***
— Ну и куда ты сбежал, олень керинейский? Тетива бьет по руке, стрела улетает в траву. Марх вспыхивает мгновенно, как спичка, швыряет в ту же сторону лук и со всей дури засаживает кулаком по дереву. — Отвали, — рычит почти, завесив лицо волосами. — Не твое дело, понятно? Оставь меня в покое! Матильда только бесстрашно хмыкает, подняв фонарь повыше. Идет вперед — шуршит влажная после дождя трава, пятно света подползает ближе, рассыпаясь на тысячи бликов. — Здесь поселишься теперь, чтоб ее не видеть? — спрашивает уже немного тише. — Мхом обрастешь, как росинский леший, будешь бродить кругами и выть на падающие звезды? — Уйди, — повторяет Марх, привалившись лбом к березовому стволу, жмурится изо всех сил, чтобы стереть из памяти то, как нежно Сиина складывает руки на животе и как горят ее глаза. — Захочу и поселюсь. Не твоя печаль. — А может, и моя, — фыркает Матильда. — Чтоб ты знал, ты не один тут такой безнадежно влюбленный. Она обходит его вокруг, оставив фонарь на земле. Поднимает лук и потерянную стрелу, рассматривает с любопытством — Марх наблюдает за ней краем глаза сквозь подозрительную пелену и почему-то на секунду думает о том, что с нее станется попробовать. — Не умеешь стрелять — не трогай лучше, — предостерегает охрипшим голосом. — В кого ты там несчастно влюблена? В Косичку? — Все тебе скажи, — Матильда вздергивает подбородок в притворном высокомерии, отчего пушистые волосы легко подпрыгивают на плечах. — Знаю я, каково тебе, вот и все. Ну не убиваться же теперь! — Значит, не знаешь, — огрызается Марх. Выпрямляется, откидывает волосы с лица, пинает несчастную березу. — Я ее любил, сколько себя помню, а этот… — Ну и люби себе дальше, кто ж тебе не дает, — перебивает Матильда. Марх невольно застывает, даже опускает занесенную для второго пинка ногу. — Так говоришь, будто она пропала куда. — А зачем? — Марх оборачивается. Злость стекает с него, как дождевая вода, оставляя ощущение странной пустоты в душе. — Толку с этой любви, если любить буду только я? — Да с любви вообще толку, как с козла молока. — Матильда поправляет сбившийся берет, глядит в ответ прямо и твёрдо. — Просто радостно это, понимаешь? Смотришь на кого-то — а в душе как будто цветущий сад разрастается. — А с чего радоваться-то? — упрямится Марх; чувствует себя раненым зверем, которого загнали в угол и пытаются добить. — С того, что она счастлива! — топает ногой Матильда. — Видел же — аж светится вся! Мало тебе? Так погоди, скоро совсем расцветет! — Тебя послушать, так вокруг одни цветы! — Все лучше, чем стрелы! — Матильда бросает ему лук, и Марх рефлекторно его ловит; готовится возмутиться такой небрежности, но быстро вспоминает, что и сам не лучше. — Тебя послушать, так вокруг одни охотники с луками да пистолями теми проклятыми, вот-вот подстрелят! — А разве нет?! — Нет! — кричит Матильда; от злости, видимо, слишком крепко сжимает руку — трескается зажатая в ней стрела. Матильда бросает взгляд вниз и заканчивает едва слышно: — Мы семья твоя, оглобля. Ты нам живым нравишься. Марх стискивает зубы. В памяти воскресает перекошенное от злости бабкино лицо, цепкие когтистые пальцы, вцепившиеся в волосы, лучше бы ты сдох, выродок, лучше бы ты. — Прости, — говорит Матильда, протягивая ему сломанную стрелу. — У тебя руки сильные, — невпопад бормочет Марх. — Ты бы с луком справилась. — Зачем? — поднимает брови Матильда. — Не знаю, — пожимает плечами Марх. — Будешь в театре оннина играть. Они же с детства и на конях скакать, и из лука стрелять... Матильда долго смотрит на него в ответ, а потом вдруг начинает хохотать во весь голос. Кое-как сквозь смех обещает подумать, хватает его под локоть, пока не успел одуматься, и тянет назад, в сторону пансиона. Домой.***
— Совсем крыша проржавела? — спрашивает Марх, и Матильда подскакивает от неожиданности. Приходится ловить ее за локоть, чтобы не сверзилась по скользкому берегу в озеро, еще не успевшее до конца оттаять. — Чего выскочила? — Не шуми! — Матильда пихает его под ребра, вырываясь, плотнее кутается в плащ. — Сам-то что тут забыл в такую рань? — Цветы, — поразмыслив, с неохотой признаётся Марх: не врать же ей с самого утра… да и не научился еще. — Для кого это? — Яни попросила, — но всей правды можно и не раскрывать. Строго говоря, это не ложь: Яни в самом деле вчера целых два часа упрашивала его выбраться в рощу за крокусами, но не для себя, а для… Матильда хмыкает: — У меня день рождения сегодня, — отвечает на его вопрос. Поправляет наспех стянутые волосы, поднимает голову к небу, наливающемуся ярким синим цветом. — Рассвет посмотреть хочу. А цветов вон там целая поляна, — тыкает пальцем в сторону от озера. — Шафран. Может, ятрышник уже распустился. Марх рассеянно кивает, застыв на месте. С одной стороны, надо бы ее поздравить, с другой — еще чего не хватало, и так пришлось вставать ни свет ни заря вроде как за подарком, с третьей — лучше дождаться, пока уйдет, чтобы не испортить старательно готовящийся сюрприз совсем уж до конца. (С четвертой — если б совсем не хотел, никуда и не пошел бы, но вот об этом можно подумать в следующий раз.) — Сгинь уже, не мозоль глаза, — ворчит Матильда, и голос ее кажется Марху немного упавшим… тьфу ты пропасть, расстроилась, что ли. — Хочу и мозолю, — заявляет Марх, и тоже поднимает глаза к небу, на которым зеленым пятном начинает расползаться рассвет. Угрюмо молчит, колеблясь между неловкостью и злостью, но в конце концов все-таки успокаивает обе. — Крокусы или ятрышник? — спрашивает тихо. Матильда косится на него, приподнимает подбородок еще выше — как будто пытается спрятать короткую улыбку. — Все тащи. И побольше. Вечером они опять надолго застревают в дурацкой перепалке, но на этот раз в нее никто не вмешивается. Разве что Сиина порывается встать и подойти, но Косичка тут как тут — нежно обнимает за плечи, что-то негромко говорит, и обеспокоенное выражение пропадает с ее лица. Марх, глядя на них, только мимолетно завидует — его резкая правда ее страхов никогда не унимала, чаще даже наоборот, подкармливала растущую панику. У Липкуда... получалось лучше. Рядом с ним Сиина не боялась. Матильда ловит его взгляд, улыбается краешком губ, и желание спорить мгновенно сходит на нет. — Если собираешься опять убежать тренироваться, меня возьми. Сам же предлагал. — Только, чур, не жаловаться потом, — предупреждает Марх. — Сам не жалуйся, — фыркает Матильда. Выдергивает из стоящего на окне пышного букета яркий белый крокус, заправляет его за ухо. Марх закатывает глаза, хватает ее за руку и тащит на улицу. В груди его дрожит... что-то, похожее то ли на вибрирующую в центре мишени стрелу, то ли на пробивающийся сквозь промерзшую землю первоцвет.