Рыжие листы опавшие с клёна

      Тёмный кончик острозаточенного грифеля быстро бегал по пропитанным солью листами. Мозолистые пальцы держали стержень грубо и неумело, будто только делали первые шаги, выписывая неказистые буквы. Рука жестко провела по переплёту страниц, загибая старый кожаный корешок для удобства. Писать на коленках было неудобно, но он радовался и тому, что раздобыл старый грифельный откол. Рассохшаяся бочка шаталась под ним, так и норовя, сбросить матроса, что нагло уселся сверху.        Он принялся записывать следующее предложение, как вдруг услышал чей-то окрик с палубы. Голубые глаза с сожалением посмотрел на недописанную страницу, и он тихонько прикрыл записную книгу, спрятав её под старой доской, что лежала не крепко.       Тёплый поток ветра игриво путался в белоснежных штопаных парусах, трепал загорелых матросов по выгоревшим макушкам, развивал тёмно-синий флаг. Стихия искала, чем бы занять себя ещё, как заметила мальчишку старательно над чем-то сгорбившегося. Ветру стало так интересно, что он продолжил наблюдать за юнцом.       Тёплый морской юго-восточный пассат тихо пробрался под деревянную доску, и аккуратно раскрыл корешок, с интересом пробегаюсь по кривым строкам. «День .. Месяц .. Год ….       Сегодня мы прибыли в порт Гарматана, доставить груз, что везли целых два месяца из Индии. Груз был ценный, сплошь специи всякие да чаи дорогостоящие. Капитан сказал, что за этот рейс жалование будет действительно знатное.       Меня, как и нескольких других из молодняка, выбрали для разгрузки трюмов. Шкипер приказал с грузом быть осторожными, иначе утопит нас при первом же случае. У нас на корабле поговаривали, что один такой тюк стоит больше, чем два наших самых крепких моряка. Не понимаю я этих толстосумов, разве какая-то трава, пусть и заморская может стоить таких деньжищ? Но мое дело не пыльно носить да таскать, всё равно не понять этих богатеев.       Под вечер с работой управились, деньги получили, и даже с избытком, так как раньше положенного сроку справились.       Сидим мы все корабельные за одним столом, а капитан наш во хмелю всё старые морские байки травит, про русалок да Атлантиду затерянную, мол, видел он её. Наши может не все, и верят, но с капитаном спорить не кто не будет, да и не к чему это.       Вот смотрю я на своего соседа и вижу, как глаза его живым интересом горят, особенно он уши развесил, когда старый морской волк стал хвостатых прелестниц описывать.       Грог, что весело плескался в крепкой кружке, уже не радовал, поэтому я захотел пройтись, так сказать просвежиться. Редко мы по земле ходим, а иногда приятно вспомнить прошлую жизнь, когда ногами каждый день зелёную травку мял. Как сейчас помню, ночь ещё была такая лунная, светлая, небо чистое-чистое, в море чаще облаками всё заволочёт ни зги не видно.       Наслаждаясь ветром сухим, не влажным и солёным, а каким-то мирским, я заметил всплеск рядом с кармой Ариадны, и я как человек ответственный пошёл разузнать, что там. Стою на краю причала — ни чего тишь да гладь, наверное, показалось. Уже иду обратно, как слышу новый всплеск, оборачиваюсь — опять ничего. Да что ж это за чудеса такие?       Я решил больше не ходить сегодня к морю, и твёрдой походкой направился допивать свой грог, как донёсся до меня переливчатый смех. Смех какой-то не хороший, нечеловеческий, как эхо или ведение какое. Посмотрел через плечо, а там чернявый парнишка по пояс в воде, о деревянный помост оперся и улыбается мне. Улыбается так хитро, зазывно, будто тайну, какую рассказать хочет. Я человек любопытный, когда с диковинкой какой встречаюсь сразу руки тянуться к ней. Вот и сейчас ноги сами меня к нему подвели.       А глаза горят озорством, смотрит, молчит, я уж было хотел спросить его, чего он тут ночью забыл, как вдруг обомлел. Понял я, что за плеск это был. У паренька то хитроокого хвост рыбий вместо ног оказался!       Он на меня с любопытством смотрит, реакции ждёт. Я опустился тёмной воде поближе, пытаясь, тень разглядеть. Он всё понял, вылез, сел, и хвост свой вытянул. А он у паренька красивый-красивый, я таких в жизни чудес не видывал. Все чешуйки разными цветами моря сверкают в белом свете, как искрятся. Я так поражён был, что рука сама потянулась к чуду такому. Паренёк сначала насторожился, но под чужое прикосновение подставился. А они вовсе и не острые как рыбьи, а мягкие, как тот самый заморский шёлк. Парень улыбался, почему-то смущённо, всё краснел.       Он тоже решил до меня дотронуться, но почему-то его не мои ноги, а лицо заинтересовало. Долго мы так переглядывались, будто и так друг друга понимали.       Вот уж скоро светать начнёт, расходиться нам надо с моим новым знакомцем. Он всё понял, смотрел грустно, так печально, будто прощаться со мной не хотел. Я уж было начал подниматься, как меня тонкие руки вниз потянули. Я сел, смотрю на него, он на меня. Видно, что решается на, что-то. И в следующий момент произошло то, чего я точно предугадать никак не мог — юный русал поцеловал меня. Быстро и небрежно, но очень тепло и чувственно.       Потом я ничего не помнил, только знаю, что на берегу меня с утра команда нашла.       С тех пор верю я в байки капитанские. По сей день слышится мне тот самый плеск, да смех его счастливый….»       Ветер закрыл корешок, и даже будто смутился. Увидел он слишком личное, слишком сокровенное, для души матросской. Быстро унёсся с того корабля ветер, в спутанных чувствах.        Иногда, если вслушаться в песнь бриза, то можно различить тот звонкий смех, и стук ботинок о деревянный причал…