Солнце взойдет

      — Как это было? — спрашивает Нико, не отрывая взгляда от неба, поминутно осыпающегося фейерверками. В голосе, помимо усталости (сколько он не спал, интересно?) — вина, жалость и что-то вроде обещания: было, прошло и больше не повторится. Чинуш прикрывает глаза, перебирая слова и ощущения: в этот раз не хочется ни лгать, ни отделываться от разговора. Забыть боль он успеет, но один Дервиш знает, сколько у них времени, чтобы побыть вместе.       — Страшно, — негромко говорит Чинуш. Вдыхает запах травы, такой же сухой и колючей, как на проклятом поле, но там пахло еще кровью и порохом, а здесь, в саду, над головой плывет только одуряюще-сладкий жасмин. — Сначала ты не можешь удержаться на ногах от боли, потом не можешь вдохнуть, но все равно пытаешься, а потом понимаешь, что проиграл и реванша не будет.       Дыхание предательски срывается, по рукам проходится мелкая дрожь: тело помнит пережитый ужас. Его словно отбрасывает назад, под палящее солнце, в звон, крики и безнадежность. Чинуш распахивает глаза, вырывая себя из воспоминаний, сжимает кулаки. Смерть — не царапина, за три часа не заживает и разговорами не лечится.       — Эй, ты чего? — Нико дотрагивается до его запястья, накрывает его ладонью. — Все хорошо, слышишь? Все закончилось. Мы дома.       Дом — это там, где безопасно, хочет возразить Чинуш, да голос не поддается. Дом — там, где отдых и спокойный сон, а они лежат на земле в дремучем уголке сада и разговаривают, чтобы не вырубиться здесь же; друг с другом, потому что доверять больше некому.       — Дай мне руку, — Нико на мысленную тираду никак не реагирует (что логично), переплетает с ним пальцы в успокаивающем жесте. — Я здесь. Я с тобой.       Дышать становится легче. Пока что — только дышать, и то если медленно, не сбиваясь с мерного ритма.       Раз. Два.       — Откуда ты знал, что говорить?       — У меня богатый опыт попыток сдохнуть, а потом воскреснуть обратно, — невесело отвечает Нико, наверняка поморщившись при этом. — Иногда это было всем, что я хотел услышать, — он сжимает ладонь чуть крепче. — Прости.       — Спасибо, — отзывается Чинуш.       Наверху разрывается еще один фейерверк. Белый с золотым — величие и хрупкость. Ослепительное сочетание — или, скорее, слепящее.       — Что дальше? — его черед спрашивать.       — Сначала придется разбираться с тем, что успел сделать Тавар, — Нико зевает, встряхивает волосами, раскидывая их по траве вокруг себя. — А потом — строить новый мир.       — Я с тобой, — заявляет Чинуш, закидывает руку за голову. Его тоже клонит в сон, теперь уже куда сильнее — тревога отступила, а с ней ушло и тянущее напряжение. Осталась только теплая благодарность, покалывающая в кончиках пальцев, и странное ощущение единства.       — Договорились, — соглашается Нико, трет глаза свободной ладонью. — Проклятье, спать хочется.       — Отнести тебя в постель? — прорезается родная язвительность.       — Сам дойду, — огрызается Нико и даже не пытается встать.       Утром один из садовников находит их спящими на том же самом месте. Под тяжелым взглядом двух пар глаз бедняга, естественно, клянется молчать и с перепугу едва ли не тянется сам себе отрезать язык, но Нико убеждает его, что это лишнее — в мире и так много боли.       Потом они расходятся, условившись встретиться после завтрака. Или после обеда, или вечером — как получится. Времени у них полно.