Страницы бремени

Этот школьный день порадовал многих. Ученики Хогвартса словно временно ослепли, не замечая долгих школьных уроков, даже самых нелюбимых, и внеплановых дополнительных работ, от которых так часто ухудшалось настроение. Нет, только не сегодня. Ведь в перерывах между уроками учащиеся выбегали (даже вылетали) во внутренний двор Хогвартса, оставив всё своё недовольство и угрюмость где-то там — позади. Кто-то занимал свободные лавочки; те, кому места не оставалось, доставали мягкие пледы, расстилая их на сочно-зелёной лужайке, а кто-то сразу плюхался на траву, не заботясь о том, что может запачкать форму. Ноябрьские солнечные лучи, казалось, тянулись к каждому поднятому вверх лицу в попытках прикоснуться, поделиться максимальным количеством тепла, которого так не хватало в каменных стенах школы, так не хватало осенью! А ответные улыбки юных волшебников были немым «спасибо» природе за один такой денек, что сменил предыдущие — мрачные, вязкие, давящие всем весом на плечи окружающих. Галстуки синих, золото-красных и желтых цветов мелькали на фоне живописного Хогвартса, смешиваясь в одну палитру. Не хватало только зелёного цвета. Слизеринцы стояли отдельной кучкой, прячась в отброшенной от стен школы тени, словно подставь они хоть миллиметр своей кожи солнечному свету — и она тут же воспламенится. Но даже их шумная компания не так выбивалась из общего вида, как одинокая девушка, подпирающая боком толстый ствол дуба. Её веки были закрыты, светло-каштановые слегка вьющиеся волосы, доходящие до лопаток, колыхались в такт легкому ветру, а в ушах звенела незамысловатая песня из магловских наушников. Всё, что происходило вокруг, не интересовало Анну. Для неё этот день был одним из многих — те же серые рутинные тона, от которых порой возникала тошнота. Музыка была спасательным кругом в её мире, лишенного красок. Лишь она вспыхивала на несколько минут тусклыми, но такими необходимыми цветами, пока песня не заканчивалась, а той секундной паузы между переключением хватало для того, чтобы потушить мерцающие огоньки её надежд. Какие-то невнятные звуки сейчас долетали до слуха Анны, только они казался такими далекими, что новая волна шума рассеивалась на полпути. Но резкая неожиданная боль в правом плече всё же вытащила девушку из собственного укрытия. Гриффиндорка начала растирать ушибленное место и опустила взгляд вниз. Возле её ног валялось надкушенное зелёное яблоко, которым, как она догадалась, в неё и кинули. В поле зрения появилось несколько пар чужой обуви. Анна подняла голову и увидела перед собой Флинта, Монтегю и сиамских близнецов Крэбба и Гойла (она любила их так называть). Маркус рывком вытащил у неё сначала один наушник, потом второй, и устройство упало на землю. — Совсем оглохла со своими магловскими хренотенями? Анна чувствовала, как её начинает обволакивать раздражение, но виду не подала. — Я смотрю, слизеринская команда по квиддичу почти в полном сборе. Чем обязана? — Когда тебя спрашивают, нужно отвечать, — подал голос Монтегю. — Как так получилось, что гриффиндорская овца отбилась от своего вонючего стада, а? Паверсон снова перевела взгляд на Флинта. — А тебе какое дело? Затем мгновенно подняла брошенное яблоко и ткнула им чуть ли не в лицо слизеринцу. — Кажется, ты кое-что обронил. Вот, приятного аппетита. Капитан команды посмотрел на недоеденный фрукт, который будто специально обваляли в противной земле, и выбил его из протянутой девичьей руки. Монтегю и два толстяка прыснули со смеху, за что получили взгляд налитых кровью глаз, что в следующий миг уже был направлен на Анну. — Тупоголовое гриффиндорское отродье! За такие слова я заставлю тебя давиться этой сырой землей! Она должна была прекратить эту бесполезную беседу. Просто развернуться и молча уйти. Так было бы разумно поступить. Но видеть, как краснеет от злости физиономия Флинта, было чистым наслаждением. Сохраняя внешнюю безразличность, гриффиндорка сказала: — Наверное, неподалёку открылся клуб «Анонимных придурков», и ты там частый гость. Советую в следующий раз захватить своих слизеринских гадёнышей. Им будут только рады. Точка возгорания была успешно достигнута. Ещё секунда — и Флинт задушил бы девушку, но Монтегю ловко остановил его порыв. — Остынь, Маркус. Не надо пачкать об это руки, — его глаза насмешливо сверкнули. — Ты посмотри, никто и на шаг не приближается к ней. — Друзей совсем нет, — подхватил до этого молчавший Крэбб. — Тяжело, наверное, приходится, — встрял Гойл. Монтегю переглянулся с Флинтом, обмениваясь кривыми улыбками, и добавил: — Это и не удивительно. Бедняжка совсем тронулась своими куриными мозгами, когда её жалкий папаша-магл откинулся. Если ещё пол года назад при упоминании отца Анна могла захлебнуться слезами, то сейчас ни один мускул на её лице не дрогнул. Глаза застилала не влажная мутная пелена, а ледяная — способная прожечь насквозь любого. — Ещё одно слово, и я пущу Аваду тебе прямо в лоб! Её голос сорвался на крик. Беззаботные ученики обратили внимание на то, как дрожащая от ярости рука зажимает палочку, направленную на Монтегю. Но умело проигнорировали происходящее, не желая встревать. Паверсон забыла о плече, которое всё ещё немного болело: это была не та боль на грани бешенства, что управляла девушкой сейчас. — Рискни, — слизеринец вздернул подбородок, чтобы показать свою смелость. Но его глаза выдавали неподдельную каплю страха. — Тогда можешь в приветствии помахать вонючей ручкой Азкабану. И на секунду девушка подумала, что и правда прикончит этого недоумка. Как вдруг её палочка выскользнула из руки, отлетев достаточно далеко. — Экспеллиармус. Все повернули головы в сторону того, кто произнес обезоруживающее заклинание. Снейп несся к ним подобно черной туче, распихивая на пути всякого. Он остановился в пару шагах от четырех слизеринцев и пробуравил каждого из них будничным сухим взглядом, который не предвещал ничего хорошего. — Что здесь происходит? И резко взглянул на Анну. Непрошеные мурашки стадом пробежались по всему телу. — Эта чокнутая чуть не… — Молчать, мистер Монтегю. Я задал вопрос не Вам. И на время потушил одним пристальным взглядом весь рвущийся наружу пыл гриффиндорки. — Профессор, они сами подошли ко мне и начали словесную перепалку. — Которую Вы решили столь эффектно закончить, нацелив палочку на обезоруженного собеседника. — Но… — Никаких «но», мисс Паверсон. За Ваше безрассудство я отнимаю у Гриффиндора тридцать очков. Змеиная четверка ядовито рассмеялась. — Столько же отнимаю у Слизерина. Куча слизеринцев, которые до этого насмешливо наблюдали за развернувшимся шоу, начали возмущаться и гудеть, а четверо отморозков просто оторопели. Анне казалось, что она видит, как они исторгают невидимую желчь. Несомненно, девушка расстроилась из-за того, что подставила свой факультет, но окончательный выговор профессора был справедливым. Именно за это она уважала Снейпа, не щадящего на отнятые баллы Слизерин за выходки, подобные этой. — А теперь живо разошлись каждый на свой урок, — прогремел профессор и, откинув полы длинной мантии своим привычным движением, направился прочь из двора.

***

Она понимала, что должна идти на следующий урок, но ноги несли абсолютно в другом направлении. Уж меньше всего на свете ей хотелось видеть мерзкие лица слизеринцев, с которыми как на зло по расписанию были совместные Зелья. Плевать, что до этого она не пропускала ни единого урока. Мысль о том, что после обязательно возникнут некие проблемы, перекрывалась плотным гулом в ушах, поэтому девушка не совсем воспринимала свои дальнейшие действия. Всё терялось в каком-то тумане перед глазами. Она смутно помнила, как добежала до знакомого портрета, как произнесла пароль, как уперлась руками в спинку дивана. Как начала лупцевать мягкий материал, выплескивая накопившуюся злость, — тоже. Как этот урод Монтегю узнал про её отца? Как он посмел назвать его жалким? Анна не должна была так реагировать при одном упоминании. Просто не имела права! Она ведь поклялась, что не сломается внутри, не даст той трещине отчаяния разрастись, расколоть душу пополам, а затем мельче, мельче, и ещё — пока не останутся смехотворные крошки. Она поклялась, что не захлебнётся от нескончаемого чувства скорби и одиночества, которые стали верными друзьями, следуя за ней по пятам. Ради себя. Ведь так хотел отец. Его не стало год назад, когда Анне едва исполнилось пятнадцать. Тогда она ощущала себя беспомощной и бесполезной, ведь её магия не могла побороть магловскую болезнь. Её искренняя вера в могущественную силу пошатнулась навсегда. Что это за магия, которая даже не может искоренить какой-то магловский недуг? И в тот самый страшный момент, когда отцовский огонёк жизни плавно, но уверенно гас, слова, переходящие в шепот, запечатлелись в её памяти намертво. — Я так сильно люблю тебя, мой цветочек. Не дай грядущим бурям сломать тебя. Огонёк колыхнулся в последний раз и погас. Мысленно зачерпнув одно воспоминание, девушку с головой засосал весь омут. Ей восемь. Высокий худощавый мужчина спешит к ней на встречу, а в руках несет непонятную вещицу. Его короткие шоколадные волосы красиво блестят на солнечном свету, а карие глаза излучают радость. — Папочка! Она прыгает в объятья мужчины, чуть ли не сбивая его с ног. — У меня для тебя кое-что есть. — Что это? — и показывает пальчиком на незнакомый предмет. — Это называется самокат. Дети на нём катаются и веселятся. — Но я не умею. — Грег, опять твои магловские вещицы! — голос матери донесся со стороны их дома. На лице папы возникла широкая ласковая улыбка. Он знал, что жена не в восторге от того, что их дочь познает мир маглов, но уже давно не обращал внимания. — Мы будем учиться. Вот увидишь, тебе очень понравится! Ей десять. Папа держит маленькую ручку дочери и ведёт в уютную оранжерею за домом. Растения всегда были его слабостью. — Смотри! Это плюмерия — новая гостья в нашей с тобой коллекции. Девочка залюбовалась необычным растением: на зелёных веточках находилось множество небольших аккуратных цветочков, окрашенных в бледно-розовый цвет, плавно переходящий в оранжевый. А цитрусовый запах, исходящий от них, взрывает рецепторы ярким фейерверком. — Какая красивая. — О да! Плюмерия очень редкая, и это настоящее чудо, что мне удалось её найти. — Папочка, а какой цветок у тебя самый любимый? На каких-то пару мгновений повисла тишина. Мужчина невольно улыбнулся, и его ясные глаза незаметно блеснули. Он посмотрел на свою дочь, нежно коснулся её румяненькой щеки и произнёс: — Во всём мире ты — мой самый драгоценный цветочек. Самый уникальный и любимый. Ей четырнадцать. — Почему она запрещает мне делать то, что нравится? По всему дому раздался недовольный крик. — Почему она так несправедлива? — Анна, успокойся. Я поговорю с ней, — в очередном скандале отец на стороне дочери. — Это нечестно и глупо! — Попытайся её понять. — Я отказываюсь понимать! Мужчина устало трет переносицу и делает глубокий вдох. — Твоя мать любит тебя и делает всё для твоего блага, только в своей манере. Пауза. Необходимо немного утихомириться. — А я не вижу этой любви, — девочка посмотрела отцу прямо в глаза. — Что это за любовь, которая проявляется в вечных упреках и запретах? Такого откровения Грег не ожидал. Слышать, а главное видеть во взгляде дочери кричащую боль и обиду было невыносимо. Он присел на кровать и крепко обнял Анну. Она задрожала всем телом, уткнувшись носом в папин вязаный свитер. — Тише, цветочек, — легкие поглаживания по голове. — Ты же знаешь нашу маму. Магловские вещицы её не особо вдохновляют. — Это ещё мягко сказано, — горько усмехнулась Анна. — Она хочет, чтобы ты была безупречной волшебницей и не отвлекалась на ненужные вещи. Не так уж и плохо, правда? — Наверное. Но выкидывать мои наушники было подло… — Согласен. — И жестоко. — Определённо. Я бы поспорил с правильностью её методов дисциплины. Они вдвоем негромко рассмеялись. Отец мягко отстранился и бережно взял руки дочери в свои. — Я поговорю с ней, ладно? — Ладно. — Вот и договорились. Мужчина встал с кровати и направился к выходу из комнаты. — Я люблю тебя, пап. — И я тебя. Дверь почти закрылась, но из-за неё вдруг показалась папина голова. — Новые наушники будут ждать тебя в завтрашнем дне, — немного чудной, но в этом весь папа. Последним, что он увидел, прежде, чем уйти, была счастливая улыбка на родном лице. Руки давно перестали колотить диван. Воспоминания проносились одно за другим, пока мутная жгучая пелена не нарушила обзор. Одинокая слеза вырвалась, скатилась по щеке, привлекая за собой целый поток. Не было никаких всхлипов: ни громких, ни еле слышных, не было дрожи в теле. Были лишь влажные дорожки на лице и пустой взгляд, прикованный к одной точке. Если бо́льшую половину пятого курса она провела в ночных рыданиях и агонии боли, то на шестой год обучения — этот — вернулась совсем иным человеком. Будто вовсе лишилась эмоций. Будто стая дементоров высосала жизнь из её тела, и осталась лишь оболочка. Так было нужно. Так было правильно. И именно поэтому она изрядно отругает себя за данную слабину, за то, что собственноручно пробила защитный барьер, который последние пол года ограждал её от ненавистного мира и новых проблем, готовых в любой момент наброситься и вгрызться в горло. Но это будет потом. Не сейчас. Возможно, завтра, а, может, через пару часов.

***

Рано или поздно всему приходит конец. Лимит слёз был достигнут, и, казалось, все накопившиеся за пол года эмоции выплеснулись наружу в составе соленой жидкости. Тыльной стороной ладони Анна вытерла остатки влаги на лице, тем самым размазав потекшую тушь ещё больше. Это не волновало, ведь никто не мог её увидеть: сейчас все прилежные ученики находились на уроках. Отныне она не входила в их число. Поэтому приняла решение остаться в гостиной, тем самым пропустить не только Зелья, а и все оставшиеся предметы. Десять минут. Двадцать. Сорок. Стрелки часов неимоверно нагнетали. Надо было что-то делать.

***

Она в сотый раз посчитала эту идею глупой и смехотворной, но продолжала держать перо над открытым дневником. В магловских фильмах, которые она смотрела дома по телевизору, многие девушки её возраста общались с дневником, описывая своё душевное состояние, чувства и произошедшее в их жизни. Как будто это был живой человек, правда, не дающий ответов. Пусть даже так. Анне они и не были нужны. Пролистнув до этого все страницы, гриффиндорка не нашла никаких записей, поэтому решила, что события прошлой ночи были лишь неудавшейся проделкой собственной фантазии.

Дорогой дневник,

Правильное начало? И будь она главной героиней магловского фильма, написала бы это:

Впервые за долгое время я почувствовала себя живой, и мне не понравилось. Ведь в моем случае жить — значит испытывать боль, возвращаться к самому началу. Я не могу позволить этому случится. Просто не выдержу. Взорвусь, как сегодня, но уже не соберусь по частицам.

Вот только проблема в том, что она не обычная девушка-подросток, а её жизнь не какой-нибудь дешевый фильм. Поэтому перо вывело следующее:

Кажется, всё намного хуже, чем я думала. Сижу и общаюсь с тобой, как будто живым собеседником. С такими успехами можно собирать чемоданы в Мунго: проверка на функционирование мозга лишней не будет.

Ну вот. Эти строчки вполне могли бы принадлежать прежней Анне. Могли бы, если бы не исчезли…