Холодный оскал лазурных волн

Благо, в такую-то особо сопливую минуту Лектер не слышит моего кряхтения и направляется к шкафу. Достает мягкий шарф холодно-лилового оттенка — очень уж похож на тот, которым обычно окрашивают банки с моими лекарствами. Я твёрдо для себя решаю превратить ту стену аромата Ганнибала, что возвелась надо мной, во временную личную крепость. Отвернувшись к стеклу, я цепляюсь за бокал обеими руками - нельзя допускать новые изъяны брюк. Пусть даже тот, к кому он так дружелюбно направляется, застрелит его и будет потрошить внутренности, я буду смотреть на это через отражение. Не поверну головы. Ни за что. Глубоко вдохнув, прилепляю глаза к стеклянной глади. — Здравствуй, Алана, — тепло произносит Ганнибал, когда я слышу цокот трёхсантиметровых каблуков. Не слишком заостренных, не слишком лакированных, но таких, что стучат по кусочку моего мозга, ответственного за воспоминания. — У нас достаточно холодно, надень свой шарф. Думаю, ты откажешься примерять один из моих костюмов. Как мило, он хранит её вещь. А еще и упоминает костюм. Но всё же костюм — не рубашку, не кофту, не жилетку, не свитер, не водолазку — он предлагает ей поверхностный предмет гардероба, лишенный черты чего-то домашнего, личного. — Я согреюсь наличием обвинительный бумаг, когда тебя снова упекут за решетку, Лектер. За стекло, если быть точной,— стервозно поскальзывает когда-то знакомый мне женский голос, при этом будто процеженный через фильтр, в котором не очищается от грязи, а, наоборот, вбирает её в себя. По её тени видно, что Алана достает волосы из-под воротничка одной рукой, другой при этом придерживая что-то снизу. Чёрт бы её побрал, как долго она ещё собирается стоять в дверном проёме? — Только в этот раз ты будешь любоваться голыми стенами, мной и соитием крыс. Крысы, кстати, у нас сытые. Будут питаться лучше, чем ты, ибо мы любим животных, — да уж, помню как когда-то она на протяжении двух месяцев заливала сухой собачий корм водой, из-за чего Бастера неделю пришлось пичкать суспензией от несварения желудка. Любовь так и сквозила в его ежечасных поединках со съеденной пищей. — А ещё никаких бумаг толще туалетной, канцелярских ножей, пилок для ногтей, карандашей, тетрадей со цветочками и ножниц. Ага, я позабочусь об этом. — Клянусь, что голову отдам на отсечение, если та темнокожая девушка с португальским акцентом снова принесёт мне ножницы. — Ганнибал глумливо кланяется, но по-привычному сдержанно, не утруждая себя этим движением. — Сам брак напоминает ножницы - половинки могут двигаться в противоположных направлениях, но проучат всякого, кто попытается встать между ними. Как поживает Марго? Ну просто дьявол во плоти. Только он может быть так грубо и вежливо вытащить горсть одну из действительно уязвимых для Аланы крупинок жизни. Кажется, мне снова становится жарко. — Тебе интересны все подробности моей личной жизни или только те, что возбуждают? — произносит голос Аланы, покрытый тем же лаком, что и её туфли. Её тень раздражённо протягивает ему что-то большое и уходящее в пол, словно питон. Тень Ганнибала же наклоняется в сторону, пахнущую, как мне кажется, электрическим током и сырыми ветками, и закрывает дверь. Он не отходит ни на метр, из-за чего Алане приходится пятиться в угол. — О них я знаю. Мне интересно лишь то, с каким усилием воли ты стараешься утопить их в своём пруду, боясь, что однажды всплывут наружу. Опозорят. Заставят снова отращивать волосы, — напряжение, сжатое в большой электрический шар, отскакивает от Аланы в угол, и я слышу, как растерянно похрустывают её пальцы. Алана начинает дышать еще громче, когда Ганнибал нависает над ней на расстоянии вытянутой руки. Думаю, она уже поблагодарила свои гены за то, что не одарили её высоким ростом. Прежде я бы сочёл это привлекательным. Но сейчас…нет, я ни за что не повернусь. — Но волноваться не стоит, Алана. Ваша ссора несущественна, она не разрушит семью и даже не пошатнет той самой страсти. И этот жест Марго - всего лишь каприз, отголосок семейных комплексов. Тебе стоит превратить этот застоявшийся пруд в реку, — спокойным голосом говорит Ганнибал, тембром своим почти что силой наталкивая на подчинение. Причёсывает ей душу, чтобы потом пройтись по ней острой бритвой? Ведь Ганнибал знает, что его слова и с годами отшлифованная интонация как ничья другая способна настроить на разговор. Уверен, он бы сказал это, не напрягая и единой мышцы на лице, даже если его руки, ноги и тело были бы привязаны, а висок поглаживала рукоятка Браунинга. Ещё секунду назад мне казалось, что окно передо мной отказалось отсвечивать что-либо: слишком уж сильно эти двое искрятся — дом не одобряет подобной атмосферы. Но вот оно, моё дорогое и преданное, наконец вырисовывает крепкий силуэт в алом, как свежая кровь, костюме, но с черным нижним бельем под ним и бордовыми туфлями. С недавних пор Алана перестала стесняться открытого выреза, и с каждой нашей встречей, кажется, её вырез вытягивается все ниже и ниже. Сейчас он глубок ровно настолько, что даже в отражении я могу видеть линии её кругленьких форм. Тем не менее, никакая моя неприязнь не позволила бы сказать, что Алане не идет такая откровенность. — Я услышал тебя, — говорит Ганнибал, перематывая диалог на несколько минут назад. — Но пока мы здесь, я хотел бы любоваться не грызунами, а тобой за одним из моих любимых вин. Его вкус в это время суток настолько волшебен, что лучше любых моих слов отблагодарит за помощь, — я не вижу этого, но уверен, что Ганнибал сейчас улыбается, а Алана тяжко дышит, разжимая пальцы, и снова обматывается шелухой из равнодушия, потому что он уже не стоит над ней. Но что за помощь?…— Оставь его и, пожалуйста, присаживайся за стол. Я убеждаюсь, что надежно прилип глазами к стеклу, когда каблуки Аланы проскальзывают мимо меня. Цок-цок, цок-цок, цок-цок. Остановка. Краем глаза вижу, что она смотрит в мою сторону. Цок-цок, цок-цок, цок. Отодвигается тяжёлый стул - Алана садится за стол в десяти метрах от меня и достает телефон, проверяет почту. От неё тянет не ветками, как я думал, а маслинами и густым ветром, похожий на тот, что витает в воздухе перед началом крупного града. Стекло отсвечивает под косым углом, но я отчетливо вижу её силуэт. Как странно, руки, движения, плечи - всё как будто толстым слоем нанесли на ту Алану, что я когда-то знал, когда был влюблен в нее тридцатилетним мальчишкой. Но Ганнибал где-то пропадает. Слышу, как что-то грузное тянется по паркету, слышу удар тряпки об пол, слышу, как он намыливает руки, а затем вытирает их об махровое полотенце. Все эти шорохи создают вопросы. Ладно, раз уж я решил уйти от их беседы, уставившись, как дурак, в окно, буду ориентироваться на звуки. Включаю актёрскую игру и надеваю маску безразличия. Пусть думают, что я на грани срыва, и поэтому решился изолироваться от непосредственного общения, а не просто боюсь, что схвачу нервный приступ, как только Ганнибал прикоснётся ко мне. Наконец, он появляется. — Уилл, хочешь еще вина? Составь нам компанию, — невозмутимым тоном произносит он и отодвигает стул перед собой и рядом с Аланой, хотя ведь знает, собака, что единственное, что мне хочется - это очистить атмосферу от всего, что мешает. Увидеть скрытую от меня сторону его сердца, поросшего твердым мхом. Прикоснуться к его лицу, плечам, к идеальным пальцам. Дать возможность вырваться ощущению, сжигающему меня изнутри от всей этой неловкости и неразгаданных мрачных дел. Чёрт, опять я свернул в какой-то лабиринт запретных мыслей… — Пейте сами. — Но… — Я сказал, что не хочу. Глупо думать, что приглашение Ганнибала означает простое осушение бокалов и душевные разговорчики. Нет, я просто не могу смотреть на Алану. Её становится слишком много. Невыносимо много. — В таком случае, доктор Блум, я принесу что-нибудь другое. Вам было бы хорошо успокоить нервы. — Я пила «Лафит» и знаю, что он крепкий, — еле знакомым мне осенним голосом произносит Алана. Вот она кто - осень, обрушившаяся на вечнозеленые ветки Ганнибала. — И я не те три девочки, что тебе некогда записки под дверь подсовывали, думая, что в один солнечный день ты их трахнешь. Меня передёргивает. Господи, насколько же сильна может быть его сексуальная энергия, если от одного лишь дыхания над ухом я чувствую, что отдаю своё тело в жертву? Не она ли стоит твердой горячей стеной за каждой секундой, когда он тянулся ко мне? Нет, это явно не то, под что я подтачиваю свой разум. — Четыре. Вы снова воспринимаете всё по-своему, доктор Блум, — Ганнибал довольно улыбается, не скрывая, что смакует своё любимое чувство - радость от ловли людей в капкан, сплетенный из их излишне плоского представления о нем. Это без промаха действует на таких, как Алана, которые думают, что Ганнибал распыли́м на воспоминания с ними. Нет, дорогая, он вычеркнул тебя из жизни намного раньше, чем ты могла бы предположить. И не беси… — Я сказал о влиянии вина на человека в плане физическом. Вино действует на людей с определённым генотипом. У женщин сосуды особенно реагируют на повышение этанола в крови, в результате лицо и другие части тела наливаются краской. Как у Уилла, — агрессивно сглатываю, мысленно чиня разрушенный им барьер между нами. Как может он подстрекать меня в присутствии, мать его, Аланы? — Я достану Мартини. Ганнибал явно ждёт ответной реакции, но не получит её. Я и рта не открою, пока эта миссис не покинет помещение. Небесно-прозрачная бутылка звякает о стеклянный стол, а руки Аланы вытягиваются на галантно принесённую Ганнибалом кожаную подложку. Её глаза расширены, грудь вздымается быстрее обычного, а деревянные пальцы чуть заметно вибрируют, как бывает у неопытных заключённых в первые дни тюрьмы. И всё же, её психологическое зажатие Ганнибалом в угол прихожей не сумело накрыть собой то волнение, что крошило весь её внутренний стержень. — Есть в этом доме лёд? — раздражённо спрашивает Алана. Лектер смотрит на неё с иронией. — Жаль, что ты расцениваешь мою благодарность разбавлением и без того не лучшего напитка. — Твоя благодарность стоит воды из-под крана, — Алана скрещивает ноги, точно пытаясь придать себе более трезвый вид. — Пойду налью. Мне всё равно, пусть он хоть намертво заржавел за три года. Через мгновение бокал наполнен голубоватой жидкостью, и она встает, направляясь к раковине. Алана неаккуратно дёргает ручкой, и из пасти крана вырывается лишь несколько устрашающих звуков. Воду-то Ганнибал заранее выключил. Та Алана, что некогда представляла из себя обитель спокойствия, демонстративно цокает и как-то особенно далеко закатывает глаза. Ей приходится снова занять своё место под смеющимся, почти издевательским взглядом Лектера. Неожиданно для меня она горячими руками достает и закуривает сигарету. Стряхивает пепел на кожаную подложку Ганнибала. Ох, и зря же ты это! Кто знает, может, она видела и общалась с тем, на чью плоть сейчас хладнокровно падает пепельно-белый дым. Мне вообще странно видеть её отражение такой - вдыхающую и выдыхающую дым, а не собственные принципы. Потираю виски — чувствуется, как лицо готово расплыться в тупой улыбке. Внутри всё превращается в пушистую шерсть Уинстона, игриво щекочущую каждый мой нерв. Почему-то вспоминаются те безымянные девушки, о которых заикнулась Алана. Конечно, я думал о том, какое место занимает секс в его жизни. Насколько сильна его тяга? Искренне ли уважал он тех, кому позволял распахнуть себя? Происходило ли это на почве сильной эмоциональной привязанности? Случалось ли, что те девушки страдали от его манипуляций? На секунду мне представляется картинка. Бесцветная, но отчётливая. Темноволосая женщина сидит на письменном столе в его кабинете. У неё туфли без каблуков и прямая спина. Одета в фиолетовое обтягивающее платье, нижняя часть покрывается складками по мере приближающихся шагов. Тихий стон. Ягодицы девушки оказываются в его мастерских руках и лишь слегка приподнимаются от аккуратных толчков. Язычок ремня его брюк ритмично позвякивает, ускоряясь с каждой секундой. Её ровная спина прогибается волнистой дугой, и от тянет девушку ближе, до того момента, как… От большого ледяного пласта откалывается маленький кусочек, когда Ганнибал вводит в него специальный нож. Словно коршун, выискивающий добычу, он успел обойти траекторию всей комнаты, беззвучно пройдя мимо меня, безошибочно открыв нужный ящик. И почему Ганнибал хранит нож для колки льда не на кухне? Да и когда он научился ходить так тихо, что я и не заметил, как шлейф его запаха проскочил прямо у меня за спиной? На стенках бокала отпечатываются два следа от темно-красной помады Аланы. Слегка зажмурившись, она опускает напряженные плечи, открыв небольшую дверку для разговора. Ганнибал внимательно рассматривает её, чуть нахмурив брови: ему не нравится, когда напитки портят, а еще больше он не терпит лжи. — Алана, пока мы здесь почти одни… — его пауза ударяет мне в уши и сворачивает желудок. Только не произноси моего имени. Не хочу слышать то же самое, после чего обычно происходит то, что ломает меня. — Скажи мне, почему ты это сделала? Становится так тихо, что, кажется, я могу услышать, как её губы ударяется об край бокала, а алкоголь течёт по пищеводу. Темноволосая девушка тянется к его щеке и жадно целует. Отпрянув, она глубоко дышит, а он пробегается по её шее, вдыхая аромат тонкой кремовой кожи. Он бережно кладет руки на внутреннюю часть женских бёдер, а она проводит по его вискам, ероша намокшие волосы. Оба смеются в перерывах между толчками и вдохами. — Я сделала это не для того, чтобы ты спокойно спал своим каннибальным сном. — Алана выдёргивает меня из непроизвольно рисующихся в голове образов. — Это моё прощание с Уиллом. Я хочу, чтобы он спал спокойно после всего, что пережил из-за тебя. Хотя не знаю, насколько Уилл сам хотел бы такого. Когда для тебя он готов на всё, [вздыхает] меня даже не собирается почтить своим «здравствуй». Плевать, что она сказала. Меня охватывает ощущение не сколько от сути, столько от оттенка речи Аланы. Ощущение, будто какая-то отдельная прослойка мозга неосознанно реагирует на её интонацию: взволнованная, напряжённая, она повышает голос, чтобы скрыть внутреннюю панику и дробит предложения, делая паузу между ними для вдоха. И вот уже подсознание работает за меня. Мелкие остроконечные пазлы складываются в один, и у этого пазла бордовые губы и трёхсантиметровые туфли. Её дрожь, скрываемая агрессией, благодарность Ганнибала, тяжесть, которую он тащил по паркету прихожей и настойчивое желание выпить. Благо, убийцей я могу представить любого, но гораздо легче рисовать его образ, имея возможность проникнуть в сознание без сдерживающих элементов, то есть знания этого человека. Если же выходит, что я знаю её, приблизительно, конечно, знаю, как же впихнуть в них психологический навык убийцы? Для него просто нет места. Пока они говорят что-то обо мне - наименее значительной здесь фигуры, закрываю глаза и заворачиваюсь в простыню из тьмы. Грузный золотой маятник разрубает разум на две части, в одной из которых находятся лишь я, Алана и Дракон. На этот раз мне не важны детали. Важно лишь то, чем она сделала это. Нож или пистолет? А может быть, задушила жгутом? Нет, у неё бы не хватило силы, да и Долархайд не из хилых. Ладно, допустим, что она прострелила его череп сзади. Алана хорошо стреляет, особенно из дамского пистолета — карманного и лёгкого, но её руки дрожат, когда дуло направлено на человека. Поэтому она стреляет практически в упор. Кровь брызгает на лицо и шею. Если она успевает увернуться (что крайне тяжело в состоянии шока), тогда кровь не пачкает её одежду. Судя по тому, что она всё еще в первичном ужасе от убийства, Алана не успела бы умыться или сходить в душ. Значит, вытерлась влажными салфетками, скорее всего с сильным запахом. Второй вариант. Алана использует нож. Стараясь подобраться сзади, её лезвие касается шеи Дракона, но успевает лишь поцарапать, когда он хватает её за руку. Алане не хватает решительности пырнуть человека ножом, Дракону же достаточно слуха, меткости и интуиции, чтобы понять, что за его плечами невысокая женщина. Скрутив запястье Аланы, он толкает её ключицы (с детства не позволяет себе надавливать на женскую грудь) и опрокидывает на пол. Фрэнсис знает своё дело, и потому завершает его быстро. Выхватив нож, который Алана сумела удержать, он торжественно возносит над ней руку, мысленно рисуя линии разреза её грудной клетки, огибающий всё, на его взгляд, недопустимое. Сев на неё, Дракон ощупывает прочную ткань пиджака, чувствуя под ним еще один слой одежды. — Это будет божественно, — шепчет Долархайд и мягко, отнюдь не жестоко улыбается, но его заячья губа, кажется, трещит по швам. Но, окрылённый своей победой, Красный Дракон не успевает выдохнуть это чувство, потому что Алана, неистово крича, вонзает в его грудь второй нож. Теперь покрываются липкой субстанцией не только её лицо и шея, но и одежда, руки, волосы. Но у Аланы нет времени на душ: она переодевается и протирает все части тела салфетками. С запахом. Тьма вокруг меня расплывается. Запах. Всё, что я знаю из прошлого - Алана любит душистые полевые цветы. Она всегда всё с этим грёбаным благовонием флоры. Итак, мне нужно подобраться к ним и узнать, насколько сильно она пахнет этими грёбаными салфетками. Чёрт возьми, ведь от этого зависит то, до чего она додумалась, чтобы взять с собой. Если это нож, то Ганнибал просто выбьет его, с легкостью парализует Алану, что та и не сумеет пошевелиться. Если же пистолет, то дела плохи. Сделать вид, что хочу достать что-то из куртки в прихожей? Ага, и прийти оттуда с пустыми руками. Заглянуть в туалет? О нет, спасибо, хватит уже пялиться на трупов. Не то, чтобы я потерял иммунитет к их виду - работа с ФСБ всё-таки не только разрушила мою нервную систему, но опасаюсь, что сызнова одолеет чувство, утопленное в прошлом, когда к телам убитых прикасались те же пальцы, что и ко мне несколько минут назад. А может, послать свою гордыню куда подальше и просто сесть с ними за стол? Посмотреть на Алану глазами, а не строить догадки из её возможного запаха; установить своим присутствием некую границу в поведении Ганнибала. Хотя кого я обманываю, когда это он упускал возможность высказать человеку своё отношение завуалированными фразами? В такой ситуации умнее бы оказался ребенок - они непосредственны, не скованы и чаще всего ментально здоровы. Что бы сделал кудрявый мальчик, который, в силу своего возраста, еще не успел осознать, что его действия могут оттолкнуть возможно единственного человека, который может понимать его? Что бы он сделал? Обронил бы что-то. Да, я выроню какую-нибудь ерунду, чтобы подойти к ним. Естественно, мне психически тяжелее совершать физические действия в том случае, если уже несколько минут мой разум не позволял это делать телу, будто мозг залил меня свинцом изнутри. Ганнибал говорил мне об этом: я часто задумываюсь о собственных движениях из-за тактильного голода. Но что мне выронить так, чтобы не привлечь их внимания, но приблизиться к ним? За поясом только пистолет. Не могу носить часы из-за напоминания о собственном безумии. — А ты оказалась намного сильнее, чем я предполагал, — Лектер скалится, глядя ей в лицо, а затем поворачивается в мою сторону. — У меня есть машина, так что можешь не восхищаться. Слишком уж много шрамов на объектах твоего экстаза. Уилл, кстати, как твои дела? Палец больно защелкивается, когда я просовываю его в магазин пистолета. Острое железо впивается в кожу. Чёрт, я не смогу вытащить его на ощупь, если она будет периодически вспоминать о моём существовании. К счастью, Ганнибал перебивает. — Я принесу мясо. Не дожидаясь согласия, он встает и задвигает стул. Мысленно ставлю пять долларов, что он больше не сядет за него. Чёрт, даже десять. — Не буду я есть твою человечину, — Алана прячет руки в карманы и перебрасывает одну ногу на другую. Что же Вы, доктор Блум, забываете, что он читает каждый Ваш жест… — Но ты всегда её ела, — поднимая бровь, он достает поднос. Выдергиваю палец, так и не достав магазин. Кожа сплющилась в жвачку, кровь побежала к ней на помощь. Туманится в глазах, но сквозь отражение вижу блюдо, завёрнутое в фольгу. — Никогда сознательно. — Всегда, Алана. Вспомни, как ты пробивалась в ФБР. По скольким головам прошла перед тем, как тебя стали называть «профессором»? Сколько людей потеряли высокую должность, сколько возненавидели тебя за успех? — Ганнибал с легкостью выдерживает на себе её сдавливающий взгляд, жестикулируя вилкой с кусочком мяса на конце. — Чего стоил этот рывок напуганной хрупкой девочки к той, кем ты являешься сейчас? Много лет назад, ещё на моих занятиях, я помню, Алана, что ты носила перчатки. Ты стеснялась своих рук, а сейчас тебе нравятся глубокие декольте. Ганнибал кладёт в рот часть своего творения, ещё парящегося, ровно как Алана. Мне начинает казаться, что и от меня исходит клубы, только не пара, а дыма, намагниченного и пронизанного пылью. — Так это я о чём же, Алана. Где заканчивается материальный мир и начинается обузданный мыслью? — Ганнибал нанизывает лакомство на вторую вилку и протягивает его ей. Очевидно, доктор Блум готова опрокинуть его взглядом. — Ты настойчива, упорна, ты прорубаешь стены, потому я и очарован твоей силой. Алана поджимает губы и делает крупный глоток мартини. Всё больше я чувствую себя в засаде по мере того, как кровь приливает к пальцу. Мне больше не нужно принюхиваться к ней. Я знаю, что у Аланы пистолет. В какой момент она достанет его — вопрос лишь времени. Лишь бы Ганнибал не отворачивался… — Первое убийство — самое сложное. Как первая любовь. Первый секс, — подошва его ботинок плавно отбивает тихий такт голоса по мере того, как Ганнибал огибает кольцо вокруг стула Аланы. — Особенно для дам. Больно, но хочется еще, верно? Второе — не столько легче, сколько облегчающим. Всё всасывает огромная дыра в глубине — сквозь нее хлещет дух Долархайда. Он уже мучает тебя. Уже стоит на пороге в дом ночных кошмаров, и ты жаждешь заделать эту пробоину. Ты отпила из бочки дёгтя, но тебе понравилось, — Ганнибал снова поднимает тон, наслаивающийся на её беспокойное дыхание. Мне приходится жмуриться, чтобы разглядеть - он стоит за спиной Аланы и гладит её по шее тыльной стороной пальца. — Вот то, что происходит внутри тебя. Мне нужна жизненная пауза. Срочно нужна пауза. — Да ты понятия не имеешь, о чем талдычишь! — её голос фонит пошлостью с рёвом раненой птицы, но Алана даже не сопротивляется прикосновениям Ганнибала. — Хорошо, признаю: ты проникаешь в мозг людей, ты диктуешь им свои правила, вертишь их, как свои марионетки, но ты не можешь знать всего, что кипит, горит, воспламеняется в их разуме, ты… — Понимаю людей лучше их самих? — Ганнибал проводит рукой по каштановым локонам Аланы, отодвигая их в одну сторону и оголяя шею. Иногда даже слишком, чем лучше. Алана молчит, я слышу, как она стискивает зубы, но что-то в её молчании кажется лишним. Она будто слишком напряжена и расслабленна одновременно. Всё, я не выдерживаю. Поворачиваю голову. Лучше бы я этого не делал. — Есть лишь одна деталь, которую я не понимаю в тебе, Алана, — Ганнибал огибает косточку её шеи, тонкой линией пробираясь к ключицам. Затем он витиевато прорисовывает черту её плеч, не упуская ни единого сантиметра. Для него не существует напряжения. Не существует и времени, усиляющего его. Алана выдыхает, когда он отпускает её. Ганнибал садится перед ней на корточки, и не успевает она в страхе взглянуть на меня, как…— Почему ты не спрятала пистолет получше? Вот оно! Да! Наконец-то! Не смей больше сомневаться в его отменном обонянии, Грэм! Не смей даже думать, что Ганнибал не просчитал все ходы заранее! Нет смысла больше прятаться. Делаю шаг в их сторону. Её ногти цепляются за деревянные ручки — стараются зарыться в них. Алана краснеет. Краснеет нездорово ярко. — Ну что же ты? — протягивает Ганнибал. Протягивает крохотный пистолет. Пистолет, который каким-то образом достал из-за спины Аланы, когда касался её… Она хочет что-то выкрикнуть: Алану трясет. Волосы покрываются влажным потом. Щеки вдавливаются внутрь. Внезапно мне представляется, что на девушках, которых трогал Ганнибал, остались вечные вмятины от его рук. Я делаю ещё один шаг. За ним ещё несколько. Рядом с ними воздух становится тугим. — Тебе остается усвоить только одну вещь, дорогая, — Лектер протирает дуло полотенцем. Нет, он не посмеет… — Мартини нужно пить чистым. Алана судорожно переводит на меня взгляд. Смотрит на свои руки, на ручки стула, исцарапанные ногтями. У неё выходит лишь слабая попытка приподнять кончики пальцев. — Это лёд, ага? Ты подмешал в него что-то? — она сдавленно и бесновато смеётся. Но из глаз и носа хлещет жидкость, кожа на горле и ключицах втягивается вовнутрь. Но Ганнибал с незыблемым выражением лица направляется за моим и своим бокалом, моет их, протирает, кладёт на полку. Я всё-таки сбрасываю свою гордость и подбегаю к ней. С силой сжимаю руки, стягиваю пиджак. Трясу за плечи: Алане становится ещё хуже, она холодеет. Давай же, думай!… Надо срочно напоить её водой. Один, пол литра. Вот я уже дёргаю ручку крана. Ещё и ещё раз. Стучу кулаком - изнутри доносятся кашляющие звуки. Лечу в ванную, включаю душ. Тот отвечает молчанием. Снова мучаю ручку крана. Ничего. С трудом смотрю на Алану: я перед ней бессилен. Ганнибал словно замотал её тело в полиэтилен, оставив только глаза - единственную живую часть. Только внутри всё еще трепещет, как в том кране. Ничего не остаётся. Глубоко вдыхаю и просовываю пальцы ей в глотку. Но всё на ощупь, как вата. Влажная безжизненная вата. Вспоминаю ужасное слово, но больше всего на свете не хочу слышать его в голове. Но уже поздно. Я его буквально вижу. Паралич. С шумом в ушах падаю перед ней на колени. — Что же ты творишь? — тихо выдавливаю я, но ему достаточно, чтобы услышать. Вот она, фраза, мучающая меня уже семь лет. — Помогаю Алане разобраться в себе, — отвечает Лектер. — Не этого ли хотят те, кто пытается со мной играть? Ганнибал подходит к нам. — А она хотела? — Может быть, не совсем она. Берёт её руку и слегка мнёт. — Зачем это? — я стараюсь смотреть на Алану, чтобы она не переводила на него глаза. Вытираю ей слезы, огибая линию глаз с тушью. Ничего, ты ещё будешь красавицей. Даже после всех рубцов, что он причинит. Ганнибал не отвечает. Отвечает рука Аланы — пальцы сжимаются в кулак. Он зажимает в него нож. — Ганнибал, прекрати, — не свожу глаз с Аланы. — Пожалуйста, хватит её мучить. — Извини, Уилл, но каждый должен поплатиться за свой обман. Алана отобрала у меня три года жизни - прежнюю Алану отобрало замужество. А ты знаешь, какого это - три года не иметь возможности прикоснуться к тебе, три года вдыхать твой запах из головы? Я смотрю прямо на него, но слышу, как слезы ударяются об её щеки. Слышу, как Ганнибал сжимает зубы. Но только себя самого я не слышу. Становится страшно, что я не знаю, какое из моих чувств к нему сейчас переполняет все остальные. — На счёт три, — произносит он. Алана всхлипывает — вернее, что-то рушится внутри неё. Кажется, что даже если её тело вынесет это напряжение, стены этой комнаты с ним точно не справятся. — Один. На лице у Аланы появляется крупная испарина, вена на лбу набухает. Теперь я стою на рассекающейся льдине между сойкой со сломанным крылом, и живодёром, держащим в руках ключ от её клетки. Птица бьётся, взлетает, прыгает, но лишь дополняет своё тельце ссадинами от железных прутьев. Чёрт, и зачем же я сжимаю её колено, если она ничего не чувствует… — Два. — Ганнибал, — впервые я касаюсь его руки. — Les âmes que tu paralyses en chemin ne vous laisseront pas vous rapprocher des miennes* На секунду мне кажется, что по его лицу пробегает оттенок боли. Сама же боль скрыта, спрятана, утоплена под маской монстра. Алана подаётся вперед и падает вниз лицом, удерживая в руке нож. Кидаюсь за ней. Господи, плевать, что она сделала, я готов унести её отсюда на руках… Рывком пытаюсь наклониться над ней, но его твердая рука отсекает от меня шанс перепрыгнуть с одного конца льдины на другой. Я ведь уже давно стою рядом с ним, мои ноги скользят в разные стороны, я ушибаюсь и падаю, но в то же время яростью распихиваю всех, кто пытается забраться на наш с ним ледяной пласт. Сойка проламывает оковы клетки, но оказывается в замкнутой комнате. Живодёр, ухмыляясь, протягивает ключ. Ключ от двери в свободу. — Три. Единственной движущейся рукой она поднимает нож. Ржавый, скребущий по металлу всхлип. С воплем, орущим невероятно глубоко среди внутренних органов, прямо в Ганнибала Алана бросает окровавленный палец. Безымянный палец правой руки. Замужество... Живодёр проглатывает ключ, и сойка обессиленно падает на пол, путаясь в крыльях. Трещина между ней и нами расходится на километры вширь, и я больше не слышу хлопков от её крыльев. Ганнибал улыбается - в его глазах вспыхивает пламя. Острое, обжигающее пламя - с треском из сырых веток и чистой смолы. — Mais je me suis déjà rapproché. *