***
Утром Итачи проснулся не от внутреннего будильника, а от криков множества взрослых в его комнате и в коридоре: — Итачи! Давай, поднимайся! — Вставай, чертов сопляк! По началу он даже не понял, что происходит: шум и гам окатили его будто ледяной водой. Но уже скоро подросток вскочил с футона в одних футболке и семейниках, торопливо натягивая штаны и со всей серьезностью на лице спрашивая, что происходит. — Не притворяйся, что ничего не знаешь! Думал, тебе это сойдёт с рук?! — Что сойдёт с рук? — Чертова кража! Кража из ХРАМА! Давно было видно по тебе, что ты наш клан ни во что не ставишь, но чтобы ты дошел до ТАКОГО?! Как только ты посмел?! Тебе что, мало платят в Анбу?! Вы там получаете сотни тысяч рё! Итачи в шоке расширил глаза. Казалось, что его бледное лицо стало ещё белее обычного. — И не притворяйся, что это не ты! Вчера только ты был в храме! За раскрасневшимся морщинистым соклановцем Итачи разглядел безмолвную мать и угрюмого отца, но взглядом искал он вовсе не их. Из-за раскрытой двери выглядывала взъерошенная черная макушка. Два дрожащих блестящих зрачка впивались в Итачи в панике, а маленькие пальцы судорожно шкрябали косяк. Как много страха и боли было в этих глазах — казалось, будто младший братишка ждёт, как ему вот-вот отсекут голову. Эх, Саске-Саске… — Пф, — выдавил Итачи усмешку. Получилось очень даже умело. Как-никак, в артистизм Итачи здорово мог. — Эти копейки из ящика для подаяний? — Что ты сказал?! — рявкнул мужчина. — Я думал, это моя зарплата, — гадко проговорил Итачи. — Как-никак, я полдня драил этот храм. — Щенок! — воскликнул другой взрослый. — Фугаку, он же в отпуске?! Значит, не под командованием Хокаге! Мы обязаны наказать его по всей строгости! — Связать его и повесить на дерево на весь день! — предложила какая-то старуха, толкающая остальных в коридоре. — Пусть духи предков на него полюбуются! — А потом — в сырую темницу! — поддакнул кто-то ей. Лицо Фугаку становилось мрачнее тучи. — Инаби, — процедил он, не открывая глаз. Руки, скрещенные на его груди, не шевельнулись. Учиха Инаби в ядовитом предвкушении перевёл на начальника взгляд. — Выполнять. — Да, капитан!***
Итачи не сопротивлялся, когда его выволокли во двор, а затем на площадь квартала Учиха перед храмом. Какой-то дед обвязывал его канатом под деревом, приговаривая: — На моей памяти так всяких оболтусов наказывали, когда мне было ещё лет двадцать… Видать, зря время смягчилось, раз получился такой щенок, как ты! Но тебе ещё повезло: раньше под палящим солнцем до самой смерти оставляли… а тебя всего-то на день. Дадут предки тебе ума — образумишься, да только в то, что они снизойдут до тебя, верится с трудом. Взгляд Итачи выражал суровое равнодушие, а-ля: «Вы все примитивные олени, но я вынужден подыгрывать в этом спектакле». Когда несколько слоев верёвки были обвязаны вокруг него в районе пояса, плотно прижимая руки вдоль тела, несколько мужчин стали тянуть перекинутый через высокую ветвь сосны край каната, поднимая Итачи всё выше и выше. — А погодка-то сегодня какая ясная, — жирно причмокивая, проговорил один из них, когда работа была закончена, и Итачи висел у всего квартала на обозрение. — Солнышко печёт. Мужики засмеялись, представляя, как Итачи помрёт от солнечного удара. Вдалеке, прижимая руку к груди, ни жива ни мертва, стояла мать. Однако, как обычно, она не сказала ни слова в защиту старшего сына. Так было всегда, так что Итачи ничего и не ждал. Из-под нависшей чёрной чёлки взгляд его вновь выискал Саске. На этой жаре казалось, что воздух вокруг него дрожит. Он не смеет подойти, не смеет и отвести взгляда. Всё правильно, Саске, ничего не говори. Не говори, что это ты украл эти никому не нужные пожертвования. Конечно, Саске бы не наругали. Его бы не подвесили на дереве — даже, наверное, не всыпали бы ему ремня. Но уровень унижения, которое бы он испытал, было бы даже не сопоставимо с болью от наказания. Как мог он разочаровать отца? Пускай об этом знает только Итачи. Итачи не разочаруется. Особенно из-за этой нелепой кражи. В конце концов, кто в детстве не воровал? Да они с Шисуи однажды на спор стащили из кафе кучу сладостей за один день. Кстати, повезло, что Шисуи сейчас на долгой миссии и не видит всего этого цирка, а то хохотал бы над Итачи до потери сознания. Тьфу. Итачи смотрел уходящей вместе с Саске матери вслед, и, несмотря на правильность всего происходящего, в голове было пусто. Так хотелось чего-то… Так хотелось, чтобы Саске своими бездонными черными глазами смотрел, восхищался, трепетал — чтобы так было всегда… Чтобы снова и снова бежал за ним вслед, всегда. Даже если не будет любить. Что такое любовь, Итачи не знал, такому его не научили. Поэтому любовь ему была не нужна. С ранних лет его учили дисциплине, послушанию, долгу шиноби, долгу наследника — учили выполнять приказы. И несмотря на то, что по итогу Итачи только и делал, что притворялся и ужом увиливал, манипулируя над вышестоящими вместо искреннего послушания, именно этого он от Саске хотел: искреннего послушания. И при этом сам Итачи не слушал никого. Наверное то, что Саске сейчас промолчал, можно посчитать вовсе не трусостью, а искренним послушанием. «Раз Нии-сан взял на себя вину, я обязан промолчать». Хорошо звучит, но вряд ли это так. Как бы то ни было, это не имеет значения. Если бы Саске опозорился перед отцом так сильно, он мог бы просто сломаться и перестать бегать за Итачи в тщетной попытке его догнать. Тогда и самому Итачи бежать по дороге жизни было бы не за чем. Итачи просто защищает свой смысл, только и всего. Для истинного шиноби нет ничего страшного в том, чтобы повисеть денёк на дереве. Трудности Итачи научился преодолевать и не замечать давным-давно. Освободившееся время он решил провести с пользой: продумывать стратегию и тактику, разрабатывать в голове новую технику, размышлять о бытие… Так прошло несколько часов. — Нии-сан. Удивительно. Его мозг на жаре настолько спёкся, что он даже не заметил приближение брата. — Йо, Саске, — поздоровался Итачи совершенно беспечным голосом. Саске стоял у ствола сосны и кусал нижнюю губу, болезненно хмуря брови. — Ты в порядке? — Да, — ответил старший брат. Наступило долгое молчание. Малыш просто сел на траву, опираясь спиной на дерево. — Ты не хочешь есть? — тихо спросил он. — Нет. Наконец, солнце ослабло и скрылось за облаками, после чего подул освежающий ветерок. — Зачем… Нии-сан… — тихо прошептал Саске, скрывая лицо в согнутых коленях. Итачи усмехнулся, не удержавшись от провокации: — Что «зачем»? Саске вздрогнул и подскочил на месте: — Зачем ты взял вину на себя?! Старший Учиха почувствовал, как затекла шея, и повёл головой влево и вправо, пытаясь её размять, после чего ответил: — По приколу. — По приколу?! — зло повторил младший брат. — Что это значит?! — Это значит, что мне было забавно. Было интересно, как они отреагируют, вот и всё. — Нии-сан, ты дурак! Ты идиот! — закричал Саске, краснея, как помидор, больше не в силах сдерживать слёзы. — Я тебя действительно ненавижу! — добавил он и побежал прочь. — Саске… — тщетно обратился Итачи, глядя убегающему братишке вслед. После чего не смог сдержать улыбку. В хорошем настроении он сам не заметил, как завечерело, и пришло время снимать его с дерева. Вокруг сосны собралось несколько взрослых во главе с Фугаку, и они связали ему руки позади и отвели Итачи в темницу. — Этот узел на твоих руках не развязать никакой техникой. Посидишь тут до утра для закрепления, — бросил кто-то, закрывая решётку на замок. Вокруг было несколько пустых камер, одинокое маленькое окошко и горящие лампочки с голым цоколем на проводе. Компанию Итачи составил плетущий паутину очаровательный паучок. То, как он старательно, тщательно, но при этом торопливо облагораживал своё жилище, чем-то забавило его и напоминало ему Саске, который нетерпеливо пыхтел над техниками, которые ему не по зубам. Скоро в другом углу он заметил ещё одну затенённую паутину. На ней неподвижно сидел большой и черный паук. Зная склонность пауков к каннибализму, в его неподвижности читалось что-то мрачное: казалось, что в этой пустой темнице ему не оставалось ничего, кроме как смотреть голодными глазами на плетущего паутину очаровашку и думать: сожрать или не сожрать? Но если съесть его, то он останется совсем один. — Нии-сан. В этот раз Итачи услышал Саске ещё с улицы заранее, просто не стал обращать внимание, будучи увлеченным своими размышлениями. Теперь же младший брат стоял в коридоре тюрьмы — по ту сторону решётки. Руки его трепетно сжимали платок, в который была обернута коробочка с бенто. — Это последний раз, когда я украл, — шёпотом, пронизанным горечью стыда, проговорил Саске. — Мама рано легла спать, так что я утащил остатки еды с ужина. Мама действительно рано легла спать. На часах всего полдевятого. — Почему последний? — улыбнулся Итачи. — Ты же шиноби. Иногда это наша работа. Да и вообще, всякое бывает. Не стоит давать таких обещаний. — Угу, — тихо кивнул младший брат. Затем он начал разворачивать платок и открывать коробочку с бенто. В ней Итачи разглядел его любимые онигири с конбу*. — Странно, что мама приготовила онигири на обед, — пробурчал он себе под нос. Саске кивнул: — Она сегодня сама не своя… Старший брат подошёл вплотную к прутьям. — Мои руки связаны особым узлом полицейских Конохи. Ни один шиноби не может его развязать. — Я слышал от взрослых, — кивнул Саске вновь. — Я тебя накормлю. — О-о-о, — не удержался от звука умиления растроганный старший Учиха. — Замолчи, — зло процедил младший. — Ешь давай, — смущенно добавил он, отводя взгляд. — Спасибо, — ласково поблагодарил Итачи, стараясь аккуратно откусить поданное онигири. Так он и продолжал молча есть сначала одно, потом второе, пока не прервался, услышав тяжёлый вздох Саске. — М? Что такое? — Я не знаю, что мне теперь делать с деньгами, — спрятав глаза, проговорил Саске. — Вернуть их назад? — Ни в коем случае, — без особых раздумий сразу же ответил брат, дожёвывая еду. После чего проглотил её и продолжил: — Ты уже взял у наших предков деньги и должен потратить их достойно. Так, чтобы не разочаровать их. Пускай однажды эти средства принесут тебе славную победу. Пообещай предкам это, когда в следующий раз пойдёшь в храм. Саске потерялся в смущении. — Да! Когда Итачи доел онигири (особенно неловко было для Саске подносить остатки риса прямо к губам брата, поэтому делал он это быстро), настала пора прощаться. Однако прежде Саске пришлось ещё и с недовольным видом убирать с лица Итачи белые липкие зёрнышки. Вскоре Саске, изо всех сил стараясь быть незамеченным, скорее побежал домой. У порога он как можно тише снял обувь и начал красться к своей комнате, как вдруг услышал удаляющиеся торопливые шаги и звук закрывающейся двери — кажется, это была дверь в родительскую спальню. Саске опасливо сглотнул и, поняв, что стало тихо, начал двигаться по тёмному дому дальше. Проходя мимо кухни, освещаемой светом луны, он с замирающим сердцем заметил, что на столе и тумбе, откуда он брал остатки еды, больше нет никакой посуды. После чего постоял немного, глядя в одну точку, а затем горько улыбнулся и пошёл спать в свою комнату. В это время Итачи пытался прикорнуть на прогнившей соломе в темнице. Очень даже ничего — иной раз во время миссии приходилось спать и на дереве во время дождя. В какой-то момент он, кажется, вдохнул пылинку. Ну хоть бы раз здесь кто-то прибрался! Пылинка была настолько назойливая, что ни усиленным выдохом, ни чихом её было не убрать. Раздраженно вздохнув, Итачи просто провёл по ноздре пальцем. Потом за одно размялся, собрал получше сено под собой и, устроив себе уютное воронье гнездо, завалился в него с твёрдым намереньем уснуть, после чего с досадой отметил: — Теперь заново завязывать…