Снятся кошмары наяву

Fide, sed qui fidas vide.

      Прошел, наверное, месяц с той самой поры, когда Ценрих покинула Лондон. Манчестер, как она и ожидала, оказался ничем лучше столицы Англии, но и хуже он не был. Просто такой же большой и шумный город, какими полнится Европа. Однако по каким-то причинам Рише здесь дышалось гораздо легче. Возможно потому, что теперь никакая Гильдия, никакой Лорн ее на цепи не держит, да и у нее нет ни перед кем обязательств. Риша теперь свободна по-настоящему, свободнее нее парят только птицы в небе. Настроение сегодня было особенно хорошим. Давненько она не видела белых голубей, а сегодня нынче ими полнится кристально-лазурное вечереющее небо.       Роберт и Тату, как и обещали, ненадолго остались в Манчестере, после чего на неделю махнули в какой-то маленький город, название которого старательно шифровали. Но идея шифрования принадлежала неугомонному Тату, то и дело хваставшегося своими загадочными связями, из-за которых их с Робертом дело быстро пойдет в гору. Риша была искренне рада за них. Она не была уверена как Тату, но Роберт точно перестанет относиться к типу людей, которых называли отбросами: бандиты, мелкое хулиганье и ворье, а из числа женских лиц – нелегальная проституция, в том числе ранняя… Это определенно сделает его гораздо счастливее, а большего Рише и не надо было. Ее-то жизнь не имеет большого значения.       Небо стремительно из шелкового индиго раскалялось, как нагревающийся металл на наковальне. Далекий пожар, словно грязные следы босых солнечных лучей, разгорался над головами. Ценрих утомленно улыбнулась, провожая взглядом улетающих птиц, после чего зябко потерла руки — ну, здравствуй, Oktober. Что-то слишком она легко оделась, попав на удочку по-летнему теплого дня, какие крайне редко выпадали на сезонную осеннюю долю. Надо бы потихоньку поползти домой, но прежде Риша хотела сделать одну вещь на сегодня. За месяц Риша нанесла на самодельную карту Манчестера большую часть города, но еще многие области были не завершены. Да и много мелкой работы надо было сделать, когда весь городской массив окажется на бумаге. Особенно пустовали те зоны, где находились трущобы. Пускай Риша и бросила преступное дело, но будто по какой-то привычке все равно изредка опускалась в самые низы и собирала с черных улиц разную информацию, безобидную и не очень. Расцвет наркомании... Мне уже раз десять предложили опиум невесть с чем вперемешку. Наверное, с ртутью — ее тоже везде пихают. Половина из тех людей была кем-то вроде медиков-шарлатанов. Стоит признать, что забалтывать они умеют. Мне даже немного жаль тех, кто ведется на их уловки. Однако хорошо, что я научилась находить по-настоящему действенные средства.       Риша не сразу поняла, что невольно завернула в самые грязные и жуткие трущобы, сравнимые с адом на земле. Изредка она бывала в них, но именно что “изредка”. По меркам каждого это был сущий кошмар — даже Риша, видевшая, наверное, чуть ли не каждый уголок лондонских трущоб, чувствовала неприятный мороз по коже при виде руин ближе к окраинам Манчестера. Пускай в Лондоне были свои “Ангельские Луга”, но под именем “Семь перекрестков”, по каким-то причинам Рише тамошние развалины и людское отчаяние не казались настольно омерзительными. Может, она просто привыкла к ним. Привыкнет и к земле, по которой ступают ангелы.       Бараки и их обитатели с недружелюбно-голодным подозрением смотрели на внезапного гостя. Риша склонила голову и слегка надвинула шляпу — вряд ли проблемы не убавятся, если выяснится, что она женщина. Хотя, как ей думалось, мало кому будет до этого большого дела. “Ангельские Луга” — дом для свыше тридцати тысяч рабочих, а об их положении не знал только не живущий в Европе гражданин. Мало кто из них жил долго и счастливо, ведь в этих подобиях домов проще было умереть, чем пытаться выживать. Риша с толикой мрачности подумала, что даже в ее маленьком домишке на природных окраинах Манчестера, где широченный луг отделяет его от густого леса с мелкими притоками в Ирвелл, куда уютнее и спокойнее. А мысли, почему этот домишко внезапно попал ей в руки, она брезгливо и пугливо отпихивала куда подальше, поближе к крематорию для воспоминаний где-то в мозге. Авось сгинет, авось не станет тревожить, как всякое неприятное, пусть и более неактуальное, воспоминание.       Никакого зверья в привычном понимании Риша не видела. В рабочих норах-бараках рыскали люди, а в подворотнях дети. Именно рабочие, их жены и отощавшие отпрыски казались ей ничем не лучше зверья. Она уже видела, как в поисках пропитания они довольствовались самыми скудными объедками, крысами и даже мясом кошек. Тут и там висели повешенные, а кое-где и даже выпотрошенные тела последних. На глаза Риши от такого зрелища навернулись слезы, а к горлу подступила брезгливая тошнота. И чего она сразу не ушла, как заметила, что завернула сюда? Чего поперла все дальше в глубину манчестерской помойки? Как будто ты такого не видела в “Семи перекрестках” ...       Зловещая тишина давила на плечи, как чьи-то руки. Риша не была параноиком — наоборот, иногда ей бы не помешала осторожность и осмотрительность, — однако почему-то именно сейчас, именно на этих улицах она ничего не могла с собой поделать, но постоянно оборачиваться. Эти пустынные луга смотрели на нее, как тысячеглазая дикая степь, но в степях была своя дикая красота. А в этих могильных трущобах, где горами и вулканами возвышались дымящиеся трахейные трубы заводов, хрипящих как огромные воспаленные легкие, не было ни единой капли красоты — лишь болезнь с нарывами на теле общества. “Ангельские Луга” — лишь самый ярый очаг чахоточных легких. Ее знакомый подпольный доктор как-то объяснял, что это такое в самых простых словах без обилия сложных терминов, чтобы Риша, не искушенная медицинским образованием, поняла всю угрозу. Насколько уродлив этот мир, чтобы породить болячку, от которой с кровью выплевываешь свои же легкие?       Невольно Риша сглотнула горькую от грязного воздуха слюну: в памяти всплыли кварталы, где жили — вернее, доживали свой закатный день — больные чахоткой. Она даже не помнит, когда это было — настолько это воспоминание было неприятным и нежеланным. Но где-то на подкорке памяти оно шевелилось, похороненное заживо, но не умирающее и не растворяющееся где-то в чертогах забвения. Напротив, неприятно скрежетало и кашляло в унисон с чахоточными больными — а чахотка была одним из бичей викторианских славных лет правления королевы. Интересно, а если она заразится? А что, если она уже болеет чахоткой, но просто не знает? Может же быть такое? А если Роберт или Тату болеет? А если они давным-давно все друг друга перезаражали и их смерть — лишь вопрос времени? Хотя есть врачи... неужели они не могут помочь? Чума стучится в окна. Чума стучится в двери. Стучится в череп, в грудь, разговаривает голоском и просится пожить, а потом не съезжает, сука такая. И выбирает она самых трусливых, и она поселяется в них. А храбрых она не любит, потому и не берет. Поэтому, Риша, гуляй везде смело и смотри дурному воздуху прямо в его невидимые глаза. Протягивай руки, обнимай и смейся. Живи так, будто шанс заболеть — шанс спасти свою грязно-грешную душонку. Ничего не бойся. Это единственное правило, которое работает. Все остальное — записки сумасшедшего. Да, Лорн?       Лорн справедливо порой называл Лукаса безумцем. А иногда это Лукас называл Лорна полным психом. Но для Риши они оба были больными на голову, как и их приближенные. Почему-то Лукас и Лорн говорили это слово не так, как другие. Первое время Риша сопротивлялась навязчивой манере речи, которая так и норовила приклеиться к ней, как обычно и бывает с вещами, которые дети копируют у взрослых. А потом как-то незаметно для себя Риша заговорила так же, как и ее отец и дядя.       Выйдя на подобие перекрестка, Риша нервно поежилась, вертя головой по сторонам. Спереди, по бокам, сзади однотипные провалы, из недр которых будто мерцали завистливо-злые глаза. Стыдливый закат делал когда-то черно-бурые тени чернильно-синими провалами. Вначале тишина, прерываемая хлопаньем крыльев какой-то птицы и редкими покашливаниями. Затем воздух разрезал истошный женский визг вперемешку со всхлипами и надрывно-испуганным плачем детей. Затхлый ветер, снующий по низинам и пыльно-влажным дорожкам, донес приглушенный тяжелый стук. Разбуженные привычным шумом зеваки зашептались между собой и между теми, кто еще не успел даже лечь: — Это же Фишеры? — Ага. Опять Лиззи колотит. Каждую пятницу одно и то же. — А это правда, что ихний-то вчера заколотил малявку Ди? — Нет, он ее задушил своими же ручищами, сам видел! Ревела много. Когда сгубил малявку, то сразу так тихо стало, — послышался неприятный смешок. — Благодать! — Авось и Лиззи к своей дочурке отошлет? — А авось! Пускай и сам следом сгинет. Как нажрется спиртяги — так сразу орет и колотит. Сам не спит, да другим спать не дает. — Кстати, а Ди сколько-то было? Ей же даже пяти не было? — Балда, ей едва за год перемахнуло. Считать умеешь? Она младшая была. А вот пацану повезло больше. Кажется, его Юджин звали... или Чарли? Просто свинтил из дома, короче. С тех пор и не видели. Либо сгинул, либо нет. Черт знает.       Более Ценрих не желала слышать. Иногда лучше просто не слушать местные разговоры. Она не впервые сталкивается с жестокими, порой зверскими нравами нищих рабочих, особенно в подобных плешивых захолустьях, где умереть — единственное спасение. Но как же стынет кровь, как же страшно... Дети не знают, что такое смерть, и потому бегут к ней. До пяти лет — самая высокая смертность у них. Так мне говорил тот доктор. Бедная Лиззи, бедная Ди.       Она не знает ни Лиззи, ни Ди, но переживает за них похлеще, чем за себя. Воображение нарисовала сюрреалистично-ужасающую картину с пьяным тираном, сжимающим горлышко годовалой девочки, у которой нет сил ни плакать, ни даже бояться. Ценрих содрогнулась и ускорила шаг, с трудом борясь с желанием сорваться на бег. Если бы девушка не сдержалась и все же побежала куда глаза глядят, то определенно обогнала бы гипотетического благородного оленя на пути к спасению мира. Пару раз раскатами грома и визгом молнии разгорались окрестности “Ангельских лугов” женским криком и кабаньим ревом ее мужа.       Вскоре все стихло и робко заскрежетало голосами сверчков. Опять наступала ночь. Оказавшись вдали от всего бедлама за спиной, Риша с нескрываемым облегчением шумно выдохнула и рухнула на колени. Вновь где-то в горле защемило желание разрыдаться. Но вместо этого Риша, слегка пошатываясь от внезапно навалившейся слабости и усталости, встала на ватные ноги и опять помаячила вперед, уже не особо задумываясь о том, куда и зачем она идет.       Темнело, но ночь сегодня была удивительно светлой. Округляющаяся половинка растущей луны сияла как ночное солнце, заливая полупрозрачной вуалью седины продолжающиеся трущобы. Но теперь это были не “Ангельские луга”, а что-то поспокойнее. Многие хибары были заброшены. Чем дальше Риша шла, тем легче ей становилось. Будто бы и воздух стал свежее. Ни криков, ни мужицкого храпа. Неужто и правда пустынный квартал? Может, оно и к лучшему... Ценрих вдохнула здешний запах, пытаясь словно протолкнуть его в самые низы легких, и с пугливой настороженностью попыталась отыскать знакомые железно-кислые нотки чахотки. Не нужно обладать обонянием Роберта, чтобы однажды распознать этот запашок и запомнить его. Однако ничего не было. Если бы Ценрих закрыла глаза, то серебристо-угольные домишки и полуразрушенные квартирки тут же испарились из ее сознания, оставив только лес. Как же хочется домой...       А потом весь день погулять в лесу с ружьем. Конечно, она не богатый мужчина с отборными гончими, у которых родословная почище и благороднее всяких дворян, но все же какого-нибудь зайца или селезня ей удается при надобности пристрелить. А ближе к вечеру можно пойти в какой-нибудь бар и заработать еще деньжат, играя в шахматы с местными азартными умниками. Порой даже удавалось разминуться с Тату или Робертом, а то и с обоими сразу. При мысли о подобном внутри Риши разлилось нежное тепло, как от костра. Совсем стало хорошо на душе, когда трущобы рассеялись на лоне спящей природы. Как хорошо, что все-таки она не заходит в сердце города — потом ноги отвалятся идти пешком, а на транспорт деньги не хотелось тратить. Там же люди, они же смотрят, они же наверняка что-то думают и, разумеется, осуждают. Это же люди. Все такие, за исключением единиц.       И все же хотелось выйти куда-нибудь подальше, куда-нибудь к реке. Или просто любое безлюдное место, хотя казалось бы — вокруг тишь и пустошь, что еще надо? Однако Рише хотелось именно избавиться от всякого намека на жизнь людей и спрятаться в объятиях природы, где никого из манчестерцев вовсе не найдешь — если только не решишь вскопать землю у корней деревьев. Мы посадили лес, чтобы спрятать дерево.       Мокрая трава приникла к покатой спине холма, как приглаженная зеленая шерсть. Почувствовав легкую потерю устойчивости, Риша нервно выставила руки в стороны, надеясь так сохранить баланс. Будет крайне глупо и нелепо, если она поскользнется прямо на ровном, пускай и скользком, месте. Хорошо, что сейчас ночь и никто не увидит этот конфуз. Риша напряглась и бросила все силы на аккуратный спуск, хотя несколько замерзшие стопы в жмущих башмаках так и норовили предательски улететь куда-то вперед. Каждый шаг совершался с предельной осторожностью, будто бы девушка ступала по еще не окрепшему льду. Сердце билось как обезумевшее. Риша зажмурилась, стыдливо осознавая, насколько идиотская сейчас происходит ситуация. — Тетя, Вам помочь? — чей-то детский голос заставил Ценрих не просто подскочить, но и — как назло! — нелепо полететь вперед ногами и упасть на зад, прокатившись вперед на несколько десятков дюймов как с горки. Ойкнув и один раз, но метко, выругавшись, Риша повернула голову и увидела мальчишку. Кровь тут же залила ее щеки, стоило пониманию произошедшего озарить ее светлую головушку. Во-первых, все-таки она была не одна. Во-вторых, она самым глупым образом и так некрасиво упала перед чьими-то глазами. В-третьих, она явила чудо сквернословия перед ребенком. Конечно, как считала девушка, глупо скрывать детей от таких явлений в речи, как ругательства, ведь они сами рано или поздно от кого-нибудь этого добра наберутся, но все же ей было неприятно. — Я подумал, что Вы мне можете помочь, — однако мальчик казался ничуть не смущенным или даже удивленным. Риша была удивлена гораздо больше, причем она не могла сказать точно причину: то ли мальчишка был слишком спокоен для этого, то ли он появился слишком неожиданно. Ценрих ведь и правда никого не слышала. Или она была настолько поглощена увлекательным занятием в виде “аккуратного” спуска с холма, скорее похожего на крутую сопку, что не заметила присутствие кого-то еще поблизости? — И каким образом? Чего вообще такой мелкий пацан шляется на ночь глядя? — проворчала Риша. Запоздало до нее дошло, что ее назвали “тетей”. Шикарно. Теперь совсем хочется провалиться сквозь землю и никогда больше в этот мир не приходить. Если Тату или Роб услышит эту историю, то гогот обеспечен, особенно со стороны первого. — А я заблудился, — все так же спокойно отвечал он, вытерев грязной рукой нос. — А еще я Вам доверяю. — Это почему же? — А я Вас знаю, — заулыбался открыто мальчик. — Только имя не помню... сложное оно у Вас какое-то. Не английское даже.       Ценрих застыла, так и сидя на мокрой траве. Мысли встревоженным ульем зажужжали и всполошились. Откуда этот мальчик вообще может ее знать? Да и кто он сам такой? Риша внимательно осмотрела его и призналась про себя, что нечто было неправильным в нем. Точный возраст Ценрих сказать не могла — она была откровенно плоха в этом, что поделать — но навскидку она дала бы лет пять-шесть или даже семь. А для такого возраста мальчик был несколько рослым. Светлая, почти что благородно-фарфоровая кожа казалась призрачной, и если бы не грязные пятна и разводы (он что, из могилы вылез?), то Риша бы подумала, что перед ней стоит призрак. Но все же в призраков я не верю... но мальчик и правда меня почему-то слегка пугает. Наверное, это потому, что он подошел очень тихо и не вовремя. — А Вы так долго сидеть будете, тетя? Ничего же, что я к Вам так? Может, Вам помочь встать? — мальчик без задней мысли протянул ей руку. Риша, несколько мгновений колеблясь, приняла помощь, хотя и помощью это было назвать сложно — как может помочь несильная детская ручонка? Но видимо для маленького джентльмена это было приятно: тот сразу заулыбался и будто засветился, как солнышко. Ценрих все еще пребывала в смятении. Она банально не знала, как вести себя с ним. Как вообще ведут себя с детьми? Роберт любил детей и даже как-то обронил, что у него где-то здесь, в Манчестере, есть племянник. Как он узнал про это, если даже про своих родителей не в курсе? Про это Роб как-то не хотел говорить. Но Риша его и не заставляла — семья зачастую была трудноватой темой для разговора. Не каждый может похвастаться, что в этой сфере у него все хорошо. — Меня Дио зовут, — спохватился мальчик и опять протягивая ручку. Видимо для рукопожатия. Оставалось только несмело сжать детскую ладонь и слегка ею покачать в воздухе. — Э... я Риша. Просто Риша. Не так уж и сложно звучит, да? — улыбнулась Риша, но улыбка была ее несколько натянутой от волнения. Девушка лихорадочно вспоминала, как вообще ведут себя взрослые с детьми, однако в голове было пусто. А если она сейчас какую-нибудь глупость сделает? Впрочем, хуже уже не будет... — Да, несложно, — протянул Дио, медленно переводя взгляд куда-то в сторону мелких черных перелесков за спиной девушки. Взгляд у мальчика был пронзительным и ясным, как янтарные бусинки у орленка, но сейчас взгляд напугал еще сильнее. Куда он смотрит? Что или кого он видит? Риша обернулась, но ничего, кроме безмерно-темных стволов и лиственных крон ничего не увидела. Может, там блеснули глаза чьи-нибудь? Наверняка, там кто-то водится. Всегда найдутся отчаявшиеся звери, в поисках пропитания подбирающиеся прямо к людям. — Я потерялся, когда искал тень, — объяснил Дио. — Обычно я так далеко не захожу. А тут зашел и потерялся. Мне не страшно, честно-честно! Я часто гуляю один, все равно не с кем. Но как-то домой хочется, понимаете? — он потер ладони и уставился умоляющим взглядом запуганного птенца. — Или даже не домой. Куда угодно. Холодно же. — Не знаю, про какую тень ты говоришь, — Риша быстро осмотрелась, пускай и так уже знала, где что примерно находится, — но одного я тебя не оставлю. Ты далеко живешь? — Не очень, — мальчик дернул плечами, не то от зябкости, не то от небрежности брошенных слов. — Неподалеку от “Ангельских лугов”, знаете такие? Но единственный путь домой — через них. А туда я не хочу. Вся Англия знает, что это такое. Я и так каждый день стараюсь держаться подальше от дома, а тут еще и такая страшная вещь под боком... ой! — он быстро прикрыл рот ладонью, смекнув, что сболтнул нечто лишнее. — Ты... вообще хочешь возвращаться домой? — Риша догадывалась, по каким причинам дети могут не хотеть быть там, где по идее они должны быть в тепле и безопасности. Этих причин полно, но Риша, как-то быстро и незаметно для самой себя проникшись этим мальчиком, уже не хотела оставлять его на произвол судьбы. Дио молчал, не желая давать ответ на вопрос. Однако это молчание было красноречивым. — Дио, я понимаю, что я не совсем знакомый для тебя человек, — начала Риша, чувствуя, что тоже начинает замерзать от стояния на месте. — Не знаю, откуда ты вообще в курсе про меня и мое имя... но бросать тебя я не намерена. Да и идти через “Ангельские луга” я тоже не хочу, только что из них вылезла. Как бы... если мы сейчас... подожди секунду, — Дио с ноткой нетерпения уставился на суетливые движения Риши, начавшей копаться в сумке, традиционно держащей в себе самодельную незавершенную карту Манчестера. Тихонько хмыкая себе под нос, девушка развернула карту и попыталась сориентироваться. То место, где они были сейчас, у нее не обозначено, однако обозначены окрестности. Хорошо, что Риша успела набросать их хотя бы в общих чертах. — Ну, я смогу... мы сможем, — поправилась она, — дойти до моего дома. Давай ты сначала эту ночь проведешь у меня, а потом расскажешь, что к чему, ладно? Все-таки я полагаю, что ты устал, да и я тоже... — А это далеко? — Дио слегка бесцеремонно взялся пальцами за край карты и потянул вниз, поэтому Рише пришлось поспешно согнуться, чтобы мальчик мог взглянуть сам. Ему эти каракули, понятные только самой Ценрих, ничего не говорили. — Погулять придется.       Пока они шли, Риша задавалась вопросом: почему она позволила себе так легко довериться незнакомому мальчику? Ответа, разумеется, не было. Будто бы Ценрих не знала, какими хитрыми гаденышами бывают уличные нищие детишки, проявляя все свои актерские таланты, дабы получить от взрослых то, что им нужно. Она ведь сама такой же была. Однако почему-то Дио она верила безоговорочно. Наверное, потому что он был искренним. Ну, или это Риша за прошедший месяц успела растерять форму, расслабиться и стать наивнее обычного. Все-таки долгая подозрительность, постоянная недоверчивость из года в год изрядно утомляют. — Дио, а сколько тебе лет? — Шесть, — ответил мальчик, а потом гордо добавил. — С половиной! Я ровно на половину года старше ДжоДжо! — ДжоДжо? Кто это? — Мой друг! Наверное... — детское хвастовство тут же сменилось недетской задумчивостью. Риша озадаченно молчала, услышав странное “наверное”. Почему он так сказал? Может, он просто плохо понимает, кто такие друзья? Хотя Рише всегда казалось, что у детей наоборот с этим нет проблем. Это же дети. Им дай леденец — ты уже их лучший друг навеки и тебе разрешено играть с ними. Девушка подумала, что мальчик скажет что-нибудь еще, но он молчал. Думаю, это от усталости. Когда я устаю, я тоже не соображаю, что несу.       Да, так оно наверняка и есть. Подобный вывод успокоил Ришу и даже слегка приободрил ее. Дио вовсе не странный мальчик. И что такого зловещего, будто бы нечеловеческого, она в нем обнаружила? Ценрих начала понимать, почему Спидвагон так тепло относится к детям. Бывший лидер банды не может пройти мимо плачущего ребенка. Он обязательно остановится, спросит что-нибудь. Ну кто подумает, что он с такой же беззаботностью может ограбить кого-нибудь?       Тату тоже любит детей. А дети его боятся. Ничего удивительного — как их может не напугать волосатый клоун? Впрочем, если какая-нибудь храбрая малышня отойдет от испуга, рассмотрит повнимательнее, то с не меньшим интересом тянет к нему руки. Риша задумалась: а может, уличные дети всегда будут искреннее семейных, похожих на тепличные орхидеи? Надо будет ради интереса поспрашивать про ДжоДжо. Дио не будет ничего утаивать. Не кажется он все-таки скрытным сорванцом. — Риша, а что ты делала в “Ангельских лугах”? — внезапно спросил мальчик, поднимая орлиные глазки. — Случайно забрела, — честно призналась девушка. — А ты часто там бываешь? — Когда как. Там мало хороших людей. Я знал тетю Лиззи. Она добрая, — Дио помолчал еще немного и добавил гораздо тише. — Маму напоминает, хотя я ее и не помню уже. Просто кажется похожей.       Риша резко выдохнула, будто кто-то ударил ее в живот. Мама... Дио говорил то, что думала Ценрих днями напролет. Мальчишка будто читал ее мысли. Интересно, а с отцом какие у него отношения? Наверное, не очень. Дио не хочет возвращаться домой. Он, маленький мальчик, доверяет незнакомому человеку гораздо больше. Так же, как когда-то Ценрих доверилась Роберту. Роб ни разу не подвел ее, и Риша старалась отвечать тем же. А у Дио, наверное, таких людей в жизни еще не было. — Только дядя изредка навещает, — голос у Дио становился все грустнее и грустнее, — но и он постоянно чем-то занят. Отец... — худое личико с острыми чертами скривилось в отвращении. Еще немного, и он в презрении сплюнет. Риша напряглась: даже у нее не было такой ненависти к своему отцу. Она его просто недолюбливала, но больше — не понимала. — А что твой отец? — аккуратно поинтересовалась Риша. Сначала Дио посмотрел на нее, но, встретившись взглядом, резко отвернулся. Руки мальчик скрестил на груди. Не хочет говорить, не готов пока раскрыться. Ценрих хотела погладить его по золотистым волосам, но Дио ловко увернулся, втянув шею. — Не трогай меня, — с оттенком агрессии выпалил мальчик, но еще больший цвет страха в голосе выдал его с головой. Риша нерешительно прижала руку к себе. Что с ним такое? Сейчас бы Роберта... он детей всегда понимал лучше.       Дио, несколько насупившись, шел рядом. Он старался сохранять некоторую дистанцию — ни шагом ближе, ни шагом дальше. Риша пыталась сосредоточиться на дороге, но тревожные мысли затуманили зрение. Что же все-таки она не так сделала? Что не так сказала? Почему Дио так резко замкнулся? Почему он отшатнулся от нее, словно она захотела его ударить? Риша мрачно прокручивала в голове свое детство. Однако ни у одного воспоминания не было ответа на вопрос. Сравнить не с чем. Даже скупые рассказы Роберта о своем детстве ничего не подсказывали. Но Риша была почему-то уверена в одном — что-то не так с отцом Дио. Может, лучше про него пока не говорить? Дио явно любит своего дядю. А если его дядя так любит племянника, то почему не забрал к себе? Хотя Риша не знает всей ситуации... — У ДжоДжо хорошая мама, — негромко заговорил Дио, с очередной внезапностью нарушая молчание. — Я знаком с ней. Она очень добрая, но болеет часто. ДжоДжо боится, что она умрет. Иногда я дразню его из-за этого, потому что ДжоДжо плачет из-за этого, как девчонка, — мальчик еле слышно вздохнул. — Но мне тоже страшно. — Если тебе страшно, то почему дразнишь? — Потому что нельзя плакать, — Дио упрямо посмотрел на девушку. — Плачут слабые. А сильные делают. Я вот сильный, потому не плачу. Дядя меня хвалит за это! Мистер Джостар говорит такие же вещи ДжоДжо, а он не слушает. Он глупый немного. Наверное, потому что младше меня. — Ну, все может быть, — хмыкнула Ценрих, когда они дошли до перекрестка и свернули налево. Вновь показались дома. Но это были нормальные дома — не те обветшалые скорлупки, а полноценные дома и домики. Приличные, немного дешевые, зато прямо на природе. Людей здесь всегда немного. Поэтому Риша так любила этот район Манчестера, называющийся почему-то “Гнездо перепелки”. Ангельские луга, гнездо перепелки... фонарь мотылька... что дальше? Дом на краю?       Кстати говоря, ее домик, который Ценрих арендовала месяц назад у немолодого лесника, находился дальше всех. Девушка старалась не вспоминать, каким образом дом стал полностью ее. Воспоминания, как живые, лезли и лезли при виде знакомых стен, окон и дверей. — Риша, а почему ты ведешь себя не как девочка? — спросил Дио. Ришу опять будто ударили куда-то в живот. Она ждала этот вопрос, хотя и не хотела его слышать. Сказать как есть? Или выдумать что-нибудь? Риша нервно посмотрела на мальчика. Тот смотрел в ответ с нетерпеливым ожиданием. — Потому что меня так учил отец, — негромко ответила Риша, решив все же говорить без утайки. — Я живу так, как ты сказал: плачут только слабые. Я всю жизнь жила... не как девочка. И по-другому не умею. Да и не хочу, если честно. — Но это, наверное, неудобно, — протянул Дио. — Вот дядя говорил, что у каждого есть свое место! Я тоже свое найду! Я стану очень сильным и великим! Я буду менять этот мир, чтобы он стал лучше. И чтобы той тени не было! Она страшная какая-то... но больше противная. Как таракан. Снова тень...       Но недоумение касательно тени тут же сменилось более насущными вопросами. Вдруг Дио так и не захочет возвращаться домой? Девушка была уверена, что так все и произойдет. Ценрих ни капли не противилась мысли взять его под свое крыло. Мальчик казался ей смышленым, но все же немного бедовым. Пропадет он на улице. Риша знает, что это такое. Это не прилюдно-чистенькие мостовые и аллеи. Это замусоренные чешуйчатые дороги с разбитыми кладками, следами мокрых собачьих лап и яблочными огрызками вперемешку с морфийной рвотой. По всей Европе они одинаковые. Когда-то давно Риша изо всех своих детских силенок старалась защитить Марин от таких улиц. Холодок побежал по венам: неужели все повторяется? — Дио, а кто твой дядя? — Риша достала ключ из сумки и вставила его в замочную скважину. Три поворота, громкий скрипучий щелчок. Темнота помещения дыхнула теплом. Надо включить свет, пока никто из них не переломал ноги. Ценрих за день успела забыть, что где находится. Это не чердачный детский гробик мастерской мистера Хипа – это целый дом. Хотя он тоже напоминал ей гроб. Для взрослого человека. Самое то для Риши. И гроб этот сколотили поколения семьи лесников Гандри, оборвавшиеся на бездетном вдовце Питере без левой руки.       Добродушный старик был, но все же с гнильцой. То ли на старости лет, то ли от душевной кривизны, то ли, как поговаривали в округе, от родового проклятия, но иногда мистер Гандри становился сам не свой. То разговаривал сам с собой, то не узнавал людей в округе или принимал их за своих приятелей. Чувства были противоречивые по отношению к нему. Еще ходили слухи, что руку он отсек себе сам. Другие же молвили, что без руки он родился. А третьи говорили, что это медведь-людоед взял с него плату в обмен на пощаду. Однако сам мистер Гандри не рассказывал, как потерял руку, но она у него точно когда-то была. А с двумя руками он такие чудеса творил из дерева!       Весь род их был такой, как говорил старик. Весь дом построен руками его предков и передан потомкам. Но мистеру Гандри не повезло — жена не смогла выносить здорового ребенка. А после третьих родов, закончившихся выкидышем, умерла и сама. Некому больше дело это передать, да и он сам уже болен. Что будет с домом, когда он умрет? Впрочем, сейчас этот вопрос неактуален. Риша не знала, хорошо это или плохо. — Дядя-то? Я давно его не видел, — уклончиво ответил Дио, мотая головой из стороны в сторону. – Наверное, он до сих пор в Лондоне. Обычно он приезжает, когда отец ему пишет. Отец совсем беспомощный. Он без дяди ничего не может сделать. Неудивительно, что… -- он замолчал. Риша зажгла свет в лампе и поморгала немного. Одновременно с этим она ждала, когда же Дио решится сказать то самое болезненное нечто. Но Дио так и молчал.       Теперь гроб был изнутри освещен. Несмотря на такие ассоциации, здесь все же было уютно. Снаружи ничего примечательного, кроме поросли плющом там и тут. Однако Ценрих думала, что это ей на руку: будут ли обращать внимание на не очень ухоженный дом? Наверное, его будут не так сильно разглядывать, как остальные. Многие комнаты Ценрих как заперла, так и не отпирала более — зачем, если она в них и так никогда не заходит? К тому же, она много времени проводит вне дома. Она попросту не видела смысла содержать все в идеальном порядке.       Внутри куча деревянных вещей: шкафы, столы, стулья, старые игрушки и куклы, даже шахматный набор — единственное, что заинтересовало Ришу. Видно, что каждый предмет сделан со старанием, любовью и своими руками. Семья Гандри и правда была одаренными ремесленниками. Но время от времени Ценрих думала: как быстро оно все сгорит? Точно гроб. Дом в виде ловушки, которая однажды захлопнет огненную пасть. — Идем, я заварю чай, — очень негромко позвала его Риша, сняв пиджак со шляпой и повесив их на вешалке. В ночной тишине обычные звуки воспринимались слишком громкими. Поэтому Риша непроизвольно делала все тихо. Или это сказываются воровские привычки? Дио отрывисто кивнул и поспешил за ней. Он с плохо скрытым любопытством рассматривал ее внешность. Это несколько смутило Ценрих. Чего он так на нее уставился? У нее на лице что-то? — Риша, а ты же слушала, что говорят ангелы? — спросил Дио, когда Риша поставила чайник на плиту. Она застыла и нахмурилась. Ангелы? А это еще кто? Очередная фантазия Дио? Заметив ее замешательство, мальчик быстро объяснил: — Ну, те, которые живут в том квартале! Я их так называю! — Странное название для них… ну да, слушала краем уха, а что? — Вовсе не странное! – горячо возразил мальчик. – Где они живут? На «Ангельских лугах»! Так-то! А про тетю Лиззи что-нибудь говорили? Ее там многие знают. Ее почему-то все дяди там любят. С деньгами приходят, обычно ночью, и отдают их утром. Так она мне говорила. Проституция. Ничего удивительного. Я бы больше удивилась, если бы этого там не было. — Нет, — соврала Риша. — Про нее ничего. Незачем Дио знать, что ее побил муж. Возможно, насмерть. — Жа-алко… А еще три дня назад ее дочке исполнился годик. И за весь годик она ни разу не болела! Ну, мне так показалось. Дочке? Малышке Ди? Той, которой уже нет? — Может, сходить туда…? — задумчиво протянул Дио, уже больше размышляя вслух. — Поздравить надо! Дядя говорил, что всегда надо поздравлять с такими хорошими событиями. Я бы тоже хотел маленькую сестричку! Но не сейчас… не с таким отцом… Тогда я мог бы быть самым сильным ради нее! — Ты же не пойдешь туда всерьез? – тихо и как-то напугано спросила Риша, разливая кипяток по чашкам. Дымящаяся вода превращалась в темно-бурую с насыщенным травянистым запахом. Помимо заварки Риша всегда добавляла травы, которые сама собирала в лесу или покупала у других бабушек, живущих целиком на таком собирательском труде. Это очень полезно для здоровья. Да и не хотелось бы заболеть чахоткой… — Пойду! Там не так страшно, правда. Надо привыкнуть. Дядя говорил, что человек ко всему привыкает за месяц! Вот поэтому я специально месяц туда каждый день ходил, заходя все глубже и глубже… Не страшно! Это так кажется! Страшно только ночью, как сейчас. — Пойдешь днем? – Риша хотела обнять ладонями стенки чашки, но тут же отдернула руки. Горячо. — Да, — кивнул мальчик. — Днем еще небо красивое! Только этого почему-то никто не видит. Но я рад, что мама там, — он прикрыл глаза и с необычайно спокойным наслаждением втянул горячий пар, прогреваясь им изнутри. — Там хорошо.       Они в тишине цедили чай. Риша прокручивала в голове итог утомительного дня. Вопросы перебивали друг друга. Вот же ж... хотела ведь просто прогуляться по еще неизведанным районам Манчестера, чтобы понять, как их нанести на карту. И чего ее утянуло в “ангельское” болото? Риша полустеклянными глазами смотрела на деревянные потолочные балки, освещенные желтизной. — Риша... — тихонько позвал ее Дио, тоже гипнотизируя взглядом потолок. — А дядя был прав. Ты и правда хорошая. Я не хочу, чтобы за тобой ходила та тень. А знает ли его дядя про эту тень? Встретиться бы с ним да поговорить. Тем более, этот дядя ему что-то про меня напел.