь ее вид обещает полный допрос о первом приключении. Блейз хмурится, но тоже кивает.       — Уверен, что все будет нормально? — спрашивает он. — Не хотелось бы проколоться в первый день.       — Не будь занудой, дедуля Забини, — пихает его ногой под столом Пэнс и поворачивается к Драко, — иди, я скажу, что ты в уборной, если хватятся.       Он благодарно ей кивает и, когда все встают, пропуская толпу когтевранцев, Драко смешивается с ними, выходя из Большого зала. Когда он бежит по ночным коридорам Хогвартса, торопясь к Снейпу, дыхание сводит; он проносится знакомыми поворотами, даже не замечая ничего вокруг себя, так что если он кого и встретил, то совершенно не обратил на это внимания.       За углом, где находились покои декана Слизерина, Драко все еще бежит. В его голове проносится пароль от комнат: «Корень мантикоры», — и он ни на секунду не задумывается о том, как объяснит крестному не только то, откуда он знает слова, но и даже то, откуда ему известно месторасположение покоев. Сейчас лишь одна мысль: он расскажет все Северусу — и тот во всем разберется.       И он выбегает в коридор, однако лишь увидев человека, что там стоял, он зажимает рот руками, буквально ловя свой испуганный вскрик, и мгновенно возвращается за угол, тяжело прислоняясь спиной к стене, а после — сползая по ней, совершенно неприемлемо садясь прямо на холодный каменный пол замка.       Напротив комнат Снейпа стоит его отец — Люциус Малфой.       Отец и Снейп о чем-то разговаривают, и спустя минуту, пока его сердце было единственным, что он слышал, до него начинают доноситься обрывки их разговора:       — В этом больше нет смысла, — говорит его отец, — он мертв, Северус. Нужно искать другой выход.       Без сомнений, они говорят о Дамблдоре, и Драко, все еще зажимая свой рот, будто даже его дыхание может быть громким в тишине коридора, совсем немного, на свой страх и риск, выглядывает из-за угла. Отец опирается на свою трость, ту, что с набалдашником в форме головы змеи — Драко все еще помнит силу удара этой трости на своем лице и вздрагивает от неприятных ощущений; он, все такой же высокомерный, кажется вполне расслабленным в разговоре. А вот Снейп наоборот — замкнут и по большей части молчалив, его руки сложены на груди, а голова опущена так, что волосы скрывают все его лицо, кроме, разве что кончика носа. Они стоят на расстоянии вытянутой руки друг от друга, но говорят достаточно громко, совершенно не опасаясь, что их кто-либо может подслушать — непозволимая оплошность для слизеринцев.       — Не знаю, чего ждать от этой... — фыркает крестный и тяжело переводит дыхание в раздражении.       — Я пришлю сову, как только что-нибудь разузнаю. Ты уверен, что этому человеку можно верить? — спрашивает отец. Снейп, судя по всему кивает или пожимает плечами — Драко не знает.       Они молчат какое-то время, пока Снейп не заговаривает снова:       — Ты уже был у Драко?       — Нет, — раздраженно выдыхает Люциус, — Нарцисса меня просила, но я не хочу баловать его еще больше. К тому же, он немного тихий в последнее время.       Драко удивлен, что отец заметил изменения в нем. Он казался отстраненным от душевных переживаний сына, в отличие от Нарциссы, которая подобно водной глади чувствовала в нем любое колебание.       — Я присмотрю за ним, — тихо отзывается Снейп. — Не нужно ему высовываться, пока все не устаканится. И я, конечно, дам знать, если будет что-то... не обычное.       — Ты многое делаешь для нас, Северус. Спасибо, от меня и от Циссы, от нас обоих.       На этом они расстаются, и Драко слышит, как шаги отца направляются в его сторону. Он как может тихо отбегает до ближайшей развилки коридоров и прячется за колонной, вжимая себя в стену.       Стук трости и шаги стихают, а Драко все стоит там и думает, что к Снейпу теперь путь заказан — заложит его родителям как есть, а те могут и на обследование в больницу Святого Мунго отправить, начни он им объяснять. Ему было смешно, когда в свое время над Поттером дамокловым мечом весела угроза душевной проверки, а теперь как-то не до веселья.       Уже в комнатах факультета, тихо пробираясь в спальню и отмахиваясь там от вопросов проснувшегося Забини, он думает над тем, кто теперь магический опекун Поттера, если Дамблдор мертв. Кажется, у того из кровных только крестный остался, что сейчас, видимо, все еще в Азкабане. В свое время Драко не сильно вникал в эту историю, и теперь эти пробелы интересуют все больше. Он пытается вспомнить имя этого человека, и долго лежит без сна, пока перебирает все имеющиеся знания о родословной магических семей.       Сириус Блэк. Он был кузеном матери. И Драко дает себе зарок завтра написать Нарциссе, и в письме как бы невзначай аккуратно спросить о нем.

***

      Тем временем в гостинной Гриффиндора все еще было оживленно. В комнате мальчиков-первокурсников спал только Невилл Лонгботтом, тихо сопя в подушку. Гарри Поттер и его новый друг Рон Уизли сидели на подоконнике и тихо обсуждали первый день, наслаждаясь свежим чуть прохладным ветерком из приоткрытого окна.       — Что не так с этим парнем? Малфоем, да? — спросил Гарри Поттер.       — Он просто слизняк, Гарри, — ответил ему друг, — как и все Малфои. Таких нужно с самого начала ставить на место, чтобы не смели задаваться. Мама говорит, что при Дамблдоре все ему подобные сидели тише воды, а сейчас — не понятно, что будет.       Гарри Поттер тяжело вздыхает и гладит перья своей совы, сидящей рядом на спинке кровати. «У тебя красивая птица», — сказал ему белобрысый мальчик, стоя на невысоком подиуме в лавке швеи. И птица действительно была красивой: белая, без единого пятнышка, с удивительно умными глазами и цепкими пальцами на лапках — она заставляла его улыбаться.       — Мне кажется, что он что-то обо мне знает. Ну, я имею ввиду... что-то такое, чего не знаю я сам, — признается он не то сове, не то мальчику, сидящему рядом.       — Его семья служила Тому-Кого-Нельзя-Называть, тому, кто оставил тебе шрам на лбу, Гарри, — тихим шепотом, будто огромную тайну, говорит Рон. — Но ты не бойся, мы своих в обиду не даем.       Гарри улыбается, принимая хлопок по плечу. Рон Уизли — его первый, после совы Хедвиг, конечно, друг здесь, в этом огромном непонятном и таком волшебном мире, который все еще кажется лишь бредовым сном. Этот рыжеволосый, как и все его братья, мальчик был хорошим, пусть немного наивным и вспыльчивым, совершенно не беспокоящимся о следующем дне, но, кажется, мог стать ему верным другом.       И Гарри хотел бы спросить еще что-нибудь об этом Малфое — его имя он так и не узнал, — но не спросил — им всем давно пора было ложиться спать.