***
Чёрный костюм-фрак, обусловленное место встречи, Хелен опаздывает, уже стемнело. Мне, по новой привычке после тренировки с Оливером, хочется бросить свои кости на что-то горизонтальное, а не быть на какой-то... выставке? Я стою рядом с рекламным щитом, на котором завтрашняя дата, действительно, парковка свободна, никто не входит в здание. Хелен приезжает с личным водителем. Ничего особенного — подумала я о чёрном платье, пока, получая приветственный поцелуй, не коснулась её обнажённой спины. — Ты ведь знаешь, что выставка завтра? — У нас с тобой особенный предпоказ. Предложив свою руку, она повела меня за собой. Лондонская Национальная галерея никогда не была такой тихой и уязвимой для меня. С момента, как мы зашли, мне казалось, что мы парочка воров, которые пробрались сюда незаконно, чтобы похитить одну из картин. Новое крыло галереи, в которое нас проводил всего один охранник, — это типичный пример архитектуры постмодерна. Мы поднялись на второй этаж по расширяющейся конической лестнице. Здесь нас встретил автор выставки, и мне совершенно безразлична была их светская беседа. Я открыла шампанское, прогремев выстрелом пробки в трёх параллельных анфиладах помещениях. Наполнила два фужера и вернулась к ним. — Может, пойдём уже? — несдержанно вмешалась я в их разговор. Это могло быть что-то особенное. Только двое, в пустых залах, эхо, запах искусства, картины, въедающиеся своим настроением в мозг, но… Я думала о кружке с отпечатком помады Хелен. — Ты всегда тихая, но сегодня совсем не собираешься со мной разговаривать? — О чём ты хочешь поговорить? — поинтересовалась я. — Ты избила Райан, и пусть извинилась за это, такое поведение недопустимо. — Об этом я говорить не собираюсь. — Мы можем обсуждать то, что видим. — Не буду пугать тебя своим восприятием. — Вот как? Но тебе интересно, я вижу это,по твоим глазам. — Меня вдохновляет жестокость, которую изображают художники, но в жизни не навредят никому. Бесконечное множество запертых мыслей и желаний. — А я люблю авторов, которые пишут картины, чтобы трогать людей. — И чаще всего они не спрашивают разрешения. Ведут себя как ты. — Речь о чём-то конкретном? Я хочу ответить, что речь обо мне и Ив, а затем вынуть нож из кармана, это было бы быстро и кроваво, но это не то, как я собираюсь это подать. Мне нужен разговор, а не её смерть. Пожимаю плечами, допиваю шампанское. Мы переходим во второй зал, где она, подгадав момент, целует меня в губы, а затем смеётся и идёт вперёд. Она выглядит влюблённой и безобидной. Остановившись у чёрно-белой картины, Хелен всматривается в детали. Я стою за её спиной: шейные позвонки, выступавшие под кожей, расслабленные плечи, — она мне доверяет. Я обнимаю её, щекочу поцелуями шею, провожу горячей ладонью по обнажённой спине. — Иди, встань туда, — направляю я, толкая её к картине. Хелен прижимается к стене, приподнимает ногу, чтобы потереть икры, её волосы падают вперёд, её глаза сверкают от света маленьких прожекторов, направленных на картину. Чёрт, она возбуждена и так притягательна, но я помню, к чему всё это. Хочу напугать её, подхожу настороженно и ударяю горлышком фужера по стене, осколки посыпались на пол, создавая звон в зале. Зажав ножку между пальцев, я направила скол к её горлу. — Давай раскрасим эту картину твоей кровью? — Я должна бояться? — Советую тебе не просто бояться, а быть в полном ужасе, — я разглядываю синие прожилки вен на её шее, она улыбается и готова меня толкнуть, — Тебе лучше не двигаться, одно твоё движение… Как думаешь, картина станет дороже от твоей крови на ней? — У тебя странная прелюдия. — Сегодня я не позволю тебе спрашивать меня о том, добровольно это будет или насильно. Я достаточно терпела. — Я думала, всё было добровольно, тебе ведь нравилось кончать со мной. — Заткнись! У меня лишь один вопрос. — Очень конкретный, я так полагаю… — Ты была в доме Ив перед тем, как она решилась наглотаться таблеток, верно? — Да, была. — Зачем? — Я уже говорила тебе, мне не понравилась ваша поездка. — И? Ты угрожала ей? — Когда я пришла, она сказала, что её не нужно убивать, что она сама это сделает. Я подумала, что это фигура речи. — Обычно, когда я считаю, что человек не должен жить, я не задаю вопросов. — Вероятно, я тебе небезразлична? К чему такие меры? Я бы ответила на твои вопросы без приставленного осколка к горлу. — Ты должна понимать всю серьёзность ситуации, а опыт показал, что люди охотнее идут на разговор, если их жизни что-то угрожает. — У этого будут последствия. Хочешь сказать что-то ещё? — Я хочу, чтобы ты не считала меня своей. И…. Хочу знать, любишь ли Оливера? — Да. — Что бы ты сделала, если бы кто-то, решил его отобрать у тебя? — То же, что делаешь сейчас ты. Знаешь, Вилланель, я не собираюсь прощаться с жизнью из-за симпатии к такой как ты. Если тебе так противно быть со мной, не буду заставлять. А в остальном ты оружие, которое должно эффективно работать, тебе от этого не уйти. — Похоже, даже без секса я тебе сильно нужна. — Плохо станет, когда перестанешь… — Я буду с Ив, и ты больше нам не помешаешь, иначе я найду, что раскрасить твоей кровью.***
На следующий день я сажусь за письмо. Идея появилась спонтанно: если Ив не нашла ради чего стоит жить, я ей подскажу. Я напишу всё то, что хотела бы делать рядом с ней, что хотела бы разделить и чему радоваться. Мы — это не только ссоры и секс, мы — это нечто настоящее и весьма осуществимое. Для вдохновения у меня есть бессонная ночь и бутылка Red Label, я купила винтажную, позолоченную бумагу и новую ручку. Из всех людей на земле каждый день я хотела бы видеть рядом с собой только тебя. Я хотела бы есть с тобой виноград, пить лучшие вина за ужином и выбирать сыр в магазине. Завести друзей. Отправиться в домик за городом, жечь костры вечерами, обниматься под пледом и смотреть на звёзды. Найти речку и кидать в неё камни, заснуть под шуршание листвы на твоих коленях под деревом. Пихать тебя ночами в постели и извиняться за это утром. Спать в полдень в обнимку с тобой. Читать тебе книги. Петь колыбельную, если ты не можешь заснуть. Покупать одежду не только себе, спорить с тобой о фасоне и необходимости купить туфли. Красоваться перед тобой в примерочной и заставлять тебя показать себя в чём-то несвойственном тебе. Восхищаться тобой. Поездки на метро и даже в автобусе, только без пробок. Свежая газета по утрам, разделённая пополам. Застилать бельё, держать окна открытыми. Ходить в кинотеатры и на театральные представления. Вымокнуть под дождем, но найти в этом романтику. Делить с тобой один зонт. Ревновать тебя к друзьям, разругаться с ними, ревновать к людям вокруг. Критиковать новых соседей, украшать дом по случаю праздников. Отвести тебя ко всем чудесам света, а потом отправиться на поиски своих. Злиться на погоду, на тебя, за забывчивость или неряшливость, принимать это. Наблюдать за твоей готовкой из-за твоего плеча. Чистить вместе зубы по утрам, экономить воду в душе, принимая его вместе. Отнимать у тебя сладкое, идиотничать, казаться непослушной, принимать твой воспитательный голос. Ходить за едой в гипермаркет и кататься на тележке, составлять вместе список необходимого. Будить тебя, если мне скучно, лечить тебя, если ты заболела. Смотреть телек, множество фильмов, начать кучу сериалов. Начинать смотреть и кончать на титрах. Секс. Его бы было так много, любить каждую клеточку твоего тела. Знать все эрогенные точки. Пересчитать родинки на моём теле, обязательно вместе. Отправиться в зоопарк, наслаждаться свободой от детей, с ужасом смотреть на молодых родителей. Танцевать, научиться переставлять ноги, прижиматься к тебе и терять весь мир в этом моменте. Делать и переделывать ремонт, дурачиться с валиком, пачкаться краской, спорить из-за цвета стен. Завести новых друзей, но всегда мечтать от них избавиться, чтобы остаться наедине. Просить тебя заплести мне косы, расчёсывать твои непослушные волосы. Купить наконец-то свою машину. Звонить тебе до бесконечности, если мы не вместе, из разных городов и стран. Подобрать бездомного котенка, не спать ночами, спасая его жизнь, а после ухаживать и терпеть все испорченные этим бесом предметы. Ругаться, но знать, что примирение будет жарким. Просыпаться раньше, чтобы смотреть на твоё безмятежное лицо. Купить пару велосипедов и забросить их, следить за калориями. Научиться гладить, понять, какая это скука, и нежничать с тобой, чтобы погладила ты. Напиваться, чтобы говорить пьяную правду. Отвозить тебя в лучшие клубы и сбегать через полчаса. Постоянно спрашивать тебя о чувствах. Следить за сроком годности паспортов. Собирать чемоданы в дальние поездки. Поливать цветы. Держать тебя за руку. Прогуливаться вечерами по району. Мне кажется, это письмо может быть бесконечным. А ещё — более глубоким, но я не романист и красноречием меня обделили, не думай, что письма Анне были романтичней, я переписывала чужие стихи. Я не поэт, не автор жизни, я просто ранена всегда была тобой. И эта рана заживёт, только если ты будешь рядом и разделишь со мной всю эту безумную жизнь. Это и многое другое может повторяться, может видоизменяться, перерастать во что-то. Ты хотела окончательно перерубить все надежды на это, но ты жива и мы ещё можем. Не пытайся меня оставить, Ив, и поверь, вместе со мной, что всё это возможно. Ив Тебе решать. Этому сообщению от Вилланель уже трое суток. Я смотрю на него так часто, что порой вижу перед глазами. Меня перевели в другой корпус и держат под контролем, забавно, что меня лечат тем, что меня почти убило. Я расклеилась до сухожилий, я хотела уйти от всего, я сама была причиной всего. Я потерялась, я не видела другого выхода, и сейчас не особо его вижу. Мне нравится не принадлежать себе, меня будят, кормят, отправляют на прогулку, на процедуры, говорят, что делать, и когда. Есть личные беседы с психологом, а есть, лишённые уединения. Вечером, все собираются в небольшом зале, стулья ставят в круг. Я молчала два дня, меня ни о чём не спрашивали, и тут, ко мне обратился седоватый мужчина в белом халате: — Ив? Расскажешь нам, почему ты здесь? — Эм, из-за любви? Наверное, — все уставились на меня, ожидая душераздирающей истории. Мне не сложно рассказать совершенно незнакомым людям о себе. И пусть этот Дуглас начеркает в своей тетради заметку не выпускать меня отсюда никогда. — Едкое чувство. У меня не хватило на него сил. Но мне очень хотелось быть на пределе возможного. Я знала, что всё это слишком, я даже пробовала остановить это насилие над собой… Теперь, после случившегося, всё перевернулось, как это обычно бывает у тех, кто решает свести счёты с жизнью, но остаётся жить. Другой воздух, другой свет, другие мысли. На вкус всё другое, но что уже не изменить и не взглянуть на это иначе, так это на свою слабость. Я была слаба для любви. Я была с человеком из другого мира. Яркая, смелая, зависимая. Я считаю, она зависима от секса, потому что буквально каждую её фразу можно закончить словами: «давай переспим», и, что самое пугающее, это будет уместно. Она затмит любого, каждый найдёт в ней что-то для себя, потому что она тот ещё хамелеон. Смелая, ей плевать на всех, на весь мир, будет так, как она захочет, и ей не страшно вступать в конфликт даже с судьбой. Она притягивает, завораживает, это её дар и проклятье. А я никакая, и мне невозможно было удержать её в руках. Боже, вы смотрите на меня как на сумасшедшую, но разве мы не все здесь такие? Я не хочу и не готова говорить о нас, как об одном целом. Мы давно пытаемся друг друга убить. Могу лишь сказать, что я попала в музей, в её чёртов зал экспонатов. Она коллекционер, пробует людей, и те, кто ей важен, отправляются прямиком на стенд. Я не знаю, заходит ли она в этот музей, вспоминает тех, кого убила? А я… Я не дала ей убить себя. Почти убила себя сама, но думать о ней не перестала. Может, здесь мне самое место? Это всё, да, всё. Извините, что так скомкано, я продолжаю умирать от препаратов, только уже под контролем врачей. — Спасибо, что поделилась с нами, Ив. — Постойте, у меня вопрос, — парень внимательно слушал меня, после того, как рассказал свою историю весьма скомкано, он явно не оратор, но берет на себя смелость вступить сейчас. — Пожалуйста, Итан, — разрешает врач, — Если Ив не против, — я киваю. — Зачем бежать от такой любви? Быть нужной кому-то в этом проклятом мире — единственный бонус! — Она нехороший человек, Итан. — За всё можно простить, если чувства сильны. — Не за это, уверяю. Мне хочется сказать о том, что Вилланель психопат и нераскаявшийся убийца, но теперь разве я не её подобие? В палате темно, и я не включаю свет, стою у окна, пока ноги не начинают гудеть. Я хочу увидеть её поблизости, я не раз чувствовала её присутствие. Но я убеждаю себя, что это ощущение ложное, в моей палате нет шлейфа её духов, нет цветов, она не завалила меня мягкими игрушками, она могла бы, но не стала. Я знаю, что могу написать ей, и она будет рядом, это волнует меня. Наша связь, её не разорвать, благодаря ей я выжила. Вилланель почувствовала и спасла меня. Тот вечер, я всё слышала: то, как она злилась на меня, как была беспомощна. Мне жаль, что я сама довожу нас до обрыва и сталкиваю. Под одеялом тепло, я смотрю в потолок, освещённый уличным фонарём, узоры деревьев выглядят жутко. Всматриваясь в темноту, я пытаюсь вспомнить напев той колыбельной, но помню лишь её голос, успокаивающий и убаюкивающий. Закрыв глаза, я представляю её рядом: светлую кожу не тронутую солнцем, вкрапление родинок, чёрный хлопок на её бёдрах, привязанные к изголовью руки. Представляя её так, я чувствую себя в безопасности, она не может меня тронуть. Это заставляет меня хотеть её мягко, без спешки и резких движений. Пламя начинает лизать мои внутренности, я хочу представить больше. Стянуть с неё бельё, развести ноги в стороны, представить, какая она влажная и тёплая, как хочет меня в ответ. Касаюсь губами её тела, как священного Грааля, её стон, мой стон. От таблеток я сама не своя, но это желание, его не потушить, мои пальцы устремляются вниз. Я опускаюсь на неё своим центром, думаю, как это могло бы быть, я бы быстро нашла нужный угол, перекаты бёдер, жжение. Она такая нежная, доступная, вращение тела, нажатие. — Развяжи меня, или я убью тебя! Я очнулась, вынырнула из пучины греха — нет, молчи! Просто молчи! Я довожу себя, представляя только её взгляд, которым она бы пожирала меня. Прижимая её бедро к своему дрожащему животу, двигаясь взад вперёд, я довожу нас и проваливаюсь в сладкий сон. Утром я всё помню. Мне было запредельно хорошо с ней даже без неё. Таблетки, завтрак, чистка зубов, вынужденная прогулка. Нико был здесь всего раз, в самом начале он привёз всё необходимое и исчез. Каждый с работы посчитал своим долгом приехать и отмолчаться, это неловко, я вижу их недоумение. Джейми хотел бы сказать, что предлагал помощь, но посчитал, что корить меня сейчас не лучшее время. Он принёс мне распечатку страницы с сайта, с моей статьёй, это был мой крик в пустоту. Он заверил, что статья нашла отклик у читателей, я уже успела закопать идею о том, что могу этим заниматься. Дальнейшее не было временным помешательством, не было спонтанным решением, я не хочу противиться своей душе. Я спросила себя тихо, в полной тишине палаты, чего я хочу, и ответ был громким и четким, сжимающим все органы в тощем теле. Короткое сообщение:Я хочу увидеть тебя
Представлять это было настоящей мукой: что могло произойти и как? Сотни вариантов, мои вспотевшие от волнения ладони, хождение по палате от одного угла до другого. Погнутые углы книги на каждой странице, я пыталась читать, но ничего не усваивалось. Стук в дверь ближе к полудню заставил моё тело оцепенеть. Она вошла в палату. Это стало самой неловкой встречей, потому что я лишена сил и гнева. Я не хочу бежать от страха, как это было в моём доме, я не хочу ударить её, как это было в автобусе, я хотела видеть её, и вот она. Её глаза поглощены чем-то, что мерцает разочарованием, должно быть, я ужасно выгляжу, точно не предел мечтаний. Она ещё помнит всё моё презрение и все моменты, когда я отталкивала её, а что теперь? Всё, как она и говорила? Я первая? Первая всё начинаю вновь? Безумие. Мне становится душно и стыдно, я протягиваю руку в её сторону. Вилланель отлипает от пола и подходит ко мне. Она разрешает взять себя за руку, другой рукой она держит какой-то свёрток бумаги, прикреплённый к тёмной розе, и кладёт его на тумбочку. — Прочти, когда я уйду, — её голос казался мне всё это время миражом и, прорвавшись в реальность, оказался словно чужим, я совсем не так его запомнила. — Что там? — Всё то, что я не могу сказать вслух. — Я прочту. — Мне уйти сейчас? — Постой. У меня тоже есть что-то, что я не могу сказать. Нерешительно я хватаю её за вторую руку и поднимаюсь с койки. Без обуви я настолько ниже её, что мне приходится встать на цыпочки, чтобы закрыв глаза, прижаться к её губам. Прижаться, и не дышать, не думать, не двигаться, ощущать, как её губы разомкнулись, и мои последовали за ними. Она выдыхает в мой рот, я срываюсь, сжимая её губы, сжимая её пальцы. Мы так крепко держимся за руки, возбуждение критически наполняет слабое тело, и я плыву. Её мягкие губы, вишнёвый привкус слюны, такой горячий и жадный язык, я не собираюсь ничему противиться, и даже если она сейчас… Она это делает, освобождает свои руки, подхватывает меня за ягодицы и усаживает на койку, встав между моих ног, наперев всем телом и поцелуем. Но всё обрушивается, когда она резко прекращает и отступает. — Прости за это, — сбивчиво произносит она. — Всё нормально, Вилланель. — Я приду завтра, если ты пригласишь. Мне пора. Я смотрю на царапины на её лице: три яркие полосы от ногтей, — я хочу знать об этом всё. Я хочу знать все её мысли, всё, что я упустила в эти дни, мы не можем себе этого позволить сейчас. Мне показалось, она ушла в растрёпанных чувствах, и мне досталось слабое сожаление, что я так поторопилась. Вилланель умеет всё переворачивать в душе, в мыслях, теперь здесь есть шлейф её духов, и есть то, что она оставила. Почерк разборчивый, наклон идеален, каждая буква как на подбор, мой взгляд выхватывает слова из всего письма. Я откладываю его. Сложно быть запертой в клетке наедине с этим письмом, я знала, что прочту, но выбирала правильное время. Перед прогулкой, — решилась я и зачитала всё залпом. На улице было прохладно, а больничная одежда совсем не грела, я пыталась остудить всю себя, все мысли о ней, мне нужна помощь. Вечерний приём у Дугласа, в этот раз личный, казался мне билетом на волю. Я прошла в его кабинет и была уверена, что он скажет о выписке. — Присаживайся, Ив, нам предстоит много работы. Я не решилась сесть на целый диван и поместила себя в кресло, скинув обувь и подогнув колени. Он так посмотрел на меня, будто нарисовал психологический портрет. Я и за него могу это сделать. Зажатая? Закомплексованная? Всё ещё склонна к суициду. — Мне бы хотелось домой, — начала я с надеждой настроить его на содействие мне в этом. — Ещё вчера ты не хотела. — Кое-что изменилось. — Твой посетитель? — Что, простите? — Мне передают подобного рода информацию. Я знаю, что сегодня к тебе приходил гость. Желанный? — Да, я хотела её увидеть. — Тогда начнём с этого. Какие ощущения у тебя остались после её визита? Ты можешь подумать, необязательно говорить сразу. — Вы будете записывать? — Если тебя смущает блокнот в моей руке, я уберу. Это своего рода защита и оружие, с ним я чувствую себя уверенным, что могу помогать людям. Что вот они все, у меня на карандаше, ничего не упущено. — Нет, меня не смущает. Я не знаю, что вам ответить, записывать нечего. — Незнание тоже ответ. Что-то смешанное? Это было желание увидеть её, но весьма спонтанное? — Я хотела увидеть её, а она хотела мне передать письмо. Она оставила мне письмо о жизни, которая могла бы у нас быть. Достаточно светлое и наивное, исключающее её грехи, наше прошлое и запутанность. — Запутанность? Расскажи мне об этом. — Каждый из нас в большинстве случаев хочет найти человека, который будет увлечён вами. Который захочет разобраться в вас. Мы этим слишком увлеклись и разобрали друг друга по кусочкам. Она всегда требовала много внимания к себе и деталям, она сделала меня параноиком. Это желание понимать или эгоизм? — Кто не эгоист в современном мире? Чаще всего я слышу, как люди страдают от недопонимания и безразличия. А между вами есть желание друг друга понять, это определённо положительная сторона. Другое дело, если понимания не происходит. — Похоже, я здесь застряла. — Ты пройдёшь программу реабилитации, Ив, не торопись убегать из места, где тебе помогут. И ты можешь решить сама, идут тебе на пользу встречи с ней или их лучше пресечь. — Она придёт завтра.***
Я попыталась смириться с палатой и больницей, с местонахождением здесь, на это ушла ещё одна ночь. Немного слёз и даже страха — засыпать здесь в одиночестве. Я прочла свою статью, нашла себя в каждом из признаков. Я больна. Сообщение было отправлено с самого раннего утра, после недолгого сна, я освежилась, но ничего не изменилось. Впалые щёки, худощавый вид, словно заплаканные глаза, из одежды только сорочка и халат ужасного цвета, —представляю отвращение Вилланель. Жизнь действительно переменчива, как от желания убить себя я вернулась к желанию быть желанной ею? Стоило в тот вечер напиться сильнее и лечь спать. Или позвонить ей, и пусть бы она, уставшая, но голодная по мне, взяла бы всё в свои руки. Стук в дверь заставил меня выпрямить спину, я вжалась копчиком в койку, восседая на ней, как монах при медитации. — Привет, Ив. Извини, к тебе теперь будут не очень хорошо относиться, я поругалась со всем персоналом из-за этого презента. Вилланель подтащила корзину фруктов к тумбочке и, водрузив её, посмотрела на меня, я постучала ладонью по койке напротив себя. — Знаешь, я лежу в том крыле больницы, где все хотели свести счёты с жизнью, зачем кому-то их травить? — Чёрт, Ив, я говорила им почти это же! К тому же не думаю, что здесь кормят лучшим образом, захочешь отравиться — не пропускай бранч! Мы обе странно посмеялись, Вилланель стащила с себя кроссовки и забралась на койку. — Я прочитала, — решив не томить нас, я выпалила это сразу. — Бред? — Параллельная вселенная. Так действительно могло бы быть, но куда ты дела наше прошлое? Куда дела боль? И куда дела себя? Это не ты. Ты описала всё, что можешь сыграть ради меня, чтобы сделать счастливой. Я задела её, она потупила взгляд и крепко закусила губу, вероятно, проклиная себя за это письмо. Она думает перед тем, как ответить, не выпаливает первое, что пришло в голову, — не хочет делать больно словами? — Я не буду играть, я это проживу. Я хочу, чтобы обо мне кто-то заботился, Ив, я хочу жить, а ты? — Спрашивать перед сном, как прошёл твой скучный день? Заботиться, как не заботились родители? Ты удивишься, насколько травма определяет то, к кому нас тянет. Ты видишь во мне своего родителя. — Я не буду спорить. Как скажешь. — Закрываешься? — Тебе тут по мозгам ездят? — Не надо грубости. Да, со мной работает психолог. Он слушает и слышит меня, от этого легче. Я долго была одна, замкнута и одинока. Когда тебя не слушают, это как чистилище, ты живёшь только своей правдой, неудивительно, что я погрязла. — Я почищу тебе яблоко. Вилланель достала бабочку и взмахом руки её раскрыла, лезвие блеснуло, опять она, опять опасность, но мой страх давно превратился в непроницаемую стену злости. Злости на то, какие мы. — Ты ведь никого не убивала этим ножом? — Я ношу его, чтобы чистить яблоки, знаешь… Люблю яблоки. — Я не буду. — Он новый. Я хотела прирезать им Хелен, но та слёзно пообещала исправиться. — Исправиться? — Да, не лезть к нам. Ив, я знаю, что она была в тот вечер у тебя. Не знаю, насколько это толкнуло тебя, мне хотелось убить её за это. — Не убила? — Она слишком фундаментальная. — Другими словами, нравится тебе? — Нет. Мне нравится щуплая азиатская женщина, что сидит сейчас напротив меня и отказывается вкусить яблоко. — Яблоко раздора? — У меня такого нет. Обычное яблоко. — Ты нравишься Хелен, вся ты, твои выходки и особенно секс с тобой. — Она могла наговорить тебе что угодно. — Она врала? — Обычный секс, и она обычная. Её даже Оливер не особо хочет, они вроде как не вместе. — Тебе выгодно с ней спать? Или это физзарядка такая? Благотворительный акт? Или тебя принуждали? — Это моя жестокость, её выплеск. Ты казалась такой недоступной, а если доступной, то так ненадолго. Я снимала стресс. Это физическая потребность. Почему мы говорим об этом здесь и сейчас? — Вилланель отрезает дольку почищенного яблока, протягивает мне. — Я считаю, что Хелен лучше меня, умнее, красивее, она всё, что тебе нужно, а ты сидишь тут. — Что не так с твоей самооценкой? Пожалуй, я оставлю тебя здесь, тебя действительно нужно лечить! Для меня ты красива, — я сопротивляюсь желанию ущипнуть переносицу, на скулах накапливается жар, значит, моё лицо начинает краснеть. — Стыд — это бесполезное чувство. Не стыдись, когда кто-то говорит, что ты красива. Разве моё мнение не авторитетное? — Вилланель улыбнулась своей самой безобидной улыбкой, поморщив нос, — Я бы печатала тебя на коробках с хлопьями! — Что? Нет, это тебе на них самое место! — пытаюсь заесть своё смущение яблоком, — Хлопья со вкусом корицы и бунтарство. Предупреждение: чрезмерное употребление вредит вашему здоровью, возможна смерть, вызывает зависимость. — Покупаю! Смех пугает. Во мне быстро закончилась энергия, и захотелось тишины. Мы обе не ожидали, что после случившегося,сможем начать говорить и даже шутить. Шутки — это защита, она же это понимает? Я отталкиваюсь от койки, и она может подумать, что мне нужен поцелуй, но мне нужно нечто большее. Я опускаю голову ей на колени, закидываю ноги на подушку, скрещиваю руки на груди. — Что ты делаешь? — Ты в силах пожалеть меня? — тихо задаю вопрос я. — Я много думала над тем, как буду говорить тебе, какая ты дура. Правда, Ив. От момента, как я нашла тебя, и до нахождения тебя здесь. Просто зачем? — Думаешь, я собиралась выживать? — Ты такая дура. Бесишь меня ужасно. Вилланель довольно скалится, отрезает от яблока ломтик, отдает мне. Я знаю, что мой поступок выглядит сейчас по-идиотски, но его причины… — Ты не способна понять, — произношу я вслух. — Ну да, куда мне до твоих мыслей и идей. Вилланель проводит пальцами по моему горлу, берёт за подбородок и запрокидывает мою голову, чтобы спешно поцеловать в губы. Перевернутый поцелуй такой лёгкий, от него хочется глупо улыбаться, но я помню, что при ней нож. Можно подумать, она им воспользуется… Скажет что-то резкое: "Ты сама хотела этого, Ив!" — и лезвие рассечет моё горло, брр. Что за мысли? Она так нежна со мной. Она как провинившийся щенок у моих ног, и её взгляд сочувствующий и откровенный, неотрывно смотрит на меня. — Что дальше? — неожиданно слышать этот вопрос от неё. — Я останусь здесь. — Здесь? Я планировала забрать тебя. — Нет, оставь меня здесь. Мне нужна помощь. — Тебе промыли мозги. — Это мне и нужно. Я не в порядке, Вилланель. — Хорошо, оставайся здесь, сколько потребуется, а я… Мне нужно будет улететь ненадолго. — Германия? — Я к этому готовлюсь. — Оставишь меня, значит. — Ты же оставила. Тебя совсем не остановило то, что я останусь без тебя. И твоё сообщение перед этим. О каком счастье ты говорила? Что это вообще? — То, что ты написала в письме, только с другим человеком. Я вовсе не хотела, чтобы ты была счастлива. — Да, это я поняла. И я бы не была, будь уверена. Было столько дерьмовых дней, чтобы на это решиться, но ты выбрала именно тот, где мы, кажется, понимали друг друга лучше всего. Мы провели сутки в машине, и всё казалось решенным. — Я помню и вечер перед этим днём. Как ты затащила меня в машину силой. Как ты боролась с собой, но в итоге заломила мне запястье над головой. — Я старалась не навредить тебе, и чтобы ты не причинила себе вреда. Ты вырывалась! Да, возможно, я хотела сдавить твоё горло мягко, или сильнее, если бы ты противилась. Но ты хотела всего этого. Боже, как же ты меня возбудила тогда. Ты лежала, такая хрупкая, злая и пьяная, а я принялась за тебя. Ты стонала, столько стонов, ты была послушной после сопротивления. Это не было насилием. Возможно, ты боишься этого закутка в себе, этой кнопки, которую хочется нажать, но признай сейчас, Ив, тебе нравится мои грубость и желание. — Да, мне нравится. — Ты понимаешь, что вновь поставила на рельсы этот вагон? Мы тронемся дальше, по этому же пути. — Я научусь тебя любить. — Только не умирай за меня опять. — Что, если?.. Я не успела задать вопрос, в палату зашла медсестра, насколько странно ей было увидеть, что я лежу на коленях такой девушки? Уже привычно обращаясь со мной по-доброму — здесь со всеми так разговаривают, как с капризными детьми, —медсестра сказала подготовить руку. Поднимаясь с колен Вилланель, я развязываю халат, ощущаю руку на своём плече, что стягивает халат вниз. Напряжение наполняет эту палату, не знаю, чувствует ли это посторонний человек. А я чувствую, как напряжена Вилланель, как её дыхание изменилось, как жар от её тела стал ощутим. Она ревнует к грубому, но профессиональному движению медсестры, что перетягивает руку жгутом. Она ревнует к тому, что тут и без неё кто-то причиняет мне боль, моя рука выглядит как удачный месяц наркомана, слишком много денег для доз. Прохладная вата, запах спирта, мы обе не отвернулись, наблюдая, как игла проникает под кожу и протыкает вену. — Время для посещений подошло к концу, вам, деточка, нужно отдохнуть. — Хорошо, мы сейчас попрощаемся. — Подержите руку вот так, — просит она перед уходом. Дверь за нашими спинами закрылась, но Вилланель не выдохнула. Я позволила себе откинуться назад, на её плечо. — Если бы она сделала тебе больно, я бы её убила, — прохрипела она на моё ухо. — Она выполняет свою работу. — Когда мы ехали сюда в тот вечер, я готова была убить медбрата, что не мог попасть в твою вену. Но он всё же спасал тебя, я бы не смогла. Мне не нравится это чувство беспомощности. Я столько раз зашивала себя в ваннах отелей, обрабатывала раны, лечила ожоги, но если что-то не так внутри, я бесполезна. Я могу позаботиться об оболочке, об ощущениях, но нихрена не знаю о процессах внутри. — Этому тоже можно научиться. — Всё, я умолкаю. Тебя здесь настраивают на жизнерадостный, позитивный лад, не хочу этому мешать. Ты должна устроить тут детокс без меня. — Я хочу, чтобы ты приезжала. — Не знаю, что тебе здесь колют, но пусть продолжают. — Скажи мне, откуда это на твоём лице? — я едва ощутимо коснулась заживших царапин. — Мне прислали дублёра, знаешь, человек, который в случае чего всё сделает за тебя. Мне это не понравилось, и я была не в форме из-за случившегося с тобой. Мне хотелось выплеснуть злость, и я это сделала. Видела бы ты её, все оттенки боли. — С кем-то ты спишь из-за злости, а кого-то избиваешь, ты такая сложная, Вилланель. — А ты не сложная? Своим краткосрочным решением ты породила долгосрочную проблему, могла вообще не выжить… — Могла. Злишься на меня? Сильно? Вилланель не ответила. Мне вновь захотелось плакать. Теперь я часто плачу, несколько раз в день, думаю о ней, и всё во мне содрогается. Её пальцы нежно гладят мои ключицы, попадая в ямочку между ними, когда моё дыхание перехватывает. Я не думаю о том, что ей пора идти, и я знаю, она пошлёт любого, кто поторопит её. Не знаю, насколько здесь строго с часами приёма посетителей, не хочу с ней прощаться, на ней моя любимая маска. Кто балуется её телом, пока я здесь? Чьи руки имеют власть прикасаться к ней? Я ещё никогда не чувствовала, что она только моя. Знаю, всегда есть кто-то ещё, кому всё даётся куда проще, потому что ему не нужна сама Вилланель. Нужен секс, а с ним всё так просто. — Можно? — осторожно спрашивает она, направляя руку вниз, к моей груди. Я киваю: конечно, можно, это просто! Принимать ласку, отдавать её взамен. Это куда проще, чем слышать о трупах и понимать, что это её рук дело. Эти руки сейчас осторожно сжимают мою грудь, играются с твёрдыми горошинами сосков, пальцы кружат вокруг ореол, они заводят меня, а позже будут убивать. Я смогу смириться с этим? Теперь, когда пожала руку смерти. Я позабавила смерть своей выходкой, и она расщедрилась на ещё один шанс. А может, меня просто выпихнули за ворота приглядывать за этим демоном смерти на земле? Я могу остановить её? Вот что всегда меня волновало. — Я слышу вопросы, которые ты не задаёшь вслух. — Это так громко? — Я ничего не буду обещать и буду делать так, как ты захочешь. — Это само по себе уже обещание. Это тоже громко, к тому же вслух. — Мне следует прерваться, дальше я уже себя не сдержу. Тёплые ладони покидают меня, я с досадой запахиваю халат. Мы встаём, я собираюсь её проводить, сколько здесь до двери? Шагов десять? — Скажи, я была откровенна? Я была собой сейчас? — Я так не думаю, Вилланель. — Объясни мне. У самой двери Вилланель разворачивается, засунув руки в карманы, надвигается на меня. — Я считаю, ты сдерживаешься. Хочешь быть понимающей и милой, проявляешь нежность и терпение. На самом деле ты зла. Зла на то, что я здесь, а не там, где тебе нужно. — Чёрт, Ив! И почему ты так хорошо разбираешься во мне? Я спросила… Я решила, что задавать такие вопросы будет честно. Знать, что ты думаешь обо мне прямо сейчас. — Хочешь показать себя перед уходом? — Всё, о чём мы говорили, не было ложью, но желания я сдерживала. Потрогать тебя пару минут на койке — это не то, чего я хочу. — Тебе вновь меня мало? Полагаю, Хелен выручит? — Не ревнуй. Верность — она не между ног, Ив, она в голове, и поверь, там я никогда не изменяла тебе. Слышать такое от неё, принять это за правду? Либо я действительно дура, либо наконец-то поверила в её любовь. Я провожу пальцами от ворота её стильного пиджака до середины, ныряю под него, положив ладони под грудь, и мягко толкаю в сторону двери. Думаю, она заслужила прощальный поцелуй. Мне невыносимо обидно остаться сейчас в этой палате, отпустив её на волю. Мне нужен этот поцелуй, Вилланель успевает накрыть свои губы пальцами, поцеловать их и прижать к моим. — Без поцелуя. — Почему? — возмутилась я. — Ты здесь, потому что совсем не думала о себе. Не ожидала, что скажу тебе такое, но тебе нужно перестать думать обо мне. Я здесь, чтобы доказать, что готова быть рядом, что я буду рядом. Не хватайся за меня, хватайся за себя. — Тогда, перед уходом, скажи мне о том, чего хочешь. Просто оставь эту мысль со мной, и можешь идти. — Это слишком… — Что? — Аморально. — Скажи это шёпотом, — настояла я, наклоняясь к ней таким образом, чтобы она могла сказать мне это на ухо. — Хочу трахнуть тебя без фантазии. Знаешь, прийти ночью, вставить в тебя страпон, совершать толчки пока ты не вскрикнешь. Хочу, чтобы ты кончила и не поняла, это был акт любви или тебя поимели. Я замерла, не сразу выдохнула, эти слова, моё лицо, охваченное стыдливым румянцем, удары давления в кончики пальцев, её вмиг потемневшие глаза, я прижалась к её плечу лицом. — Вилланель… — Знаю. Тебе решать.