***
Санни заходит в уборную, расположенную в общем крыле. Видит, как резко отскакивают друг от друга двое. Все равно что тараканы щемятся по разным углам. Мужчина и женщина, посреди ночи, в общей уборной, в клинике, где подобные контакты под запретом на время лечения. А. — Это не то, что... — начинает лепетать женщина. — Я просто ищу, где покурить, — говорит Санни. — Мне плевать. Он закладывать никого не собирается. Ему действительно плевать. Правило насчет личных отношений достаточно бредовое. Конечно, каждый должен быть сосредоточен только на своем излечении, но кому и когда мешало немного романтики? Санни, если бы не был в отношениях и встретил тут привлекательного парня, легко бы пренебрег запретом, как и эта парочка. Впрочем, у них всех здесь проблемы с контролем импульсов. Так что, в подобных условиях правилами пренебрегать должен каждый первый. — Курить лучше за пристройкой, — отвечает ему мужчина. — Есть одно место. Давай, покажу. Здесь легко ловят курильщиков. Ты не первый такой «догадливый». Санни согласно кивает. Они, вроде как, заключают негласный пакт. Он узнает, где лучше всего курить, а коллеги по алкоголизму — спокойно трахаются. Все в выигрыше. Насколько это вообще возможно в условиях добровольного заточения.***
Что Санни действительно нравится в клинике, так это возможность надолго оставаться в одиночестве. Он не отвлекается ни на какой белый информационный шум. Высыпается. Спокойно расписывает монологи и схематически набрасывает новые, еще сырые, идеи. Ему нравится даже просто лежать и смотреть в потолок, особенно ни о чем не думая. Заботы о шоу остаются за стенами клиники. Как и любые сложные переживания. Санни и правда просто нужна была такая перезагрузка, чтобы разложить самого себя по полочкам и стать спокойнее. Здесь он заново учится быстро засыпать, а не ворочаться, не в силах отделаться от множества мыслей. Правда, в первые дни — это заслуга исключительно новых антидепрессантов, выписанных местным психиатром. Оставаясь наедине с собой, Санни чувствует себя почти хорошо. В такие моменты единственным, что может подпортить ему настроение, становится банальная тоска по Финну. Она же выливается в отвратительную паранойю. Санни начинает думать о том, что в его отсутствие тот может тоже что-нибудь да переосмыслить. Подписать мировое соглашение с самим собой, оказывается, не так уж и просто.***
Первое, что делает Санни, едва увидев Финна, это шагает к нему и крепко обнимает. Утыкается лицом в основание шеи, вдыхает его запах, за короткое время ставший таким родным. Будто не видел его кучу лет, а не пару недель. И теперь не может надышаться. Санни выпускает его из объятий и отстраняется, только для того, чтобы взять в ладони лицо и прижаться губами к губам. Теперь он невольно думает о том, что добровольная изоляция — отличный тест-драйв для той разлуки, которая предстояла бы им, если в той аварии кто-то пострадал. Окажись Санни за решеткой по вине своей пьяной безответственности, он смог бы видеть Финна крайне редко. Да еще и через пуленепробиваемое стекло. И даже если бы он получил возможность видеться в общем зале за столиком, все равно не смог бы прикоснуться ради собственной безопасности. Вот это, конечно, полезный опыт. Заставляет встряхнуться и действительно задуматься. — Я так соскучился, — признается Санни. Да, большую часть времени здесь он действительно сконцентрирован на себе. Структурирует мысли, строит творческие планы на будущее, дает себе невыполнимые обещания. Например, рассчитывает, что кроме алкоголя завяжет еще и с курением. А потом приобретет абонемент в спортзал. И, может быть, на следующее Рождество слетает на Аляску к родителям. — План такой, — говорит Санни, когда садится напротив Финна за небольшой круглый столик, — ты объявляешь себя наркоманом и на две недели записываешься сюда. Финн накрывает обеими ладонями его руки. Улыбается, смотрит в глаза, едва склоняя голову набок. — Не преувеличивай, — отвечает Финн. — Ты выдержишь. И я выдержу. Это не три года строгого режима. Санни переворачивает свои ладони, сжимает пальцами запястья Финна. Конечно, он предпочел бы отправиться с ним прогуляться, а не сидеть в комнате для визитов. Но снаружи, опять же, не Палм-Спрингс. — Как ты вообще? — спрашивает Финн, мягко поглаживая большими пальцами кожу на руках Санни. — Лучше, чем я ожидал, — признается Санни. — Мне кажется, я в жизни столько не отдыхал. — А как же арт-терапия? — Я ее прогуливаю. Возможно, путешествие на какой-нибудь СПА-курорт было бы, все-таки, уместнее. Но Санни, когда вернется домой, еще долго не получит возможность это выяснить. Не все познается в сравнении, когда у тебя на носу съемки, продакшн и подготовка нового концерта для записи полноценного спешла. Санни понимает, что по своей бурной деятельности тоже начинает скучать. Поразительно, ведь он в последнее время воспринимал все как обузу, от которой хотелось бы избавиться. Развивался скорее по инерции, нежели по собственному желанию. Вот будет удивительно, если он и правда вернется с новыми силами. — Мне и правда не хватает здесь только тебя, — тихо произносит Санни, не отводя от Финна взгляда. Оказывается он — чуть ли не единственная составляющая, с отсутствием которой невозможно справиться. Бросить пить и курить гораздо проще, чем вырвать из своего сознания Финна. Он — его самая большая зависимость. И, пожалуй, единственная положительная.***
— Не обязательно скатываться на самое дно, чтобы признать наличие проблемы, — говорит Санни. Он сидит в кругу на групповой терапии, широко расставив ноги и похлопывая пальцами по своим бедрам. Пусть ему и кажется все это бессмысленным, он наконец-то понимает потребность в том, чтобы проговорить свои мысли вслух. Без иронии, без злой самокритики, без попытки высосать панч на пустом месте. Просто говорить. Удивительно осознавать, насколько ему этого не хватало, учитывая, что разговоры о своем опыте — его основная деятельность. Но на тех, кто сидит с ним в одном кругу, он все равно смотрит как на публику. Никого перед собой не видит, ни к кому не испытывает сострадания. И ждет того же от окружающих, включая психотерапевта. — Я в хороших отношениях со своей семьей, — продолжает Санни. — Регулярно звоню родителям, общаюсь с братьями. Один из моих младших сейчас даже живет у меня в квартире. У меня замечательный молодой человек. Я даже не переживал никаких травм. В моей истории нет ничего, что могло бы хоть как-то оправдать мою зависимость. Он просто оказался недостаточно сильным, чтобы нормально жить. И сломался, как человек, у которого нет никакой закалки. Его предки проходили войны, справлялись с кризисами, сталкивались с нищетой. Санни же просто расстроился и все. Уже психический коллапс. Окажись он одним таким в своем окружении, можно было бы говорить о слабости отдельной личности. Да только все его поколение такое. Ни шагу без психотерапевта. Ни сэндвича с наличием глютена. Он отличается от своих современников только тем, что не оскорбляется на каждом шагу, а перерабатывает любой опыт в материал. Который, само собой, заставляет оскорбляться окружающих. — Мне, конечно, никогда не везло в отношениях, — Санни замечает, что первая нервозность проходит и он перестает постукивать по себе пальцами. — Но это только потому, что я никогда за них не цеплялся, а после расставания сваливал вину за это на другого человека. Это меня особенно не тревожило, потому что я все равно любил только одного. Теперь он вместе с этим «одним». По сути, на своем месте. Жаль только, что этого недостаточно для того, чтобы купировать зависимость, образовавшуюся по куче разных мелких причин. — Сначала я пил перед выступлениями, чтобы успокоиться, — Санни цепляет ту самую тему. — Потом после них, за компанию с другими комиками. Потом после кастингов в озвучку. Потом после того, как завершил и отправил драфт сценария. Любой мало-мальски нервный этап своей работы подытоживал выпивкой, понимаете? Я пил, когда лучший друг ныл о проблемах с девушками, пил при знакомстве с новыми парнями. И как-то так вышло, что каждый вечер стал завершаться парой банок пива. А это уже не норма. Люди не всегда спиваются из-за каких-то резких потрясений. Опыт Санни — опыт человека, который просто оказался в ловушке из-за собственной небрежности. Когда напьешься, все становится как-то проще. — Потом я стал чаще раздражаться, когда был трезвым, — продолжает он. — Меня бесили мелочи, на которые можно было просто забить. Я начал скатываться в депрессию. Сейчас понимаю, что зачатки зависимости ее только подстегнули. В его истории нет ничего необычного. Санни не успел дойти до колоссальных падений, но и особенных взлетов не испытал. Он — такой же, как и миллионы его соотечественников, да и людей по всему миру. От большинства его отличает лишь то, что он начал принимать свои проблемы на раннем этапе, а не закрылся от них, делая вид, что все в порядке. Санни знает, что это не так. Значит, еще может вернуть свою жизнь на ровные рельсы. Но он не может гарантировать того, что продолжит путь по ним до конца. Однако, сейчас важно лишь одно. — Я рад, что осознал свою проблему сам, — заканчивает он свою «речь». — Это все. Потому что только сам себе он и сможет помочь, пускай и с поддержкой Финна, терапевта и своей большой условно дружной семьи.