The long light

      Джексон проснулся первым; тихо расстегнул молнию их спального мешка со своей стороны, выкатился на обжигающе ледяной пол пещеры и стремительно подпрыгнул; содрогнувшись от мощной волны мурашек, он застучал зубами, прерывисто выдыхая, и изо рта повалила бесформенная, сочная дымка, мешающая ему подложить дров в костер — чтобы понять, куда положить ветку, ему приходилось задерживать дыхание, и он смеялся про себя, дуя щеки, чтобы не дышать. Плечи и руки тряслись от утреннего мороза.       Присев у набирающего температуру костра, он протянул ладони к огню и принялся неторопливо поворачивать их то одной, то другой стороной, порой потирая друг о друга. Тилли нет. Поискав ее глазами и несколько обогревшись, Джексон поднялся, накинул парку и подошел к краю пещеры: прислонившись плечом к стенке, он скрестил ноги, упираясь носком одного ботинка в пол, и оглядел расходящуюся перед ним широкую полянку. Она на ней явно была: собачьи следы. А над ними — небо — всё такая же поблекшая вата с круглой дыркой под солнце. Ван нахмурился, но не успел ни о чем подумать, как появилась Тилля — с жирным зайцем в зубах, она пробивала свой путь через глубокий сугроб, неловко выпрыгивая и всякий раз вновь проваливаясь почти по подбородок.       Всё вылетело из головы.       — О-хо-хо, малышка, — восторженно засмеялся Джексон и, найдя несколько уступов в скале, поднимающейся вверх от снега и восходящей ко входу в пещеру, опустился на первый из них одной ногой, рукой придерживаясь за край пола.       В два счета преодолев спуск, он пробил наст и скользнул в рыхлый сугроб. Рядом валялось еще несколько полярных зайцев, снежно-белых, заметных только потому, что их шерстка была в нежно-розовой крови — Джексон в бурном удивлении поглядел на приближающуюся Тиллю: не уверенный, насколько чувства собаки человечны, впервые он увидел на лице животного выражение подобного неуемного, кипучего экстаза.       — Хей, детка, — Джексон горячо потрепал ее по ушам, как только она приблизилась и выпустила из зубов маленькую тушку — рот остался открытым, Тилля тяжело и часто дышала, в бездумном веселье скользя взглядом и ни за что не цепляясь. — Запас на несколько дней?       — Доброго утра.       Он резко поднял голову и, в воодушевленном, бесспорном осознании кого увидит, широко заулыбался: Марк. Копируя предыдущую позу Вана, смеющимися, сонными глазами поглядывал на символическое окончательное примирение между Тиллей и Джексоном; при неярком, почти белом свете северного солнца, его кожа выглядела утонченно бледной, а короткие и жесткие светлые локоны, смешавшись, беспорядочно торчали. Почти как в Ванкувере, с хохотком подумал Ван, скользя по ним взглядом, только там неряшливость — часть стиля, а теперь — вынужденное отсутствие ванной.       — Утра, — не прекращая улыбаться, он кивнул на Тиллю: — Помнишь, когда мы взяли ее, нам сказали, что она — охотничья? Так вот, что ж, ее врожденным талантам явно неплохо здесь, — рассмеялся Джексон, за хвост поднял со снега одного из зайцев и помахал им. — Прежде она просто раздирала в пух наши игрушки.       — Хотела порадовать тебя, — с нескрываемой иронией улыбнулся Марк.       — Пф, — Джексон активно замотал головой. — Ей просто надоела лосятина. Но — слушай, детка, — он обратился к Тилле, вновь потрепав ее по макушке. — Я не собираюсь разделывать их для тебя — давай сама, окей?       Впрочем, она не проявила ни к разделке, ни вообще к зайцам ни малейшего последующего интереса, в отличие от Вана: балбесничая, он заправил заячьи уши себе за ремень и, красуясь своим охотничьим видом с этими висячими тушками, помотал бедрами — заполняя термосы в дорогу, Марк затрясся, не в силах сдержать смех.       Их утро выдалось контрастно морозным: горячий чай был выпит в течение сорока минут от начала пути, а на снегу за ночь образовался такой плотный наст, что порой по нему можно было идти, как по полу, не проваливаясь, и сначала это было даже забавно — жмурясь, улыбаясь, прощупывать ногой, осмелиться наконец наступить, вдруг провалиться на половину метра и, с шуточным разочарованием, — агххх. Однако чем дольше идти, тем больнее выкарабкиваться — икры непрекращаемо терлись о жесткий наст, и вскоре кожа на них начала жечься; казалось, она покрывается мозолями. Непрерывное напряжение брало своё: дыхание перехватывало от недостатка кислорода и ледяного, безвкусного воздуха, от которого резало во лбу и под бровями.       Сверяясь с картами, они преодолели почти половину пути до деревни и вскоре должны были, продвинувшись на запад, ступить на асфальтированную дорогу, когда впервые за этот день услышали вой волков — отдаленный, он звучал по правую руку от них, и, чтобы избежать столкновения, они были вынуждены взять левее; Марк схватил Тиллю за ошейник: в опасливом возмущении, не смея всерьез сердиться, она урзилась, потяфкивала и неловко сворачивалась бубликом, пытаясь приоткрытой лошадиной пастью достать докучливую руку и прикусить ее.       — Не нравится мне это, — почти шепотом, бессознательно боясь быть услышанным, произнес Джексон. — По этой стороне карты — никаких отметок. Нам нельзя брать еще восточнее. Что там? Горы?       Марк беспокойно взглянул на него и ничего не ответил; успокаивая всё робко бунтующую Тиллю, он подергивал ее за уши и, нагнувшись к ней, шикал грозящим тоном и шуточно сжимал челюсти, просовывая между ними несколько пальцев. Туан остановил шаг, только почувствовав большее сопротивление от ошейника: вдруг точно окаменев, Тилля встала посреди сугроба и вперила внимательный, неподвижный взгляд в небольшой березовый подлесок по правую сторону.       — Джекс, — позвал он, кивая на нее.        По тону Марка зная, что его ждет, Ван повернулся, одинаковым встревоженным и вместе с тем степенным взглядом посмотрел сначала на него, затем на собаку, а после — на деревья; он долго присматривался, пока краем глаза не заметил движение — в каком-то неопределенном месте, но там — меж берез. Тилля сдержанно низко зарычала.       Волк. Два. Три.       Они двигались поодаль, но, обходя сзади, плавно скашивали угол; бессознательно Ван схватился за ружье, в то время как сознательно не имел ни единого представления, как именно ему быть, если на них побегут сразу несколько волков.       — Идем, — шепнул он. — Ускоримся. Возьмем еще немного левее.       Туан подавленно кивнул и настойчиво потянул за собой будто бы вросшую в снег Тиллю; ее глаза сосредоточенно, меткими и точными движениями передвигались с одного пункта на другой, в отличие от глаз Марка, которые беспорядочно скользили, выискивая хотя бы намек на движение или на изменение цвета — где белый снег переходит в мутную, желто-серую шерсть лесного волка.       Пока шли, им вновь и вновь приходилось брать левее — чувствуя нарастающее беспокойство Тилли и суетливо оглядываясь, они почти бежали и не успевали глядеть на карты; паника от преследования и теснения постепенно находила на них всё больше, и стоило им на несколько минут ощутить себя в безопасности, как всё начиналось заново и с большей силой: ускорься, я с тобой, держи крепче и так далее.       С наступлением полудня — солнце поднялось достаточно высоко и теперь висело прямо над их головами — пришли неожиданные изменения.       Мороз по пробуждении начинал казаться лишь минувшей иллюзией — проталина в блеклом серо-белом небе возросла, словно солнце, раскалившись, прожигало облака вокруг себя, и воздух загустел от этой теплоты; зимняя тяжелая одежда ощущалась неуклюжей, потной и громоздкой, от нее до тошности хотелось избавиться — хотя бы расстегнуть молнию; не сбавляя шага и едва поднимая взмыленные ноги, Джексон и Марк оттягивали воротники и развязывали шарфы, чтобы обнажить шею, потому что вдыхать такой липкий и влажный воздух становилось пыткой: он словно облеплял им легкие и покрывал испариной кожу изнутри.       Всё будто бы стихло, и, завидя перед собой кедровую рощу, они начали замедляться, пока окончательно не остановились, добравшись до нее: их обступили исполинские деревья, растущие чуть поодаль друг от друга, из-за чего пространство свободно просматривалось; прислонившись к одному из стволов, изборожденных крупными, выступающими морщинами, Джексон согнулся пополам:       — Карты ничего не говорят, — он уперся ладонями в колени — под его руками их колотило крупной дрожью, и сколько он ни пытался силой сознания прекратить ее, ноги словно не ощущались более его; Ван выпрямился. — Не должно быть кедра в этом районе, и всё тут. Мы взяли слишком влево.       — Просто нужно идти вправо? — робко предложил Марк, подбредая к нему и падая рядом на снег: прижавшись щекой к ноге Джексона, он обхватил ее руками и закрыл глаза.       — Боги, она так трясется, — выдавил тот и извиняюще, криво улыбнулся, хватаясь Туану за плечо, рассчитывая, что если перенести силу, получится остановить дрожь. Не получилось. Он смущенно рассмеялся.       Марк слабо помотал головой из стороны в сторону и, повернувшись, попытался зарыться носом в штанину: ему было все равно, даже если и трясется, даже если она была ледяная и мокрая. Этот день слишком долгий и выматывающий, а Туан слишком устал — ему хотелось посидеть, поспать, попить, поесть, и самым первым в этом бесконечном списке желаний был Джексон, а самым последним идти.       Ван опустился рядом с ним, поднял на себя лицо, легонько хватаясь пальцами за подбородок, и сказал с мягкой настойчивостью, в которой сквозила сдерживаемая, пульсирующая тревожность:       — Пожалуйста, Марк, — произнес он, акцентируя на имени и как всегда находя особое чувственное удовольствия от его звучания. — Нам нужно идти. Как только мы поймем, где мы, устроим привал. Обещаю.       Марк посмотрел на него с капризной скептичностью. Причин сомневаться в обещании у него не было, но всегдашним спасением в трудной ситуации им ощущалась инфантильность — говорить и творить неважные глупости: ему захотелось потянуть разговор, заставить Джексона умилиться, улыбнуться, рассмеяться.       — Обещаешь? — недоверчиво спросил он, щурясь.       — Обещаю, — вкрадчиво ответил, со всей серьезностью поглядев в глаза Туану — тот смотрел на него в ответ непроницаемо игривой маской: блестящий, ерничающий взгляд. — Марк, — он выдохнул, подался вперед и, помотав головой, прислонился горячим потным лбом к освежающей, сырой его парке.       Джексон не был готов капризничать вместе с ним; не терпелось подняться и отправиться в путь, и само слово расплата как никогда часто мелькало в его мыслях, блуждающих без контроля и размусоливающих всякую страшную вероятность, всякий исход. Лейтмотивным, никогда не оставляющим чувством скользило одно единственное:       в этом простирающимся на километры километров бесконечном призрачно-белом ландшафте они понятия не имели, где находятся.       Найти самих себя получилось через несколько часов — солнце скатывалось все ниже, и вскоре уже должны будут начаться сумерки: они неожиданно вышли к реке и увидели перед собой мост, от которого по обе стороны уходила асфальтированная дорога и у которого, по иную сторону, стоял выцветший указатель. От нахлынувшего головной болью и обморочной слабостью в ногах облегчения, что они все еще в Отрадной Долине, Джексон повалился на колени, затем мягко на бок — и на спину. Это не снег — что-то твердое, что-то желаемое, что-то восхитительное. И от этого хотелось заплакать. Он чувствовал себя так радостно и свободно, будто бы уже дошел до деревни, и всё кончено.       Расстегнув куртку настежь, Ван раскинул руки по льду и закрыл глаза. Где-то рядом упал Марк — он услышал этот тяжелый плюх и захохотал, хрипя легкими; вернулось знакомое с их первых дней ощущение боли — однотонной, распластавшейся по всему нему тупой боли; являясь частью их великой радости, она была встречена с приятельской тоской.       Превозмогая ее, чтобы набрать топлива для костра и найти привал, они в конечном итоге устроились в первой попавшей пещерке — неглубокой, но скрывающей их от начавшего подниматься ветерка.       — Иди ко мне, — подозвал Джексон, прислонившись спиной к ее стене и чуть раскинув усталые, почти безвольно висящие руки; на его свитер и влажные волосы падал мягкий, густой свет костра, смешивающийся с блеклым дневным, едва доходящим до них. Марк, с книжкой в руке, подлез к нему и, забравшись под руку, прижался щекой к ворсистой нагревшейся ткани под ключицами. Пахнуло потом, и он чуть поморщился. — Хочешь почитать? — мягко спросил Ван, неторопливо и ласково заправляя прядку за прядкой ему за ухо.       Туан помолчал: спокойствие, опустившееся на него, было всепоглощающим; он чувствовал, что установился долгожданный порядок, что не было большей правильности, чем наконец находиться в руках Джексона — никуда не спешить, ни о чем не думать, ничего не говорить. Всё уже идеально, всё уже полнота умиротворения. Книжка соскользнула на пол, и Марк потянулся обеими руками обхватить Вана — сцепил ладони у него за спиной и ощутил, как тот в ответ крепче подтянул его к себе.       Молчание длилось несколько мирных минут.       — Ты сильно устал? — полушепотом спросил Джексон; Туан едва заметно кивнул. — Я тоже. Нужно будет встать, но я какой-то такой… такой слабый, Марк-и … будто бы в любую секунду, стоит закрыть глаза, и я засну. Так хочется домой… — прикрыв глаза, он принялся водить носом и губами по жестковатым волосам, будто бы пахнущим недавним холодом, и вдруг хохотнул, не отрываясь от них: — Этот костерок — он кого угодно в постель сморит.       — Джекс… ты думаешь, нам нельзя остаться тут на ночь?       — Быть может, несколько рискованно, — протянул он. — Просто представь, если вдруг начнется метель и будет идти два дня или вообще сколько ей угодно. Виктор говорил, это порой длится неделями, ну, с переменным успехом. Если мы останемся тут, то… замерзнем насмерть? — будто бы спросил он, не в состоянии заставить себя произнести это утвердительно; глубоко вдохнув и выдохнув, Ван упрямо открыл глаза: как всегда, такие разговоры просто невыносимы, он не умеет поднимать эту тему, чтобы не начать испытывать параноидальный, маниакальный страх.       — Мы не замерзнем, — с инфантильной мрачностью буркнул Марк, ворочаясь. — Потому что встанем и пойдем, — он приподнялся — уперся ладонью в пол и заговорил с грустной настойчивостью, пытаясь преодолеть свою показную игривость: — Я принес карты — в книжке. Я всё знаю. Я не буду капризничать. Прости, пожалуйста. Я всё-всё знаю. И тоже хочу домой, Джекс… — он прикусил губу, опуская взгляд.       От собственных мыслей и неожиданно нахлынувшей жалости к себе Марк был готов расплакаться: он вонял потом, болел каждой фиброй тела, одноцветная лосятина уже стояла у него поперек горла, и ему до черта надоел снег. Хотелось в Ванкувер. К Джексону на озеро. Перед глазами распластался бескрайний зеленый газон. Туан до боли закусил губу, чтобы не плакать, и замотал головой. Просто нервы. Но это только сегодня. Нет-нет. Это только сегодня. Он помотал головой.       — Эй, ну, — протянул Ван, пальцем надавливая на его нижнюю губу и, когда зубы ее отпустили и она расслабилась, несколько раз погладил. Он чувствовал, что нужно сказать: — Если Марк грустит и плачет, что делать Джексону? — и добавил с большим озорством, улыбнувшись: — Неужели ты оставишь меня на Тиллю? Мы же передеремся, — он шуточно округлил глаза и заметил, что Туан затрясся от смеха, сдерживаемого словно из приличия еще длящейся грусти. Его ресницы были влажные, но он не заплакал окончательно — вновь прикусил губу и опустил взгляд, пряча улыбку.       Когда Марк поднял глаза, чтобы ответить, они невольно проскользили по входу в пещеру; сбившись, он замер и нахмурился.       — Вы с Тиллей сговорились пугать меня? — возмутился Ван, растерявшись, и следом посмотрел в ту же сторону.       Пазл моментально сошелся.       «Теплый атмосферный фронт» и «последующий снегопад» прежде никак не сочетались в его голове как единое предвестие метели, потому что он не имел ни единого представления, что такое «теплый атмосферный фронт» — это выражение прозвучало для него набором отдельных, знакомо звучащих слов, которые он не наделил конкретным образом. До него вдруг дошло, что, вероятно, это и означало ту самую духоту, от которой они сегодня изнывали в течение дня. И что снежок, который только-только начал слетать с неба и который они проглядывали через вход в пещеру — есть тот самый «последующим снегопад».       И что — самое важное — за всем этим должна начаться метель.       Сцепив челюсти и резко выдохнув, Джексон отвернулся. В кровь брызнул адреналин. Глаза невидяще забегали по полу, костру и стенам — он лихорадочно соображал, что делать: нужно свериться, нужно… нужно точно понять, где находится ближайший населенный пункт — рука непроизвольно дернулась к книжке, он достал карты и уставился в них, ничего не воспринимая — он продолжал бездумно бегать по ним глазами, как несколько секунд до этого — по пещере. Постепенно значки приобрели значение — Ван дернулся ближе к костру, чтобы лучше видеть.       — Блять, я вообще не представляю, как мы сюда попали. Это почти… Подожди, то есть, мы прошли деревню и просто не заметили ее? Ближайший дом — вот тут, это шоссе. Идти… я даже не представляю. Боже, в этой Отрадке вообще, что ли, никто не жил? — бормотал он про себя, замечая краем глаза, что Туан вскочил с места и принялся, прыгая на одной ноге, натягивать зимние уличные штаны. — Марк, — тот повернулся на него; Джексон увидел застывший, блестящий сдерживаемой паникой взгляд, и помедлил, прежде чем окончательно объявить: — Ближайший дом на шоссе. Нам нужно спуститься из Отрадки, затем, судя по всему, свернуть направо и идти порядка… двух-трех километров, — он замолчал, давая ему время осмыслить расстояние. — Это очередные сугробы и… черт, — Джексон нетерпеливо облизнул губы, отворачиваясь; он продолжил почти шепотом, точно самому себе. — Виктор говорил, что в среднем метели нужно несколько часов, чтобы разогнаться… это не всегда работает, но… нужно торопиться, — он кивнул и поднялся; на воздушных, вибрирующих ногах Джексон подошел к Марку и, взяв его лицо в свои ладони, поднял на себя.       — Только без паники. Слышишь? — по лицу Туана он видел, что тот не слышал. — Послушай. Даже если это метель. Она бывает разной. Это может быть вообще не она, — Марк поднял на него сомневающийся тяжелый взгляд и, согласившись с ним, Ван резко выдохнул. — Скорее всего, это она. Но это не конец света, слышишь? У нас нет оснований серьезно бояться ее, — взгляд Марка стал еще более сомневающимся и тяжелым.        Джексон кивнул. Это бессмысленно. Поддавшись вперед, он поцеловал его с уверенным спокойствием и одновременной мягкостью; ничего, кроме этого, кроме них, не имело значения, не должно было иметь значения — отчетливым собственным голосом произнеслось в его мыслях, и он отстранился, чтобы убедиться, что Туан думал также. Он думал. Марк смотрел на него с ответной, почти отчаянной решительностью.       — Идём, — Джексон в последний раз поцеловал его — более продолжительно и менее настойчиво, словно успокаивая, словно гладя по волосам или тыльной стороне пальцев.       Не потушив костер, они собрались и в считанные минуты выдвинулись в путь.