Затишье перед бурей.
Было ли оно? Было ли то временное успокоение, дающее глоток свежего воздуха, прежде чем обрушится лавина чего-то страшного, неминучего?
Нет.
Лишь тянущее ощущение грядущего, а суть его оставалась неразгаданной. И ты не можешь что-либо сделать, как-то исправить или изменить ход той самой
бури. Ты знаешь, неутолимо чувствуешь её приближение, но преимущество всё равно не на твоей стороне. Его и близко не видать.
Буря застала Анну Паверсон врасплох. Набросилась всем своим могуществом и тьмой, одарила болью. И только потом настало затишье. Далеко не блаженное или целебное. Способное нанести финальный удар, не сделав ничего? Пожалуй.
Уж лучше буйные истерики, громкие отрицания и слёзы непринятия, чем абсолютная пустота внутри. И нащупать её дно невозможно. Да и есть ли оно?
Анна думала, что сполна вкусила горечь потерь, что что-то в ней надломилось навсегда, и прежней ей не быть.
Гибель отца сломила её. С тех пор она чувствовала себя лишь оболочкой, внешне идентичной той Анне, беззаботной и
живой, бегающей по коридорам Хогвартса со смехом, но внутри — пустой, иссушенной донельзя. Так было вплоть до этого момента.
Она ошиблась, ведь
это чувство нельзя было сравнить с тогдашним. Кровь продолжала всё так же течь по жилам, но больше не несла в себе жизнь.
Гнусное ощущение чужой крови на своих руках, будь то даже животной, ощущалось и поныне. Казалось, ей никогда от него не избавиться, и не важно, что сейчас в нежных руках Анны находилась плотная материя. Скоро солнечные лучи осветят землю оттенками желтого и оранжевого бархата, а пока что местность будет во власти ночи. И никто не увидит одинокую фигуру, чьи ступни проваливаются в колючей траве, а мысли унесены в сторону замка и событий прошлых часов.
Когда гул в ушах постепенно рассеялся, она нашла в себе долю силы, чтобы подняться на ноги. Льющийся лунный свет серебрил пол уборной, несколько затопленный водой. Анна поплелась к раковине. Вода перекрылась, но влажным кедам и колготкам это уже не помогло.
Вот так, на половину промокшая, в измятой форме и с заплаканным лицом, девушка направилась к выходу. Стоило малость приоткрыть тяжелую дверь, как она услышала торопливый цокот обуви и шуршание мантий. Мельком удалось увидеть запыхавшуюся профессор МакГонагалл и непоколебимое лицо Дамблдора.
Выходить сейчас приравнивалось к саморазоблачению, но, с другой стороны, Анна нуждалась в помощи, даже если не могла сама признать это до конца. Правда, что бы она сказала?
«Простите, однажды ночью я украла из библиотеки странный дневник, хотя должна была в это время мирно спать в комнате. Да, я многократно нарушала правила, но не в этом суть. Дело в том, что я общаюсь с призраком неизвестного человека, путешествую в прошлое, и ещё у меня постоянное чувство, будто кто-то копошится в моей голове. Кстати, забыла сказать, что пару часов назад, не зная как, я убила кошку Филча».
Не слишком обнадеживает, ведь так?
Поэтому ей лишь оставалось прижаться ухом к двери и помалкивать, боковым зрением подмечая, как сквозь узкую щелочку мигают ночные лампы.
По громкому вздоху МакГонагалл, то ли удивлённому, то ли напуганному, а, быть может, и тому, и другому, Паверсон поняла, что увидела профессор.
— Это ведь… это миссис Норрис? — прошептала та.
— Да, — ответил безучастный голос, принадлежащий Снейпу. Видимо, он уже был на месте, когда подоспели директор и его заместитель. Анна ощутила, как сердце сделало бешеный кульбит. Оставалось лишь молиться кому только можно, чтобы её присутствие за стенкой было незамеченным. — Надо полагать, надпись сделана кровью животного.
— Мерлин, кто мог поддаться такой жестокости!
За всё это время директор не произнес ни слова.
— Дамблдор, мы обязаны сообщить столь прискорбную новость мистеру Филчу, — сказала Минерва с неприятной горечью в голосе.
— Разумеется, — мгновенно ответил тот, будто только вынырнул из собственных мыслей, — но мы знаем, насколько уязвим бывает наш дорогой друг по отношению к своей любимице. Нельзя допустить, чтобы он увидел её в таком виде.
Перед глазами вновь появился образ окровавленной кошки с мертвенными глазами. Виновность в произошедшем кольнула с новой силой.
— Северус, если Вам не составит труда и хлопот, могли бы Вы…
— Конечно, профессор, — ровным тоном отчеканил зельевар.
Судя по минимальному шуршанию мантии, он присел, поднял бездыханное животное и ушел вглубь сети коридоров. Его шаги были очень тихие, неуловимые.
— Неужели это правда? — вероятно, сейчас МакГонагалл указывала на расписанную стену.
— Сбылись наши опасения, Минерва, — Дамблдор ненадолго умолк, а затем добавил: — Но не это самое страшное.
— Что же тогда?
— Боюсь, надпись сделана руками одного из наших учеников и, вероятно, не по своей воле. Ему нужна наша помощь.
Анна закрыла глаза, будто слова директора приносили физический дискомфорт, будто были обращены именно к её сердцу, достигая цели и пронзая его.
Это её последний шанс признаться. Неужели она готова так глупо его упустить? Упустить тогда, когда к ней так и тянулась рука помощи, а она упрямо не замечала её?
Почему Анна не могла отдать вещь, которая творила полнейший хаос в её жизни, срезала последние нити надежды? Почему безумные слова Реддла никак не выходили из головы, нагнетая, словно сгустки тьмы? Неужели она признала правдивость слов парня об одиночестве, чьи отголоски таились глубоко внутри неё и прорвались наружу после смерти отца? Неужели вслух она отвергала, а подсознательно жаждала хоть чьего-то внимания, будь то даже заядлый слизеринец из кошмаров прошлого?
— Профессор, соберите старост факультетов.
— Сейчас? Но ведь уже за полночь.
— Понимаю. Я не просил бы Вас о таком, не будь ситуация столь серьёзной. Думаю, Вы знаете что следует предпринять. Медлить далее нельзя.
— Да, Альбус.
Пока глубокая ночь окутывала, словно покрывалом, спящих учеников школы, старосты, поднятые с кроватей и стоящие в отсвете факелов, внимательно слушали речь МакГонагалл. Теперь им требовалось ещё более ответственно относиться к своим обязанностям, а именно контролировать, чтобы никто не покидал пределы гостиных после девяти, и следить за любыми подозрительными действиями подопечных. Так будет продолжаться ровно три дня, ведь потом студенты отправятся домой — на ранние рождественские каникулы. Пока в школе происходит череда устрашающих событий, дети больше не могут оставаться в этих стенах и подвергаться опасности.
Завтра же старосты приступят к усиленным мерам проверки, а сейчас отправятся обратно в свои кровати, успевшие остыть, даже не подозревая, что одно спальное место в гриффиндорском гнезде пустует.
***
Вновь это поляна. Будто она и не покидала её.
Территория Чёрного Озера так и навевала немыслимое сочетание умиротворения и паники, отдающейся мелкой волной дрожи по телу. Шаги стали более медленные, нерешительные, будто Анна и впрямь обдумывала развернуться назад. Будто она всё ещё колебалась в принятом решении, молниеносной вспышкой пронзившей её голову.
Но она не убежит, не вернется в замок, где никто ее не ждет. Там только осязаемый шлейф убийства.
Так больше не может продолжаться. Ещё немного, и от неё не останется ничего. Зеркало уже показывало девушку, едва похожую на прежнюю Анну.
Шаги приближали её к знакомому обрыву.
Рука, держащая дневник, сильнее сжалась. Анна моргнула пару раз, ибо
не мог Реддл снова сидеть к ней спиной, снова в белоснежной рубашке.
Не мог он повернуться и так пристально смотреть в глаза, выжидая. Разум затеял опасную игру. Он жил по своим правилам.
Нужно было выбросить дневник сразу же после первого перемещения, едва
почувствовав неладное. Нужно было выбросить его сразу же после второго перемещения,
убедившись в неладном. Почему этого оказалось недостаточно, и она добровольно угодила в самый эпицентр бури?
Из-под вод Чёрного Озера, на тонкой полосе горизонта выползли первые рассветные лучи. Совсем маленькие, они очень скоро потянут за собой целую кучу лучей, рисуя небо в светлые краски. Поэтому нужно торопиться.
Наконец, остановившись, Анна взглянула на дневник. Обе руки держали его по краям. Кончики пальцев напоследок ласково поглаживали предмет, будто то был близкий друг.
— Почему ты так поступаешь со мной?
Девичий шепот унесся в сторону Запретного леса, что не спал в ранний час.
Анна могла поклясться, что чья-то рука легла ей на плечо. Она знала: если повернет голову, то никого не увидит. Поэтому закрыла веки, отдаваясь власти ощущений — не действительности. Так будет легче.
А когда её рука замахнулась, и дневник полетел вниз, Паверсон не смогла сдержать всхлип.
Дневник теперь навсегда погребен в водах озера вместе с жуткими тварями, о которых одному Мерлину известно. Больше никому в руки не попадет этот предмет, таящий необъяснимого характера магию. Теперь погребены и её ночные кошмары, тайны и страдания.
Но отчего же тогда пошла трещина по сердцу?
***
Один ничем не приметный день сменялся другим точь таким же днем. Вместо ожидаемого успокоения Анна чувствовала огромную пустоту. Она никак не затягивалась. Наоборот: девушка с ужасом понимала, что ее края лишь расширяются, заглатывают все новые уцелевшие органы.
Те будто блекли, теряли свою жизненную суть.
Анна и сама увядала, как декоративные маргаритки в теплице мадам Стебль, стоило морозному ветру пробраться внутрь и коснуться нежных лепестков.
Прошло трое суток, как она выбросила дневник.
Замок суетился наравне со студентами, собирающими вещи домой. Взмахи палочек незримо увеличивали чемоданы, чтобы в них поместилось как можно больше одежды. На неделю ученики забудут об учебе и школьных хлопотах, радуясь семейному уюту и красно-зеленым облачением домов.
Рождество — что может быть лучше?
Паверсон машинальными движениями складывала одежду в ровные стопки. На самом деле, их было не так уж и много. Не понадобилось даже применять заклинание Незримого расширения.
Как бы ей хотелось остаться здесь, в Хогвартсе, наблюдая за красочными фейерверками в виде различных зверьков из панорамного окна. Сесть бы возле него и опереться лбом о прохладное стекло. Как в прошлом году.
Но дважды такого не произойдет.
Она вынуждена отправиться домой, к матери. Вынуждена находиться с этим человеком в одной комнате, чувствовать ее колющий взгляд и терпеть, терпеть, терпеть…
Дом уже давно не был ее родным местом. Там больше не горел теплый очаг, не звучал папин смех и магловские передачи. Это место утратило какое-либо значение для Анны, как бы порой не было горько это сознавать.
И когда «Хогвартс-экспресс» двинулся со станции, когда в запотевших окнах оживленная деревушка Хогсмид сменилась на снежный пейзаж холмов Шотландии, Анна могла думать лишь об одном: на Кингс-Кросс ее никто не встретит радушными объятьями.
