Рыжие листы опавшие с клёна

      Запах пороха уже не вывести из этого мира, он стал его незаменимой частью. Звук пулемётной очереди, стоял в ушах и никак не хотел пропадать. Разрывающиеся снаряды оставляли уродливые шрамы на лице земли, которые уже никогда не исчезнут, навсегда останутся напоминанием об этих диких днях, когда все окропили свои руки чужой кровью.       Земля вновь всколыхнулась, и она почти выронила полупустую бутылку джина из дрожащих рук. Кибертесса неосторожно проткнула иголкой плоть так, что задела нерв. Боль была неимоверная, но она крепко сжала зубы, терпя пытку. Рука была наполовину голой, не прикрытой слоем кожи: были видны разорванные сухожилия, кровоточащие вены и артерии, тонкая лучевая косточка. Нервы не везде были столь чувствительны как у локтя, некоторые части своей руки она не чувствовала совсем.       Обжигающие глотки крепкого алкоголя помогали затуманить разум, забыться. Не успела увернуться, и осколок гранаты разворотил предплечье, но зато она прикрыла зелёных, ещё не стреляных, новобранцев. Когда их команду везли на джете до места рейда, то весь молодняк храбрился, пёрышки свои распушил, и давай заливать про то, что они ничего не бояться. Бывалые бойцы лишь не весело кривили шрамы на лице, вспоминая свои первые бои. Жизнь быстро отбивает излишнюю храбрость у тех, кто хотел жить, а по их напуганным, большим глазам было видно — жить они хотели сильно.       За что они бьются? С кем? Почему? Никто уже не помнил, все просто хотели мира: перестать ощущать металлический привкус гемоглобина на языке, не брать в руки ненавистную винтовку и больше никогда не пополнять список тех, у кого отнял жизнь. Хватит. Они уже навоевались.       Кибертесса слишком сильно потянуло за тонкую хирургическую нить, и у девушки всё перед глазами поплыло от прострелившей руку боли. Нужно сделать ещё пару глотков джина. Один, два три, так уже лучше, так она сможет прожить ещё немного.       Сквозь шум в ушах, она слышит знакомую поступь берцовых ботинок. Мощная фигура не пускала собой свет, что лился из общего коридора, в импровизированном медпункте давно перегорела последняя лампочка. Красный туман перед глазами никак не рассеивался, но его взгляд она видела всегда, он говорил ей больше чем глупые слова.       «Когда же ты перестанешь лезть на рожон сломя голову, чтобы всех спасти? Ты ведь знаешь, что не сможешь уберечь каждого…»       «Я беспокоюсь о тебе…»       «Как я хочу облегчить твою боль, забрать её себе».       Столько всего она могла прочитать в серых глазах напротив, сколько ни один пылко влюблённый не сможет сказать своей возлюбленной.       Их разговоры были всегда краткими и лишь по делу, но вот прикосновения —совсем иное. Нежно провести по плечу — тебе пора отдохнуть, я обо всём позабочусь. Крепко сжать ладонь — держись, я рядом, мы всё преодолеем. Пропустить сквозь пальцы чужие волосы — расслабься, у тебя очень усталый вид, тебе не скрыть синяки под глазами. Ласково провести мозолистыми пальцами по щеке — я так хочу уберечь тебя от всего этого. Мягко вжаться губами — я люблю тебя. Он сел рядом, аккуратно взял целую руку и прикоснулся губами к тонкому шраму, который был получен ею, когда они впервые встретились глазами, и она пропустила удар. С тех пор он часто прикасается к обиженному месту на тыльной стороне её ладони.       Он забрал у неё джин, вытер с подбородка упавшую каплю и стал тихо баюкать её, всячески пытаясь отвлечь от боли. Он был бледен, и почти дрожал при одном только мимолётном взгляде на её рану. Нет, он не боялся крови, но его каждый раз охватывал ужас от вида её боли, которую он воспринимал как свою. Кибертесса почти закончила, а девушка почти потеряла сознания, забываясь в спасительном сне. Последний стежок. Готово.       Он осторожно прижал её измученное тело к своей груди, где под рёбрами гулко билось сердце. Как он устал от всех этих ужасов войны.       — Мы с тобой всё переживём и обязательно увидим мирное небо. Обещаю.