spero lucem
От соахского солнца спрятаться не выходит. На коже оседает позолота — или пыль, поднятая горячими ветрами — и Кайоши ужасается, глядя на свои руки, покрывающиеся загаром. Старательнее прячет их в рукавах шелковых платьев, задергивает шторы, жалея о снятых по случаю начала беззатменной эпохи ставнях, жжет лампы, без меры льет на себя дорогие духи, откашливает сухой воздух и, кажется, сходит с ума: опять. Драконы даровали ему жизнь, Нико — должность своего советника, и по всем правилам он должен ежесекундно возносить благодарности всем троим, но Кайоши лишь проклинает жару, не стесняясь в выражениях, и иногда размышляет о том, что согласился бы родиться сыном торговца, или лекаря, или бродячего артиста — с его умом взобраться наверх не составило бы труда; все что угодно, лишь бы подальше от просоленного, прокопченого, гремящего Падура. Его комната находится в самой северной части сложного дворцового комплекса, вдалеке от покоев остальных придворных и торжественных зал, его слуги, как и раньше, в прошлой жизни, нарочно избраны исполнительными и безмолвными — но даже сюда проникает шум: пронзительная музыка с городских улиц, смешки стражников, собачий лай. Кайоши изводится и не может работать, зажимает уши, шепотом цитируя поэзию далекой родины и подумывает согласиться на издевательски предложенный Нико личный оркестр, или, может, сразу на отдельный дворец: пятой части стребованной с Судмира контрибуции вполне себе хватит на постройку… Нико хохочет (громко, во весь голос, вообще ничего не смущаясь — Кайоши подозревает, что стыд в нем отсутствует в принципе), зовет его претензии придурью и обещает, что это пройдет — как простуда, за пару тридней. Кайоши воздерживается от комментариев, отчасти потому, что горло снова пересохло, отчасти — потому, что уже устал пытаться хоть что-то ему объяснить. Только с завидным упрямством каждый трид бросает ему короткое «не прошло». После пятнадцатого повторения в Соаху приезжает Астре. Вернее, прибывает официальное посольство Большой Косы с целью наладить сотрудничество между двумя странами после свержения Валаария, и тянет за собой несколько дней переговоров и утомительных пиршеств — но их Кайоши за год повидал немерено, а вот из затменников сталкивался разве что с Чинушем, (ежедневно, причем — то еще испытание). Астре выглядит ровно так же, как год назад, когда Драконы вернули его из пепла: невысокий, хилый, почти прозрачный в ослепительном дневном свете, похожий на призрака из северных легенд. За это время он окреп, привык к резко повзрослевшему телу и отросшим ногам и двигался теперь гораздо увереннее, чем в первый день. Кайоши зачем-то вспоминает, как они помогали друг другу подниматься, оглушенные свалившейся на них жизнью, и как стояли рядом, опираясь на ящики, и смотрели в чистое небо, не в силах найти слов. Нужных слов — действительно нужных, а не тех, что полагаются правилами церемонии — подобрать не получается и сейчас. Нико, по нему видно, едва сдерживает поток восклицаний, улыбается широко и искренне, а Кайоши сам себе напоминает безмозглую и бессердечную фарфоровую куклу. Как вести себя тем, кого связывает лишь взаимное презрение? О чем говорить людям из разных миров? Ему, конечно, приходится остаться, когда заканчивается прием, и Нико приглашает их побеседовать в библиотеке: позорный побег ударил бы не только по самолюбию, но и по репутации. Кайоши пьет сладкий фруктовый чай, слушая болтовню двух старых друзей, односложно отвечает на вопросы и фальшиво улыбается, поддерживая привычный маскарад скорее для самого себя, пока Астре говорит о семье, море и революции. Там, где он звучит осуждающе, Кайоши готов восторженно апплодировать — взять хотя бы историю с потопленным кораблем, который был набит оружием — но еще одной перепалки он просто не вынесет (и точно будет мучаться мигренями половину ночи), поэтому позволяет себе только внутреннее одобрение. Так проходит два вечера, а с третьего Нико неожиданно уходит раньше всех, ссылаясь на невесть откуда взявшиеся неотложные дела. Кайоши провожает его подозрительным взглядом, прикидывая сегодняшний график расстановки наемников. С этих двоих станется, прикрывшись работой, сбежать на свидание. Мгновение спустя Кайоши соображает, что его оставили с гостем наедине, и по этому поводу посылает Нико вслед несколько недобрых слов. — Вам здесь не нравится, — разбивает тишину Астре, невозмутимый, как меловая скала. Кайоши хмыкает, собираясь резко пресечь любые попытки влезть в его душу или в чем-то упрекнуть, но: — Может, выйдем в сад? Только и всего. Астре всю дорогу молчит, и Кайоши позволяет себе предположить, что прогулка была лишь поводом отложить разговоры. Наверняка от бывшего прималя, с легкостью читавшего чужие эмоции, не укрылось его напряжение. Но если все так — стоит ли расценивать этот жест как… заботу? Драконы, какая глупость. Соахские сады с их буйным разноцветьем иногда кажутся Кайоши иллюстрацией к яркой сказке. Пусть иногда он скучает по спокойной изумрудной зелени чаинских сосен, багряным по осени кленам и нежному цвету яблонь, местная пышность и многослойность, полная сочных, подвижных теней и солнечных бликов, очаровывает его ничуть не меньше. — Мне показалось, что вы не очень-то поверили оправданиям господина Нико, — говорит Астре, ненадолго задержав взгляд на золотых хризантемах. — Думаете, он мог оставить нас ради кого-то другого? — Он мог все что угодно, — несдержанно фыркает Кайоши. — Господин Такалам просил вас узнать, не собирается ли его ученик обеспечить Соаху наследником в ближайшее время? — Он переживает за сохранность пути, по которому мы идем. Если власть вдруг перейдет к человеку, не согласному с ним, Сетерра вновь окажется под угрозой. — Я сказал ему то же самое, — ворчит Кайоши, про себя радуясь внезапной возможности поделиться наболевшим. — Он ответил, что всего предусмотреть не получится, что его сын может и не пойти по его стопам, и что раз уж небеса благословили воскрешением и меня, и вас, никаких обязательств перед нами у него больше нет. Астре неодобрительно качает головой, и Кайоши второй раз в жизни ощущает с ним некоторое родство. Тянет подлить масла в огонь, раскрыв истинную причину, по которой Нико так упорно отказывается даже смотреть на возможных невест, но это неприемлемо: сплетничать о чужих чувствах, как две деревенские дурочки. — Быть может, у вас получится его переубедить, — только и добавляет. После этого они вновь погружаются в молчание, и Кайоши понимает, что был прав. Астре, выяснив необходимое, уступает ему право решать, чем продолжить диалог — и продолжать ли его вообще. Разумеется, с ним такое не впервые: в Чаине уважение к чувствам собеседника стоит на первом месте и вообще лежит в основе этикета. Но за год жизни в открытом и не в меру дружелюбном Соаху, в самом сердце сплетен и интриг, Кайоши успел забыть, что общение может приносить умиротворение, а не только головную боль. Тот вечер становится для него глотком свежего воздуха: они говорят об отвлеченных вещах, чтобы избежать лишних споров, и Астре не перебивает, не повышает голос, не называет его «Клецкой», не старается выведать у него секреты властия или сосватать ему очередную неземную красавицу. Позволяет просто поделиться мыслями — и делится ими в ответ. — Ну как, помирились? — сварливо интересуется Нико на следующее утро, когда Кайоши появляется в его кабинете. — Смотреть на вас тошно было! — И вы сбежали вчера только ради этого? — уточняет Кайоши, приподняв брови. Изобретательно, ничего не скажешь. — Ну да, — Нико пожимает плечами, заглядывает в исписанный ежедневник, что-то в нем вычеркивает. — А ты решил, что это вы мне так быстро надоели? — Нет, я как раз вспомнил о вашем поразительном таланте к примирениям, — ядовито улыбается Кайоши. Нико довольно усмехается, а через пару секунд вдруг меняется в лице и явственно краснеет. — Клецка, — мстительно тянет он. — Я тебя оштрафую. За вредность. — Вы уже трижды грозились это сделать, но жалованье я получаю в прежнем размере, — Кайоши поправляет рукава, старательно скрывая внутреннее торжество: наконец и ему есть чем задеть Нико в словесной пикировке. — Это все, зачем вы хотели меня видеть? — Нет, не все, — мигом серьезнеет Нико. — Помнишь, я предлагал собрать международную конференцию? Кайоши кивает. Идея была и остается весьма разумной: встретиться с главами и представителями других стран, чтобы убедить их освободить порченых, и вместе с ними разработать политический курс, который поможет возродить чувства и предотвратить глобальные конфликты. Пришлось отложить ее на время из-за неустойчивого положения Такалама и… — В Судмире скоро сменится власть. Ур собирается сложить полномочия. Подходящий момент, как считаешь? — С чего вы взяли, что его преемник будет настроен к вам дружелюбнее, чем он? — Ни с чего, — со вздохом подтверждает Нико. — Но шансы договориться с человеком, только-только занявшим трон, гораздо выше, особенно если мне повезет встретиться с ним лично. — И не менее высоки шансы оказаться втянутыми в войну, — возражает Кайоши. — И не только с самим Судмиром. Вас могут обвинить в желании подавить весь мир сразу, могут подстроить смерть кого-то из гостей, могут спровоцировать скандал… — По-моему, ты перегибаешь, — хмурится Нико. — Я просчитываю все возможные варианты, это моя обязанность. — И что предложишь взамен? Кайоши задумывается ненадолго. — Возможно, стоит провести конференцию на нейтральной территории; скажем, на Валааре. Думаю, Такалам вам не откажет. — Меня всегда поражало ваше умение быстро находить выход из любой ситуации, — признается ему Астре, но сразу же уточняет с легким недовольством: — Пусть вы и не всегда поступали по совести. Вокруг снова сад и снова вечер, золотой и сладкий, как мед. Кайоши сжимает в руке резную ручку зонтика, скрываясь от солнца, старается не подходить близко к фонтанам, чтобы не промокнуть, а вокруг одуряюще пахнут цветы, грозно взирают со стен наемники в глухом черном, соблюдая традицию запугивания иностранных послов, и звучит спокойный голос, ставший гораздо легче с тех пор, как пропал давящий на него груз Цели. — Я нахожу выход быстро как раз потому, что не ищу среди них одни лишь честные. Случается, что таких и вовсе нет. — Не могу с вами согласиться. — Не соглашайтесь, — пожимает плечами Кайоши. — Но иногда даже смерть — нечестный выход. Астре не отвечает, и на этот раз молчание между ними повисает липким и неприятным. Кайоши перекладывает зонт в другую руку, незаметно делает глубокий вдох, отсчитывая несколько секунд, достаточных для паузы — и переводит тему: — Если конгресс действительно проведут на Валааре — вы будете присутствовать? — А вы считаете это необходимым? — Должен же кто-то говорить от лица порченых. Я уверен, что ваши слова возымеют нужное действие. — Я постараюсь помочь всем, чем смогу, — уклончиво отвечает Астре. — Не стоит слишком на меня рассчитывать. «Я и не рассчитываю, — мысленно усмехается Кайоши. — Не потому что не доверяю вам — просто привык во всем полагаться только на себя. Но мне бы хотелось знать, что в будущем у нас получится увидеться снова.»* * *
Подготовка к конференции занимает без малого год, полный споров, совещаний, длинных писем и отчетов со всех концов страны: пустым словам никто не поверит, поэтому Нико упорно собирает доказательства каждому из них — о порченых, о черном солнце, о недавнем перевороте, о пистолях. Кайоши иногда чудится, что они все еще на «Мурасаки», разрабатывают план, который их убьет (собрались как-то безногий, паралитик и слепой спасать мир…) — но Нико подталкивает к нему чашку горького нанумбийского кофе, командует «не спать», и не слишком-то приятная иллюзия рушится, уступая место не слишком-то приятной действительности. Валаар встречает их стылым ветром и тонким льдом, укрывшим дороги. Конгресс назначен на конец трида бушующих снегопадов, поэтому ни пейзажи, ни погода особо не радуют, остается только изучать лабиринты императорского дворца, просторную библиотеку и местную кухню. Последняя приятно удивляет разнообразием сладостей — и слегка примиряет Кайоши с перспективой прожить среди гулких холодов и угрюмой серости как минимум до середины лета. Одна за другой прибывают иностранные делегации: Судмир, Руссива, Шанва, Царство Семи Гор… Чаинской Кайоши ждет с некоторым волнением — если кто-то его узнает, грянет нешуточный скандал, и одним Драконам известно, удастся ли разрешить его миром. К счастью, первое заседание обходится без происшествий: измененная прическа, одежда и ненавистный загар, покрывший лицо, да и заметный аметистовый цвет глаз затемнен с помощью капель, расширяющих зрачок — но Кайоши все равно чувствует себя, словно бабочка под стеклом, которую вот-вот наколют на иглу. Он выдыхает лишь когда возвращается в тишину отведенных ему покоев. С высоты четвертого этажа видна почти вся столица: грязь и слякоть, дым из труб, дрожащий желтый свет в окнах, заснеженные ели. Небо стекает по горам вниз густым туманом, обещая к ночи добраться до Рахмы и засыпать ее снегом. Кайоши ловит себя на мимолетной тоске по родине, поэтому спешно отворачивается от окна и хватается за верхнюю из стопки книг, которую собрал еще вчера. В ней нет ни одного дневника прималя или провидца, зато встречаются записи путешественников, по наводке Нико — и еще потому, что Кайоши очень интересно понять, чем руководствовались эти люди, покидая родные места ради сомнительных новых впечатлений. (Через полчаса он делает вывод: ветром в голове.) За чтением рассеиваются тревоги, и к ужину Кайоши спускается совершенно спокойным и абсолютно уверенным в своей неуязвимости. Должно быть, послы поверили в легенду о страннике родом из южной провинции Чаина, которого властий повстречал, будучи в бегах. Он пару раз вежливо, но отстраненно улыбается, устраиваясь за столом, и вдруг выхватывает в толпе знакомую мраморную бледность, закованную в голубой бархат. С Астре они еще не виделись, но на этот раз его внезапное появление не вызывает отторжения или неловкости, только пробуждает совершенно неуместный энтузиазм. Что он скажет, когда узнает про коллективный обман? Поймет или осудит? — Что бы вы не решили, знайте: иного выбора у меня нет. Окна заносит снегом, и дневной свет равномерно растекается по комнате, остро очерчивая все углы и неровности. Кайоши знает, что выглядит не лучшим образом: ночью разразилась гроза, и сколь бы завораживающим не было зрелище проламывающих снеговые тучи молний — спать было совершенно невозможно. Вдобавок, к утру взвыл ветер, и никак не мог уняться до сих пор. — Я не могу вас судить, — говорит Астре, опустив взгляд на блюдце с заварными пирожными. — Мне неизвестна ваша история, и я не знаю, почему вы так старательно избегаете встречи с послами из Чаина. — Потому что в Чаине меня считают мертвым, — немного резче, чем следует, отвечает Кайоши: воспоминания ранят. — Если выяснится, что я не просто жив, но нахожусь на службе в другом государстве, пострадаю не только я, но и Нико, а вместе с тем — отношения между Чаином и Соаху. Мы не можем так рисковать. — Тогда почему вас вообще интересует мое мнение? — слабо улыбается Астре. — Не думаете же вы, что я решу вас раскрыть? — Нет! — возмущается Кайоши. — Я лишь хотел показать вам, что безвыходные ситуации все-таки бывают. — Вы удивительный человек, — замечает Астре, и глаза его искрятся чем-то невыразимым, но определенно не гневом. Кайоши хмыкает и приподнимает подбородок: — Я знаю. Трид последних морозов наступает незаметно — возможно, потому, что на Валааре ни о каких последних морозах речи не идет, зима гуляет с той же силой, расцвечивая инеем стекла и засыпая дороги. Кайоши привыкает к окружающим его лицам, с некоторыми даже заводит осторожные знакомства, стараясь не впутываться в интриги, но следя за тем, чтобы они не коснулись Соаху. Астре во дворце появляется нечасто, поэтому ему удается избегать нудных светских бесед — однако их пересказы он почему-то слушает с большим вниманием, усмехаясь едким комментариям Кайоши. — Я для Яни запоминаю, — объясняет однажды. — Ей нравится слушать про дворец. — Мне казалось, девушки ее возраста предпочитают сказки, а не сплетни, — удивляется Кайоши. — Девушкам ее возраста сказкой кажется все вокруг, — глаза у Астре светлеют. — И мне бы хотелось, чтобы так продолжалось и дальше. — Господа! Голос, раздавшийся позади, молод и нетверд, с легким чаинским акцентом. Кайоши слышит его впервые, и поначалу не придает особого значения: оборачивается с приветствием, непринужденно улыбается. Юноша перед ним в волнении сжимает руки и шумно дышит, словно после бега, и вот это уже настораживает. Неужели что-то случилось за те пару часов, что прошли с последнего заседания? — Вам нужна помощь? — с искренним участием обращается к нему Астре. Юноша качает головой: — Я всего лишь хотел… Позвольте… Извините, я… Переводит дыхание, сцепляет руки в замок и шепотом говорит: — Пожалуйста, не здесь. Кайоши принимает его у себя, просит подать чай и внимательно наблюдает за каждым действием юноши. Тот представляется именем Сэберо, жадно стреляет глазами по сторонам, так же жадно выпивает принесенный чай, умудряясь при этом сохранять некоторое достоинство. И наконец говорит, собравшись с силами и вскинув темные смоляные глаза: — Кайоши-танада… это вы? Кайоши надеется, что эффект капель еще держится: он может контролировать дыхание, выражение лица, голос, но не глаза (и это всегда его раздражало). Счастье, что Сэберо обращает не слишком пристальное внимание на Астре: тот выдержкой не отличается, и промелькнувшее на его лице изумление не заметил бы только слепой. — Вы меня с кем-то путаете, — мягко замечает Кайоши. Сэберо отчаянно мотает головой и принимается частить: что-то об уважении, о любви, об уникоми… Когда из его рукава вдруг появляется расписная дощечка, держать лицо становится сложнее. Кайоши узнает сестру с первого взгляда даже после стольких лет: в нежном голубом платье, с сапфировым гребнем в волосах, обрамленная рамкой из лилий, она и правда очень похожа на маму. Он не пускает ни одно чувство дальше собственной головы: сейчас нельзя каменеть, нельзя закрывать глаза, нельзя сбиваться с дыхания — слишком опасно. Игла вот-вот коснется кожи. — Ее черты я выучил наизусть, — не прекращает говорить Сэберо. — И стоило мне увидеть вас, как я сразу же все понял! Вы ведь похожи, очень похожи, словно… — Мало ли на свете похожих людей, — Кайоши заставляет себя оторвать взгляд от уникоми. — Я понимаю ваши чувства и сожалею о том, что вы не смогли жениться на этой девушке, но при чем здесь я? Вы ищете… замены? Краснеет Сэберо так же, как делает все остальное: импульсивно и неравномерно. Румянец расползается по щекам и носу, губы в ужасе поджимаются, блестят глаза. — Как вы… Нет! — отчаянно восклицает он. — Я лишь хочу сказать, что всегда восхищался вами, что всегда считал вас опорой процветания Чаина… — Не думаю, что вы говорите с правильным человеком, — напоминает Кайоши. — И я бы советовал вам внимательнее относиться к словам. Опора процветания Чаина — император Ли-Холь. Сэберо опускает взгляд, комкает ткань платья в руках. Кайоши лихорадочно перебирает в голове варианты: шпион, убийца, заговорщик… А может, и правда — всего лишь поклонник, в насмешку от судьбы? Смотри, Кайоши-танада. Ты ведь хотел, чтобы тебя любили. — Господин Сэберо, — вдруг подает голос Астре. — Мне жаль вас расстраивать, но вы действительно ошибаетесь. Мой друг никогда не был провидцем. Здесь выдержка все-таки дает трещину — на Астре Кайоши смотрит действительно изумленно, даже брови слегка приподнимает. Тот не обращает на него никакого внимания, только спокойно взирает на Сэберо. Тот, судя по его напряженому лицу, старательно вспоминает, где видел его раньше. — Вы — один из бывших порченых? — уточняет он. Астре кивает, хотя обращение явно приходится ему не по вкусу. Сэберо хмурится, несдержанно барабанит пальцами по столу. — Значит, вы не лжете, — вдруг заключает он. — Но как же так… Я уверен! — Иногда мы бываем уверены в совершенно ошибочных вещах, — пространно замечает Кайоши. Сэберо нервно ухмыляется, резким движением сгребает уникоми со стола и подскакивает на ноги: — Прошу прощения за то, что побеспокоил вас, — скороговоркой извиняется он. — Умоляю, не держите на меня зла. Я лишь хотел поговорить… сказать… неважно. Простите. Когда за ним закрывается дверь, Кайоши ждет еще несколько минут для верности — и только потом позволяет себе выругаться, закрывшись рукавом. Ему не до стеснения — голова кружится, дышать становится сложно, панические мысли заполняют разум. Что нужно было этому человеку? Почему он так поспешно сбежал? Ли-Холь, Хиери, Цу-Дхо… что теперь делать? — Боюсь, мне придется вас покинуть, — глухо говорит он, опуская руку. Дневной свет неприятно бьет по глазам. — Мое присутствие на Валларе становится… небезопасным. — Вы уверены? — Астре наливает чая уже ему; должно быть, рассчитывает, что мята и мелисса приведут встревоженный рассудок в норму. — Я не почувствовал никакой угрозы от господина Сэберо. Он показался мне просто чересчур впечатлительным юношей. — Чересчур впечатлительным юношам нечего делать на дипломатических миссиях, — возражает Кайоши, обнимая горячую чашку ледяными от волнения ладонями. — Я ни разу не видел его на заседаниях. Он может оказаться секретарем, или членом семьи кого-то из посланников, или… — Да хоть слугой, — бросает Кайоши. — До тех пор, пока он может говорить, от него стоит ждать проблем. Избавиться от него я не могу, поэтому остается только лишить его шансов что-то доказать. Астре едва заметно морщится в ответ на резкие формулировки, но не спорит и даже не пытается прожечь его взглядом. И даже… — Раз вы не чувствовали угрозы, — любопытствует Кайоши, чуть прищурившись, — зачем тогда солгали? Разве это… по совести? Астре, мигом зардевшись, опускает взгляд. — По совести было бы не вмешиваться, — тихо говорит он. — Но вам было тяжело его слушать, а ему… вы ведь сами сказали, правда сделает только хуже. Кайоши отставляет чашку в сторону, складывает руки на столе — удивление рождает в нем раздражающую суетливость, словно не может найти себе места в его теле. — Я ужасно на вас влияю, — наконец говорит он с некоторой долей восхищения в голосе. — И это меня вы назвали своим другом? Астре поводит плечами, еще не до конца отделавшись от смущения: — Мне давно хотелось подружиться с вами. — Зачем? — настораживается Кайоши. Мигом вспоминаются льстивые улыбки и масляные взгляды, которыми скрывалась самая банальная и самая черная зависть: его богатству, таланту, авторитету, красоте… — Вы очень сильный человек, — искренне говорит Астре. — На вас возложили ответственность за спасение целого мира, и вы справились с ней, и справляетесь до сих пор. Мне есть чему у вас учиться. Кайоши приподнимает уголки губ в горькой усмешке. Почему-то на этот раз признание его заслуг не вызывает никакой радости. — Я не справляюсь, — как можно бесцветнее говорит он. — Будь моя воля, я бы с радостью переложил эту ответственность на кого угодно еще. Но меня никто не спрашивал. Никто и никогда, — из горла вырывается судорожный вздох и Кайоши тут же сжимает губы, заставляя себя замолчать. Астре поднимает голову, заглядывает в лицо — хочется щелкнуть расписным веером, закрыться от синих глаз, чтобы снова спрятать обиду и гнев глубоко внутри; но веера нет. Есть — рука, осторожно опустившаяся на предплечье, такая невесомая, что не приносит никакого неудобства. Пожалуй, даже наоборот: мягкое прикосновение хочется растянуть настолько, насколько получится. — Но вы ведь не сделали этого. Не отступились, — говорит Астре. — И даже сейчас не прекращаете работать, хотя могли бы довольствоваться отдыхом. — Если бы не работа, я бы давно сошел с ума, — резко фыркает Кайоши. Астре задумчиво склоняет голову и замирает так, словно обдумывая что-то. — А если бы у вас спросили, — начинает вдруг, — о том, чего вы хотите — что бы вы сказали? Кайоши отвечает не сразу. Опускает взгляд на свои руки — татуировки пропали с них после перерождения, и весь первый вечер он никак не мог налюбоваться совершенно чистой кожей (за что, само собой, получил изрядную порцию насмешек). Чего бы ему хотелось? Чего хотеть тому, у кого было все? Увидеть солнце. Обрести близких людей. Прожить долгую, спокойную жизнь. — К чему сейчас об этом? — Вы живы, — просто отвечает Астре. — И вам больше не нужно тащить на себе целый мир. Значит, теперь вы можете выбирать, заканчивает про себя Кайоши, и от этого осознания ускоряется сердце. Астре чуть сжимает его руку, не больно, но ощутимо, по-настоящему. — Все еще хотите со мной дружить? — смягчившись, уточняет Кайоши. — А вы со мной? — улыбается Астре. — Иногда я чувствую в вас родственную душу, а иногда — полную мне противоположность. Было бы интересно узнать, что перевесит.* * *
В середине весны Кайоши получает два письма. Одно из них написано рукой властия: ироничное и живое, стремительное, как он сам, оно полно впечатлений, указаний, наставлений и местами ругани; здесь же лежат документы — поправки к налоговому законодательству, комментарии к торговому, новый приказ. Некоторые формулировки заставляют напрячься — неспокойно в Чаине, напряжена обстановка и среди членов делегации, подробностей, само собой, никто не знает, и это одновременно плохо и хорошо. Хорошо — потому что означает, что конфликт сугубо внутренний, плохо — потому что Кайоши не привык чего-то не знать, и отсутствие информации сворачивается тревогой где-то в животе, и отогнать ее получается с большим трудом. Кайоши дочитывает письмо, заранее сочиняя меткие ответы на все колкости, вносит несколько поправок в список дел и откладывает его в сторону. Второе письмо отличается некрупным, острым почерком. Оно пахнет смолой и солью, мягко хрустит под пальцами, изломанное сильным нажимом пера, и словно дышит холодным и свежим воздухом. Его Кайоши читает дольше, постоянно возвращаясь назад, к особенно зацепившим строкам: Астре пишет о себе, но что-то знакомое порой отзывается в его словах. Словно к душе, застрявшей в круговороте страхов и страстей, на краткий миг прикасается другая, похожая, предлагая разделить пополам горечь, знакомую обоим. Словно друг, стоящий за спиной кладет руку на плечо в ободряющем жесте: ты не один. Словно темноту, в которой он жил с пяти лет, вдруг прорезает луч теплого солнечного света. И Кайоши идет ему навстречу.