«И вечером никто не ждёт и делать можно всё, что хочется,
И как же это называется? Свобода или одиночество?».
UNSECRET, Katie Herzig — Buried
Весна уже давно растопила снег, согрела землю, вынуждая зелень тянуться к солнцу, чтобы отогреться и продолжить жить. Всё воскресало в этот сезон из-под земли. Кроме усопших. Белый мраморный камень отражал свет на парня, что раз в неделю приходил сюда, на кладбище, навестить его покинувшего. Ветер растрепал его волосы, заставляя прикрыть глаза. В земле, пропитанной слезами близких, покоился парень, чьё сердце остановилось в мгновение, прогоняя душу из тела. Юнги аккуратно кладёт веточку ванили к портрету, безмолвного улыбающегося омеги, с подписью «Пак Чимин. Любимый сын и верный друг». Это всё, что нужно было знать. Он и был таким, открытым, обаятельным и милым. Человек, к которому сердце не успело привязаться как следует, но тот человек, о котором невозможно было не вспоминать, тот, кто повлиял на жизнь Юнги, заставляя много размышлять о её важности и непредсказуемости. Ужасной несправедливости. Юнги вдохнул сладкий запах ванили, вспоминая как встретил Чимина, как тот жался к нему, как боялся остаться в одиночестве. Как страдал от собственной неразделённой любви к мерзавцу, что игнорировал, не отпускал и не давал подойти слишком близко. И что там в итоге? Умираешь всегда в одиночку, последний путь, избавляющий нас от тягости жизни. Тот путь, по которому приходят и уходят. В конечном итоге, весь мир одинок, даже если кто-то живёт вместе с семьёй или нашёл истинную любовь, вы просто одиноки вместе, что звучит чуть лучше. Коротать вечное одиночество приятнее с кем-то. «С одиноким сердцем всегда легче расправляться любовью» — так гласит легенда, которую Юнги читал еще в детстве. Раньше он не мог полностью понять смысл, а когда вырос, то всё встало на свои места. Тот факт, что любовь — словно оружие для расправы одиноких. Не спасение, не лекарство, не панацея от всех болезней, а орудие, что способно победить любого. Даже дракона, доверившегося принцессе из легенды. Когда осознаёшь, что тот, кого любил предал тебя — спасаться уже и не хочется. А значит есть что-то, что пострашнее смерти. Юнги надеялся, что Чимину сейчас лучше, что там, наверху, если что-то существует, то он не страдает, не мучает себя, терзая душу в поисках чего-то, что Чонгуку в нём не нравилось. Ведь признать простое «не люблю», было слишком тяжело. Конечно, ужасно говорить, что смерть — это простой выход, когда человек хотел жить, чьё сияние в глазах искрилось, заставляя Юнги трепетать. Чимин ушёл из мира с улыбкой. Улыбался смерти в лицо, жаль, что ей плевать кого и когда забирать. Одна случайность и человек пропал навсегда. Юнги никогда не забудет, как к его ногам подползала багровая кровь, что брала начало от неподвижного тела Чимина, не забудет, как люди вокруг закричали, не забудет, как его мать, склонившись над телом сына, что уже закрывала белая простынь, рыдала, умоляя проснуться. Жалко, что Чимин не слышал. Не видел. А Юнги был рядом, провожая в последний путь. Бросал горсть земли на его гроб, что глухо стучала, последний раз поцеловав того в уже холодный лоб, даря тот самый прощальный поцелуй. А ещё Юнги помнил Чонгука, сидевшего на асфальте, не понимающего ничего, глядящего куда-то в неизвестность, полностью замолкшего. Помнит его растерянный взгляд, когда мать Чимина проклинала его и помнит, что тот не плакал. Юнги знал, что Чонгуку не легче, понимал, что альфа копит всё внутри — от чего сам практически мёртв. А что будет, если в один день, всё, что копилось так долго, выйдет наружу? Юнги поднялся, в последний раз оглядывая могильную плиту, грустно вздыхая и сожалея, что появился в жизни Пака слишком поздно, потому что возможно, всё сложилось бы иначе, может, Юнги смог бы скрасить одиночество Чимина в течение всей жизни. Он смахивает влагу с глаз тыльной стороной ладони и уходит с кладбища. Усопшие не плачут, оставляя это для живых.***
«Чонгук, ты не понял. Я по-настоящему болен, я ненормальный, что может просто исчезнуть на следующее утро»
Альфа открывает глаза, потягиваясь на большой мягкой кровати, задевая рукой омегу, которому едва семнадцать исполнилось. Об этом Чон узнал уже после их бурной ночи, но его это мало волновало, он ни на чём не настаивал, всё было по обоюдному согласию. Сезон турниров закончился, у Чонгука начался отпуск, когда все накопленные миллионы на счету можно потратить. Когда можно немного расслабиться, перестать ломать кости и калечить противников до неузнаваемости. Чонгуку опять снился Тэхён, отрывок прошлого, он ведь предупреждал, что может уйти, что быть с ним — это жить с риском остаться одному. Чон хмыкает себе под нос, поднимаясь с кровати. Тэхён с самого начала хотел так поступить? Когда всё зашло так далеко, вплоть до предложения. Чонгук совсем забыл, что тот болен, этот факт как-то вошёл в разряд нормального. Чонгук сам себя подставил, сам поверил в вечную любовь, в счастье. Он знал, что с Тэхёном он становится лучше, знал, что только малиновый омега в силах сделать его счастливым. Когда становишься безумен сам — не замечаешь безумие вокруг. Тэ затянул за собой, уволок. Не специально, он не виноват, и Чонгук знал это тоже, но обида никуда не девалась. Раньше он бы просто позвонил Чимину, излил бы душу. Но Чимин, Чонгук и его подвёл. Кажется, будто парень просто уехал куда-то и не пишет. Осознание, что они больше никогда не увидятся — это одно, а вот понимание, что человека больше нет — никак не уложится в мыслях. Не получается принять этот факт. Чон смотрит в отражение зеркала умывальника, гипнотизируя себя, чистит зубы своей бамбуковой щёткой, а в отражении глаз Тэхёна мелькает, что нанесён на кожу через боль. Чонгук ведь и его подвёл, и Чимина, и Намджуна. Всех потерял. Эгоист, тиран и деспот. Чонгук сплёвывает в раковину, смотря на собственный суровый взгляд, глаза, что наслаждаются видом крови и смерти под собой. «Отец» — проносится в мыслях. Он всё больше становится похож на него. Ген жестокости таится в крови, в ДНК, спасибо за хорошую наследственность, так сказать. Чонгук ведь просто хочет счастья, в конечном счёте, все люди его хотят, и к этому сводятся все желания и мечты. Чонгук хочет любить, хочет быть любимым, хочет ходить на свидания и праздновать годовщины. Хочет быть нормальным. Хочет, чтобы и Тэ это знал. Раздаётся громкий сигнал телефона из спальни и Чонгук, возвращаясь в комнату, поднимает трубку: — Здравствуйте, это Сеульская центральная больница, господин Чон, ваша мать, ей осталось совсем недолго, возможно несколько суток, мы вывели её из искусственной комы, можете приехать и попрощаться с ней, она хочет поговорить с Вами. Чонгук крепче сжал корпус смартфона. Он боялся этого дня, боялся приезжать, боялся видеть её, то единственное родное, что он словно заначку хранил в больнице под капельницами. Ту, кто вырастил его, ту, кто терпел отца. Он изменял ей с другими омегами, зачастую с парнями, совсем ещё молодыми, отдавая им последние деньги. Она всё прощала, любила не пойми за что, цеплялась за то, что называют «семьёй». Раньше Чонгук не мог её понять. А сейчас Чонгук сам хочет семью, хочет кого-то рядом и, желательно, на эту грёбанную вечность. — Хорошо, я приеду в скором времени, спасибо, — Чон положил телефон на кровать, начиная собираться. Собираться прощаться. Ещё раз он не совершит ошибку. Довольно с него ошибок, кажется, лимит давно закончился. Слишком уж много говна он натворил. С Чимином попрощаться не было шанса, хотя бы с родной матерью он этого не упустит. Будя омегу и выпроваживая его, Чонгук быстро собрал свои вещи и заказал билет на самолёт. Может, даже зайдёт в свою старую квартиру, может, даже поживёт там, если выдержит груз прошлого. Может, встретится с Тэхёном, извинится перед ним, может, ещё не всё потеряно? Может, стоит попробовать избавиться от гноя в этой ране и дать ей зажить? Потому что проводя время с чужими омегами, с теми, кто не Тэхён, Чонгук чувствовал себя ещё хуже. Не физически, но морально. Вот он целует какого-то незнакомца, в котором всё не так, который не источает ягодный запах, который не улыбается как–то по-особенному, чей голос не звучит столь же приятно и возбуждающе. Все какие-то однотипные, скучные, обычные. Чонгука тошнило от этого. Он погряз в этой фальши, погряз в самообмане, потому что знал, что только Тэхён ему нужен. Только с ним он жить хотел, а без него и смысла не было пытаться. Можно сразу лечь в могилу, закопав поломанное сердце рядышком. Чонгук уже сидит, вжимаемый в кресло самолёта при взлёте. Смотрит, как земля становится всё дальше, представляя, что когда человек умирает, он вот так же летит, в невесомости, и с высоты всё кажется менее значительным, менее важным, чем было когда-то, тревоги немного отступают, вынуждают задуматься о вечном. Чонгук хотел себе что-то навечно. И даже тату казались теперь лишь мигом в его жизни, сгниют вместе с телом под землёй, прорастут теми самыми цветами, что были изображены на коже, и вновь завянут. И не будет и следа от Чонгука, и надгробный камень со временем разрушится, потому что некому будет ухаживать, никто не принесёт цветы или сладости. Не будет никого, кто скучал бы. И от того настолько больно. Люди скучают по усопшим сильнее, нежели когда те были живы. А по Чонгуку никто не скучал бы, ни при жизни, ни после неё. Одиночество. Одиночество и ещё раз одиночество. Скучает ли сейчас по нему Тэ? Как он изменился? Может, уже давно уехал куда-нибудь и живёт счастливо с каким-нибудь другим альфой. От этих мыслей кровь закипала, а сердце жгло. Чонгук не может смириться с этим. Что Тэхён счастлив без него. Что Тэхён просто счастлив, а Чонгук — нет. «Я просто хочу быть счастливым» — Чон закрывает глаза, погружаясь в беспамятство на всё время полёта. Организм измучен алкоголем, вечеринками, сексом и малиновым омегой. Потому что без него ему нечем жить, нечем дышать. Зеркальные панели больницы отражали яркие лучи солнца, а ещё нераскрывшиеся бутоны, собирающейся цвести, вишни источали еле уловимый аромат. Вокруг гуляли пациенты вместе с санитарами, что сопровождали их. Машин было немного в выходной день, так что шум не отвлекал от журчания фонтанчика и щебечущих птиц о чём-то переговаривающихся. Чонгук, проходя в больницу и везя за собой небольшой серый чемодан, сразу отправился на последний этаж, палату он помнит, кажется, эти три цифры не забыть, шестьсот шесть. Этаж для умирающих, как его ещё называют, плакаты, висящие в коридоре, гласящие как прекрасно ценить жизнь, проживать с наслаждением каждый миг, делали только хуже. Потому что у каждого пациента из этих палат не было сил или возможности подняться, хотя бы выйти на балкон и вдохнуть свежего воздуха. Такие пациенты не жизнью наслаждаться сюда приехали. Их бросили, чтобы врачи растянули момент смерти насколько это возможно. Замедлили неизбежное. Но неизбежное и означает неминуемую смерть. Чонгук встал, держась за дверную ручку, зная, что там лежит последняя частичка, которая раньше оберегала, пела колыбельные и любила. Та, кто всё еще любит. Сердце начинает стучать сильнее и Чонгук заходит тихо, бесшумно. Мама спит. Чонгук аккуратно приставляет чемоданчик ко входу и проходит вглубь. Комната пропиталась едким запахом лекарственных препаратов, прибор, ровно пиликающий, нарушает здесь покой, такой, будто тут уже никого живого. Но тихое сопение сквозь дыхательные трубки развеивает его. Мама жива. Ещё жива. Чонгук присаживается на стульчик возле кровати, оглядывая поседевшие редкие волосы и серую кожу. Лицо покрытое морщинками и шрам проходящий через всю щёку. Отец оставил, в свой последний приход домой. Если не Чонгук, то её бы и не стало в ту ночь. — Мам, — шёпотом, не желая разбудить, — я скучал по тебе. Мне кажется, что у меня ничего не осталось. Мать лежит неподвижно, не реагирует. — Я наконец-то нашёл человека, с которым хотел бы провести всю свою жизнь, и с ним мне казалось, я стал меняться к лучшему, с ним я улыбался и радовался новому дню. У меня знаешь, мам, так безумно колотится сердце, когда мы вместе, я задыхаюсь в нём. Мне его бесконечно не хватает, и я бы сам умер ради него, но я всё проебал. Я столько раз злился на него, причинял боль, сильную, пугал его. Я впервые убил человека на ринге, а самое ужасное, что в тот момент мне это нравилось. — Чонгук решил излить всё, что так долго томилось в нём и гложило помутнённый разум, — я не знаю, кто я. Не знаю, что я вообще могу дать ему. Я всё больше становлюсь похож на отца, — голос дрожит, — я ненавижу себя. Всё, что во мне ужасное, оно разрастается, иногда я совсем не уверен, что я должен жить. Чонгук упирает лоб в ладони, скрывая появившиеся слёзы, что медленно сползают по щекам. — Я не знаю, что мне делать, я запутался. Помнишь Чимина? Он погиб из-за меня. Я ничего не мог сделать, я даже не навестил его могилу. Я ужасен, и я знаю это. Но что мне сделать, чтобы стать лучше, мам? Я всё, блять, порчу, всё к чему прикасаюсь — рушится рано или поздно. Я не способен на что-то хорошее или, может, просто пойду по стопам отца? Я сам себя боюсь иногда. Должен ли я пойти к тому, кого люблю, если любви этой не заслуживаю? — мягкая ладонь легла на его волосы, заставляя подняться. Мама проснулась. — Сынок, — хриплым голосом произносит мать, ей тяжело дышать самостоятельно, — любить не стыдно, любить не запрещено. Не тебе решать, заслуживаешь ли ты любви, а партнёру. Ты любишь, и если это по-настоящему, если тебя любят так же сильно, ты поймёшь. Просто поговори с ним, — мама через силу улыбается. — Но он боится меня, я столько боли ему принёс, он меня не простит, — Чонгук совсем отчаявшись упирался лбом в руку матери. — Не тебе решать, — мама дает легкий щелбан сыну, — спроси его. Я знаю, ты похож на своего отца, но если хочешь сделать его счастливым, то борись, борись всю жизнь с гневом, что хранишь в себе. Это очень тяжело, и твой отец тоже старался, я хочу, чтобы ты помнил об этом, — мать закашливается так сильно, что у Чона сжимается сердце. — Я смогу? — Чонгук не знает, зачем спросил, потому что всё зависит лишь от него, он понимает. — Ты сильный мальчик, всегда был сильным, — мама улыбается, а прозрачные жемчужины застыли в глазах. — Тогда, думаю, мне стоит поторопиться? — Чон неуверенно встаёт, — мама? — Да, найди его и скажи всё, что считаешь нужным, открой своё истерзанное сердце и, возможно, он поймёт и примет тебя. Будь честен, мой малыш. Я люблю тебя, — мать склонила голову к подушке, а Чонгук взялся за ручку чемодана, крепко сжимая, чтобы не растерять свою храбрость и решительность, — и помни, что семья, это не только те, кто вырастил тебя, — женщина выделила последние слова, — семью создают люди вместе, я верю, что ты справишься, — мама улыбнулась, напоследок обессиленно помахав и уронив руку на кровать. «Всё-таки пришёл» — это всё, чего она желала, сказать последние слова сыну, которого не смогла защитить, сама не смогла создать счастливую семью и надеялась, что хотя бы у Чонгука получится. Потому что после всего, через что он прошёл, он заслужил шанс на счастье. Альфа покинул палату, зная, что больше никогда не зайдёт туда, зная, что это был последний разговор и зная, что теперь он готов отпустить. Его мама наконец-то обретёт покой.***
Nick Wilson — Everybody But Me
— Хосок, жёстче, пожалуйста, — выстанывал Тэ, выгибаясь в пояснице, жмурясь от недостатка ощущений, желая отдаваться, словно в последний раз. С Хосоком так не получалось, альфа был слишком нежен, хоть и послушно выполнял всё, что требовал Тэ, всё равно не мог соответствовать его желаниям. Любил, когда Хосок немного склонял голову набок, потому что его линия челюсти напоминала ему Чонгука. Они были немножко похожи, от этого Тэхёну становилось легче. Видимо вкус на парней у него не меняется никогда. Тэ вгрызался в свою руку, зубами прокусывая мягкую кожу, сам толкался навстречу, отчего мокрые шлепки эхом разносились по комнате. Сильнее, быстрее, глубже. Он не мог насытиться. И так уже пару недель, с тех пор, как они начали встречаться, зато в остальном альфа был просто волшебным. Он выполнял всё, что Тэ просил, он водил его в музеи и кино, на выставки и соревнования по поеданию рамёна, водил его в лабиринт страха, хоть страшно там и не было. Он держал его руку всякий раз, когда его собственные заняты не были. Ведя машину, одна рука всегда покоилась на бедре омеги, поглаживая, успокаивая. Всё было хорошо, Хосок действительно занимал всё больше места в сердце. Он дарил теплоту и уют, заботу и нежность. Тэхён бы мог сказать без лжи, что любит его. Но это было не так, как Хосок желал. В греческой философии описаны несколько видов любви. Эрос — страстная любовь-увлечение, стремление к полному физическому обладанию любимым. Людус — это любовь-игра, игра в своё удовольствие. В такой любви чувства достаточно поверхностны, настолько, что допускается измена с обеих сторон. Сторге — любовь-дружба, основанная на нежных, тёплых, надёжных отношениях. Вот как раз последнее у омеги было с Хосоком. Жизнь, можно сказать, наладилась, кроме постоянной подруги-бессонницы. Тэ уже привык, что больше часа-двух поспать не удаётся. Иногда отрубаясь где-нибудь в метро или в автобусе. Иногда он забывал, что происходило пару дней назад, а Хосок не рассказывал. Уже привычно, уже приелось. — Я сегодня снова к Субину зайду, немного посидим, — Тэ одевался неспеша, пока Чон приходил в себя, лёжа в кровати. — Вы так сдружились, я рад, что ты нашёл друга, — Хосок поднёс к себе ноутбук, проверяя рост акций, — повеселитесь там, позвони потом. Сегодня нужно забрать таблетки из больницы, ты справишься сам? Родители позвонили, попросили приехать, помочь с покупкой нового дома. — Хо перевёл взгляд на омегу, натягивающего на себя оверсайз футболку цвета хаки. — Хорошо, без проблем, я пойду тогда, — Тэ наклонился и чмокнул Хосока в носик, закидывая на плечо свой рюкзак, и покинул квартиру. Хосок знал, что Тэ ходит к Субину, чтобы немного расслабиться, знает, что там он отдыхает и приводит мысли в порядок. Это всё, что знает альфа. Тэ проходит пару кварталов с быстрым шагом и сбившимся дыханием, заходит в магазин возле дома, покупает «как обычно» и, поднимаясь на нужный этаж, заходит в квартиру. Свою квартиру. В которой жил когда-то, отец всё ещё платил за неё, сам, наверное, не подозревая, поставив автоплатёж, и Тэ был благодарен, что в этом месте никого. Нет и не было никакого Субина. Омега выдумал всё, врал Хосоку изо дня в день, стремясь оказаться здесь. Среди вещей, что напоминали о нём, кровать, в которой творилось безумие, кухня, где готовились только завтраки, шкаф со старой одеждой. Ким выходит на балкон, пиная пустую пачку ментоловых сигарет в кучу к остальным. Их столько там валяется, что не сосчитать. За три месяца накопились, и Тэхён бы поволновался о своём здоровье, если бы ему не было всё равно. Доставая из пакета, что нёс из магазина ещё пару пачек, он дрожащими руками быстро поджёг тонкую сигарету и прижался губами, вдыхая со всей силы, глубоко, чтобы лёгкие пропитались ментолом насквозь, заставляя закашляться. Он выкуривал одну сигарету, когда скучал до безумия сильно. А скучал он ежесекундно, одной сигареты катастрофически мало. Две, три, семь, не считает уже. Курит, пока не полегчает, зажимая отраву между пальцев. Жизнь наладилась, расцветая и приходя в себя. Тэхён тоже старался, искренне пытался, но не смог. Чтобы он ни делал, ничего не выходило, и в конечном итоге он лгал либо себе, либо Хосоку, о чём жалел ещё сильнее. Он всё еще боролся с тёмной стороной, как и тёмная боролась со светлой. Он абсолютно запутался и не знал, что делать. Приходил в старую квартиру каждый день, пытаясь найти выход. Изо дня в день повторял, что ради собственного блага, он должен забыть Чонгука. «Люблю, люблю, люблю» — выло сердце, и этих слов было катастрофически мало, чтобы описать хоть малую частичку его чувств. Так и остался на краю пропасти. Не уйти, не упасть. И Хосок, держащий за руку над ней, молящий не прыгать. Вся боль давно забылась, причинённая тем монстром, что душу к себе привязал. Это фактор человеческой жизни, рано или поздно стирать болезненные воспоминания, маскировать их, менять на менее травмирующие. Оставалось лишь хорошее, от чего с каждым днём всё больше аргументов Тэхён находил, чтобы вернуться к нему. Прижаться, вдыхая запах цитруса с ментолом, назвать идиотом и поцеловать, жадно кусая губы и смеясь сквозь поцелуй. Тэхён хотел бы заплакать, да только слёз не осталось. Лишь опустошение. Прирученное одиночество, что сжирало постепенно. И что ему теперь делать с этой своей любовью?***
Хосок держит руль двумя руками, сосредоточенно направляясь в пригородную зону. У его родителей свой небольшой домик с оградой и лужайкой, на которой Хо играл, будучи ещё совсем ребёнком, с машинками. Он помнит его до мельчайших деталей, каждую лесенку, каждую трещинку на стене, что появилась из-за просадки фундамента. Он тут вырос в любви и заботе. Будет немного жалко продавать этот дом. Чон въезжает на участок, паркуясь у гаража. Родители выходят встречать его, как делают это всегда. Отец пожимает руку и провожает в дом. Их сын, как никто другой разбирался в товарах, в интернете, где и как лучше сэкономить, что купить и у кого. Дома его ждал горячий обед, приготовленный матерью, жареный рис с креветками и пибимпаб. Альфа наслаждался запахами, витающими в воздухе, их смешением. Ему нравились запахи его родителей, кедр и сладкая мята. Они так подходили друг другу, были такими счастливыми, что кажется их дом — это рай на земле. Они были довольно молоды, Хосок появился, когда матери было всего двадцать. Поэтому родители всегда были с ним на одной волне. — Спасибо, тогда с риелтором как договорюсь, позвоню тебе, может, все вместе сходим и посмотрим новый домик, — отец допивал кружку холодного тёмного пива, чокаясь с сыном. — Ну, конечно, если у него не будет срочных дел, — мать наклонилась, поиграв бровями и давая Хо свободу выбора, хотя он бы и так согласился. — Да, да, разумеется. Как у тебя дела-то? Когда со своим омегой познакомишь, от тебя так сладко ягодами пахнет, — мистер Чон откинулся на своё кресло, оглядывая сына. Вновь убеждая себя, насколько быстро растут дети, и каким красивым мужчиной Хосок стал. — Всё хорошо, — Хосок сделал глоток прохладительного напитка, — просто ему слишком многое пришлось перенести из-за одного ублюдка Чонгука, поэтому я не хочу его торопить, а так с радостью познакомлю, — Хосок поставил кружку и поднял глаза на замеревших отца и мать. Те побелели, замолкнув на мгновение, переглянулись в панике, атмосфера разом изменилась, и Хосок напрягся. — В чём дело, — спросил он, видя как мать упёрлась рукой в столешницу на кухне, стараясь удержать равновесие, а отец скрывал глаза под чёлкой, не осмеливаясь их поднять, — да говорите уже! — Чона это пугало, что за реакция такая. Тишина растянулась, пока отец не выдохнул горько, начиная объяснять. — Хосок, понимаешь, мы были совсем молоды тогда, не могли позволить себе лишней миски риса, мы были очень влюблены, что допустили себе одну ошибку. — Отец взял руку Хосока, будто вот-вот сообщит, что они смертельно больны уже давно, но это слишком абсурдно, Чон не знал, что думать и ждал, пока отец продолжит, — ты не первый наш сын, был ещё один, но нам пришлось отдать его в руки другой семьи, потому что иначе было нельзя, мы, в первую очередь, о нём думали, чтобы у него было, что съесть на ужин, чтобы он не жалел об упущенном детстве. — Подождите, — Хо метал взгляд с матери на отца и обратно, — у меня есть брат? — Хосок был шокирован, всё еще не понимая, что происходит и как так вышло, что он узнаёт об этом сейчас, что родители так долго скрывали ещё одну часть его семьи. — Чонгук, его зовут Чон Чонгук, — отец пустил слезу, а Хосок открыл рот, замирая. Он не мог поверить в это. Это просто невозможно, что за дерьмо вообще? Чонгук его брат? Может это какой-нибудь другой Чон Чонгук? Но почему-то сердце подпрыгивало и понимало, что это именно тот, о ком он думает. То есть тот, кто испоганил жизнь Тэхёну, тот, кто убил человека на ринге, тот, кто не устаёт демонстрировать свою жестокость на тех, кто слабее, это его, блять, брат? То есть его идеальные родители просто избавились от ребенка, скрывая это двадцать лет? То есть Чонгук ему родной? Одна кровь, одна семья? Чонгук жил где-то далеко так долго, судя по нему не был счастлив, да и вообще не знает ничего о заботе, а Хосок припеваючи рос в комфорте, любви и не знал бедности? Хо на ватных ногах поднялся со своего места, и мать подбежала к нему: — Прости, что мы не рассказали тебе раньше, мы просто не знали, как ты отреагируешь, мы не знали, как сказать, — мать горько плакала. Это была её единственная ошибка, которую она несёт с собой всю жизнь. Отец держал её за талию, останавливая в попытках удержать сына, от этого легче не станет. — Мне, — Хосок запинался, направляясь к выходу, — мне нужно подумать немного, побыть наедине, я, я поеду домой. — Он вышёл из домика, мигом садясь в свою машину и уезжая, как можно дальше. Он ехал очень быстро, хорошо, что хоть трасса за городом почти пустая, навстречу почти никого. Хосок не знал, как переварить ту информацию, что услышал. У него есть брат, кровный, он видел его, он, блять, с ним делил своего парня. Хосок тормозит у обочины посреди соснового леса, потому что тело совсем не слушается, а вести автомобиль опасно. Что Хосок должен сказать Тэхёну? Как ему это сказать? Чон упирался головой в руки, что были сложены на руле. Как можно осознать тот факт, что тот, кого ты ненавидишь всей душой, твой близкий, тот, с кем ты должен был делиться игрушками в детстве, тот, кто должен был за руку в школу отводить и заступаться, если кто обижает. Как бы всё могло сложиться, не брось его родители первого сына в руки неизвестных людей? Теперь Хосок понимает, почему те всегда были такими добрыми, разрешали всё, помогали и поддерживали. Они компенсировали Хосоком Чонгука, что должен был расти вместе с ним и наслаждаться семейными вечерами за ужином, просмотрами кино и походами в аквапарк. Чонгук всего этого был лишён. Хосок и не знал его толком. Знал только, что тот вырос тираном. А люди просто так ими не становятся. Жестокость заложена в человеке, если он рос в ней. Кто-то способен побороть это и жить лишь с тяжелой ношей прошлого на душе, а кто-то, как Чонгук, не в силах вынести этого, пытаясь излить миру свою боль в поисках помощи. Сейчас Хосоку даже становилось жалко Чона, и стыдно, что он получил всё то, что должен был Чонгук. Он украл его детство. Чон поднимает глаза на дорогу, не понимая, как такой хороший день в миг превратился в роковой. А входящий вызов с подписью «ТэТэ», остаётся без ответа.***
Neoni, Egzod, Maestro Chives — Royalty
— Как Ваша бессонница? Лекарства помогают? — врач с волнением осматривал Кима, он наблюдал его с шестнадцати лет, поэтому привязался к парню. У Тэхёна были круги под глазами, поблёкшая кожа и пустой бездонный взгляд. — Я сплю пару часов, когда принимаю их, но больше не выходит, — омега опускает взгляд, теребя шнурок своих чёрных джоггеров, что Хосок подарил недавно. Врач немного поджал губы, понимая, что бессонница у парня уже в серьёзной стадии, если так продолжится, то его придётся класть в стационар и колоть транквилизаторы, а для его истравленного химией тела, это очень опасно. — Что ж, тогда вот, последние таблетки выписываю, они очень действенные, хватит всего половинки и Вы должны заснуть. Если и это не поможет, — врач поправляет очки и закрывает свой блокнот, — то придётся ложиться в больницу и назначать курс психотерапии в комплексе с препаратами. Тэ никак не отреагировал, лишь забрал листок с рецептом и дозировкой. — Спасибо, доктор, тогда я пойду домой, попробую поспать немного. Омега выходит из кабинета, запуская другого больного. Он набирает Хосоку, но тот не отвечает, видимо, всё ещё с родителями занят или с отцом опять в сауну ушёл. Тэ убирает свой мобильный в задний карман и минует стойку регистрации, прощаясь. Как же ему надоело видеть людей в халатах, надоело быть больным, вечно нуждающимся в каких-то разноцветных таблетках, без которых, вроде бы, не всё было так плохо. Сейчас всё внутри будто онемело, замерло, словно и нет Тэхёна вовсе, словно сердце не бьётся. Он достаёт пачку сигарет и прикуривает розовой зажигалкой, которую купил в магазинчике. Огонь немного опаляет пальцы, но Киму даже нравится. Как-то даже приятно. Он сидит на скамеечке в саду, у больницы в курящей зоне. Вдыхая ментол от которого стал зависим, но который всё равно не заменит запах Чонгука, в нём нет тех грейпфрутовых ноток. Сидит и играется с зажигалкой, поднося к подрагивающему огню палец, всё ближе и ближе, обжигая. Всматривается в пламя, что причиняет боль и скучает. Следом идёт вторая сигарета. Сколько так ещё будет продолжаться? Сколько он будет внушать себе, что с ним будет всё в порядке? Что он справится? Три месяца прошло, а ничего не изменилось. Чувства никуда не делись, только больнее стало. Но он предполагал, что так будет. Либо плохо, либо хорошо. Всегда эти два варианта от каждого решения. Тэхён закрывает глаза, мечтая наконец-то прекратить всё это. Представляя себя и Чонгука, здоровых, весёлых и обнимающихся где-нибудь на своём участке небольшого домика за городом, где нет лишних глаз. Где никто не узнает, насколько сильно они любят друг друга. Потому что их отношения слишком интимны для посторонних, никто и не сможет понять, как жертва и тиран могут быть вместе и любить друг друга. Но это лишь фантазии, вряд ли Чонгук простит его и вернётся. Вряд ли они смогут быть вместе. В греческой философии есть ещё виды любви, основанные на трёх основных, и один из них про Тэхёна с Чонгуком. Мания (совокупность эроса и людуса). Это иррациональная любовь-одержимость. И сопутствует ей обязательно неуверенность и зависимость от объекта любви. Это тот самый случай, когда в любовь бросаются «как в омут». Именно такая любовь ломает людям жизнь, разрушает семьи… Но иногда благодаря ей семьи возникают. А люди становятся счастливыми. Но вечно так любить нельзя, и этот стиль любви разрушителен. Либо мания рано или поздно должна перерасти в другой стиль. Либо любовь исчезает (может остаться ненависть или равнодушие). Либо гибнут те, кто так любит. Тэхён ощутил, как ветерок подул в лицо, а солнце перестало греть, заменяя себя тенью и открыл глаза, внезапно замечая знакомую пару обуви похожей на берцы. Он медленно ведёт взглядом по знакомому до боли силуэту, что стоит в чёрных классических штанах и огромной белой футболке с надписью «kill yourself, if you don't think i'm cool», Тэ мысленно улыбается, смеясь над надписью. Он поднимает лицо и видит глупую кроличью улыбку, глаза, в которых таится что-то родное, и сердце замирает от облегчённого: — Нашёл.