Холодный оскал лазурных волн

Почему он так спокоен? Тело Аланы лежит, ударившись лицом в пол, руки раскинуты, ногти дерут ламинат. Девять царапин на нём бегут короткой полоской, одной не хватает… Красный, как кровь, пиджак растянут, туфли слетели с ног. На секунду мне кажется, что Алана уже никогда их наденет. Но она жива - я знаю. Словно выпавшую мелочь, Лектер поднимает с пола то, что когда-то было её пальцем, и, не снимая обручального кольца, кладёт в её же левый карман. Садится на корточки и щупает пульс. Всё обыденно, рутинно, - Ганнибал это делает с невероятно мирным лицом, а вот у меня внутри что-то ломится. Сколько бездыханных, истекших кровью и расчленённых тел на моём веку не было, а видеть знакомую и когда-то близкую девушку, которая по природе своей очень сильная - самое страшное. Острые ножки стула, кажется, собираются раскусить мне спину, как и пистолет за пазухой. Надо бы достать, ведь всё равно Ганнибал о нём знает. Отскочив в сторону стула со стальными ножками, я еле уберёг бошку, но это не помогло - кровь трезвонит в голове скрежетом вилки об нож. — Мать одной из моих бывших пациенток рассказывала, что после операции по этим препаратом её дочь чувствовала себя даже лучше прежнего, — произносит Ганнибал голосом гулким, как удар бензопилы об ель. — Отнимали ногу. Не всю, конечно. Всё, что чуть ниже колена, под икроножный мышцей. Я ещё долго выслушивал благодарности от её матери - своеобразная была женщина, правда, вегетарианка. Это я к тому, Уилл, что не всё, чем мы одарены от рождения, делает нас людьми. Его взгляд смеётся и искрится, как кожурка от апельсина. Горькая, жгучая, она обязательно брызгает прямо в глаз, но ты продолжаешь снимать её, потому что хочешь мякоти. Сейчас же мне хочется отодрать кожуру, а мякоть порезать ножом и выбросить в помойное ведро вместе с доской для разделки. Так я поступил бы с собой. — И какого же чёрта ты ещё рассуждаешь о человечности? — кричу; голос окутывают ноты побитого котёнка. Ненавижу эту слабость. Ненавижу, потому что не в силах знать, какую пропасть мне подготовила следующая секунда и сумею ли я не грохнуться в неё. — Назови мне хоть раз, когда ты касался девушки, да и вообще любого, не калеча его! — Мир болен, Уилл. Мы с тобой танцуем на углях его горячки, — Лектер улыбается краешком губ, отчего всё его лицо приобретает окрас лёгкой иронии. Пожалуй, Ганнибал заведует теми мышцами лица, каких нет у других с рождения. — Разница лишь в том, что подошва твоих ботинок тоньше. Сквозь неё ты обжигаешься. Насколько болят твои ожоги? Мне хватает духу, чтобы увидеть, как он, обработав, бинтует кисть Аланы, но не хватает, чтобы встать и дать ему по морде. — Мы? И как давно это я числюсь в списках твоих подружек? Зубами Лектер легко разрывает бинт, вернее, раскусывает - кажется, они и у него наточены - и завязывает узелок на кости запястья. Разворачивает бледное тело и, придерживая Алану одной рукой, мизинцем другой стирает крошки от туши с её щёк. — Для тебя в этих списках всегда было место. Более того, оно единственное. Я всего лишь хочу, чтобы ты понял это, Уилл. Всего лишь! Открываю рот, чтобы заматериться, но тело в его руках всхлипывает, и я непроизвольно вместе с ним. По Ганнибалу пробегает блик от лунного света, ворвавшегося сквозь стекло, когда он нежно гладит её по лицу - Мастер любуется своей живой работой. Затем он достаёт телефон и как ни в чём ни бывало вызывает такси, при этом попросив приехать машину с большим салоном. — Да, приезжайте скорее, моя кузина немного выпила и хочет домой. Вчера был её день рождения, но мы праздновали чуть дольше. Да, как свадьбу, верно говорите. Нет-нет, врача не нужно, я сам врач. Спасибо за понимание. В какое же болото я угодил… Нет, не вчера, когда сел в полицейскую машину вместе с Ганнибалом, а в тот день, когда согласился на эти грёбаные «беседы». Нужно было наплевать на всё и добиваться Аланы, нужно было купить старый дом в Техасе и переехать туда вместе с собаками, нужно было утонуть в изучении рыб и моторных лодок…Почему я больше не желаю для себя хорошей жизни? Почему нельзя просто выцедить Ганнибала из мозга, собрать воедино все оставшиеся осколки, впившиеся в моё здравомыслие? Хотя кому я лгу, оно ведь уже давно пало смертью храбрых в бою с его идеологией. Ганнибал кутает её в лиловый шарф - тот самый, что так галантно предлагал Алане надеть, как только та переступила порог этой психушки. Это подтверждает очередную его метафору: «Я всегда выполняю то, что пообещал». В другой ситуации это облачило бы твёрдость и дисциплину человека, но сейчас я не вижу в нём никого, кроме поехавшего умом каннибала. До чего ж смешно: с этим его «хобби» созвучно даже имя. Прямо у двери пыхтит подъехавшая машина. Ганнибал скрещивает руки Аланы, поместив под них туфли, ногтями расчёсывает волосы, ещё раз стирает крошки туши и заматывает это всё шарфом во второй раз - так, что не видно рук и глубокого выреза. Таксисту не приходится долго ждать, и уже через мгновение он встречает, вероятно, улыбающегося и располагающего к себе мужчину со «спящей на руках кузиной». Вероятно, потому что я, сидя на полу, не вижу, что происходит на улице - для меня нет ничего, кроме двух моргающих фар. — Она хоть вспомнит, как заснула? — смеясь, выдаёт прокуренный голос таксиста. — О, дружок, не сомневайся. Отвези-ка её к дому, уложи на кресло-качалку у входа и позвони четыре раза. Ночью их охранники спят, а её домашние - люди неторопливые, идти будут долго. Успеешь себе спокойно сесть в тачку, включить радио и уехать к подружке, ночь уже. Кстати, поздравляю с рождением первенца! — Ганнибал явно учуял запах детской кожи или краем глаза заметил какой-нибудь чек на люльку и не мог этим не воспользоваться, как и поддельной интонацией уличного парня. Это, однако, ужасно не совмещается с его курткой из натуральной кожи и сапогами ценой в половину моей бывшей зарплаты. — Ну всё, езжай. Звук шлепка бумаги об ладонь и изумлённый вдох таксиста. — Так много? Даже не…спасибо, сэр. Спасибо! Пыхтение автомобиля удаляется ещё активнее, чем оказалось здесь - вероятно, улепётывает на реактивной тяге полученных лёгких денег. А улыбка Ганнибала теперь изощрённо танцует здесь, в метрах от меня, дышит со мной одним воздухом. Странно, что стены всё его не впитали его весь. Его тяжёлые сапоги отбивают маршевый шаг в моём направлении. Ганнибал словно высчитывает миллисекунды своей походки - точной, скурпулёзной, но при этом мягкой, будто он скользит по толще воздуха. Лектер уже стоит надо мной и тянет руку, предлагает встать. Вероятно, он догадывается, что я сейчас сделаю. Переступив через боль в спине, резко поднимаюсь, как из воды, ладонями ударяя Лектера в грудь. Скомкав всё внутреннее в себе, луплю по грудине, ключицам, бокам, животу. Ганнибал стоит твёрдо, но глаза застилает подобие слёз. Смешно. Он что, умеет плакать? Его организм вырабатывает слёзы? Лицо Лектера практически мёрзлое от отсутствия эмоций, ведь он сам их выжал. Впервые мне кажется, будто слабые морщинки у его глаз и дугообразные складки рядом с уголками губ вырезаны ножами. Его собственными ножами. А ещё по нему проехалось моё кресло - то самое, что за несколько лет нашей терапии ни разу не запылилось. Ткань, которым оно обито, не разложится ещё сотни лет, как и морщинки Ганнибала, как и мои шрамы. Поверхностно мы с ним затянемся, но внутри - никогда. — Убирайся от меня вон! — Но, Уилл, мы в моём доме… Иногда мне стоит заранее продумывать то, что я собираюсь сказать. — Ты просто животное! Теперь в точку. Стискиваю зубы и заношу руку перед его лицом, сжимаю кулак, но что-то не даёт мне ударить. Отделившись от меня, кисть падает, царапнув его подбородок, мягкий после бритья. Под нижней губой, в ямке, поселяются три красноватые полоски. Сдержанно вспыхнув, они не находят отклик даже в его глазах - Лектер подрезает мой пыл тонким лезвием стального немигающего взгляда. Камнем стоит. Терпит. Делаю вид, что не замечаю, как поранил его. Куда девать руки? До того, как мысли успевают собраться в кучу, руки оказываются на плечах Ганнибала. Странно, раньше я думал, что их легко обхватить лишь одной. Мои пальцы непослушно скользят по чёрной коже, но всё-таки тянут Лектера вниз, ведь я ниже на целый дюйм; в его молчание хочется вклиниться и разорвать проклятую куртку. Да что это со мной? Наконец, мне удаётся уцепиться за гладь этой тишины и высказаться. Обычно механизмы в недрах моего сознания всего лишь шумят или перестукивают, сейчас же просят стать их голосом. И я позволяю им. — Ты хочешь касаться меня? Вот, пожалуйста! — хватаю Ганнибала за запястье и бросаю его себе на грудную клетку. Рука, предательски тёплая, плавно стекает. Странно, что она от меня не подпалилась. Странно, что я сам ещё не до конца сварился в собственной злобе. — Что? Не нравится? Хочешь делать мне больно? Поздравляю, ты преуспеваешь в этом вот уже на протяжении семи лет. И эта боль в тысячу, в миллион раз острее, чем та, когда мы в последний раз друг друга касались, потому что нет врача, кто бы её вылечил. Помнишь же? Двадцать второе ноября. Четверг. Полночь. Проливной дождь с самого утра. Твоя кухня. Твоя чёртова кухня. Знаешь, Ганнибал, даже сейчас я не почувствовал руки человека. — Тут я, конечно, вру. Мысль об этом заставляет ещё сильнее уцепиться за плечи Лектера, падая куда-то в живот и разгораясь в нём. Что со мной творится?! — И ты ещё произносишь слово «человек». — Меня окончательно несёт - трясу Лектера за плечи. Напрягаю мышцы и даю всей злости выплеснуться, и хотя Ганнибал позволяет себя мутузить, но до каких-то своих границ. Его ровная гимнастическая спина возвышается крепким стержнем. — Человек! Ха! Скажи, Ганнибал, ты когда-нибудь раздирал в кровь коленки? Не в детстве - во взрослом возрасте. Завтракал хлопьями с молоком, лишь потом понимая, что оно было просрочено? Ты когда-нибудь гладил животных? Ты когда-нибудь напивался так, что под утро обещал этого больше не делать, но повторял в следующую же ночь? Ты когда-нибудь покупал себе уточку для ванной? — Ненавижу свою привычку выпучивать глаза - сейчас они лопнут. Никогда ещё не напрягал глазных яблок так сильно. — Ты помнишь первую девчонку, что тебе понравилась? У тебя есть её фото? А фотоаппарат? А что насчёт рваной футболки - старой, как мир, но самой любимой? Ганнибал, скажи, у тебя есть рваная футболка? Мятая, ободранная, но любимая? Нет, потому что ты - животное. Тебе не нужна одежда. Впервые Лектер выслушивает меня, не щуря глаз, которые округляются от поступивших капель. Так их разрез приоткрывается, как и его дыхание: тихое и глубокое, что-то в нём отдаёт перечной болью с хрипотцой, но мне ведь наплевать на его чувства. Лектер напрягает скулы, и от него всё также веет морозцем с металлическим налётом, и даже когда я отдираю от него руки, слёзы, твёрдо прилипнув, не спешат катиться с глаз. Кажется, я провёл по его плечам: убедился, что не осталось вмятин, как на девушках, которые когда-то его познавали. Что это со мной такое? Надеюсь, Ганнибал не заметил. Ну давай, ещё помолчи мне тут. Неужели я неясно дал понять, что жду спокойной беседы? Хочется воды и мороженого. Оно помогает, когда дёргается глаз. Как сейчас, например. Не нахожу на столе чистого стакана, а в ящики мне лазить явно не стоит. Плевать, попью из бокала Аланы. Открываю кран, и - о чудо - вода хитрой струёй плюхается прямо в него. Спасибо, очень вовремя. А ты, Ганнибал, стой, стой, только пол не продави. Наскоро умываюсь и глотаю тёплую воду с запахом женской помады. Мартини со всеми его «добавочками» я, естественно, вылил. Ну что, так и будем молчать? А знаешь, Ганнибал, тебе бы тоже не помешало немного воды. Мгновение — и содержимое бокала оказывается на нём. — Ну что, ещё громче помолчишь? Если когда-то он не сумел распилить мне голову, сейчас же мои собственные крики раскалывают этот мысленный свод. Всё чувствуется образами - кровь будто бы откачали из сердца и перелили в мозг, подмешав этот стук пальцев студентов по клавишам. Хоть руки поотрывай, но тише печатать эти дети не научатся. В ответ Ганнибал молча протирает лицо, стряхивая с него розоватую воду. Глаза, ещё недавно чуть влажные, теперь ещё больше отслаиваются от его общего вида - твёрдая нечеловечная натура впитывает мои очередные эмоциональные качели. Эти качели вот-вот расшатаются и зарядят мне по лицу, но нет, беззвучно дыша и еле заметно дёргая носом (эту привычку он не оставил даже с годами), Лектер вытягивается всем телом и усаживается на облучок стола спиной ко мне. С кожаной куртки стекают тёплые капли. Мне хочется снять свитер Ганнибала - зря я его надел. Ганнибал пахнет снегом. Кристально белым снегом с твёрдой коркой наста. На этот наст вот-вот упадёт ветка ели, но не продавит его и даже не оставит следа от иголок. Такой он твёрдый. Кажется, я наступил на что-то. Это сигареты Аланы выпали. Чуть помялись, но целые, табак не высыпался. Выглядят красиво - бордовые с чёрным фильтром и золотыми завитками на нём. Вдобавок к этому в пачке зажигалка. Вот чёрт, до чего ж вовремя. Не курил я ровно с двенадцати лет, когда умер мой друг Лори. Я тогда стащил две штучки у отца - он и не заметил бы, если б исчезли всё. Убрал от запаха волосы в пакет (видел бы кто сие зрелище), натянул перчатку, спрятался за магазин с коробком спичек и курил. Курил и плакал. Странно, ведь чаще всего у меня ничего в жизни не склеивалось, а вот курить вышло с первого раза. Сигарету держать удобнее большим и указательным пальцем. Не так заметно трясутся руки. — Уилл, там нет колёсика. Какого колёсика? Всё понятно, у него уже колёсики. Болван неотёсанный… Это то, что ты больше всего хочешь мне сказать? — Я же слышу, что ты пытаешься чиркнуть по колёсику. Там его нет. Алана любила зажигалки с кнопкой, чтобы можно было нажимать на них. Символично, не правда ли? Она всегда была любительницей нажимать. А ты - так нет. Знаешь, иногда мне тоже хочется говорить о тебе в прошедшем времени. По сей день мне казалось, что галлюцинации меня больше не посетят. Спустя некоторое время ловлю себя на том, что пытался чиркнуть по тому, на что стоило бы нажать - конечно, ведь я хочу ускользнуть от себя, как мой палец скользит по зажигалке. — Ты переволновался. Голова не болит? Очень болит. — Ой, отстань, а. Сначала ты дырявишь мой мозг, а потом переживаешь, нет ли в нём сквозняка. В конце концов, одолеваю несчастную кнопку и вдыхаю. Эта сигарета не похожа на те две единственные, что случались со мной. Они не чешут горло, а фильтр сладкий, вишнёвый. Расплывчатый из-за забытых очков, золотой узор на нём напоминает волосы Лори. Я и не помню его совсем, только волосы и добрую кривую улыбку. Таких Лори больше не было, а единственный человек, которого я вообще вижу, вызывает у меня сейчас лишь желание дымить ещё сильнее и стряхивать пепел на его полы, ведь я знаю, как он ненавидит этот запах. Ганнибал сидит прямо за мной, и я чувствую его. Он тихо кашляет, но не просит меня прекратить. Книги врут - сигареты не успокаивают. Сигареты тлеют, распространяют свою вонь. Мозг не усмиряется благодаря им, нет, скорее, ему становится душно. Так и я веду себя всю жизнь. Каждый день надеюсь, что завтра смогу глубоко вздохнуть, но на деле же в моих лёгких уже давно выросло дерево. Его ветки тянутся вверх по кислородным путям, обвивая мозг вместо извилин. Он царапается и ему больно, он кричит, но я его не слышу. И если я однажды позволил посадить в себе это дерево, то я буду всеми силами стараться не давать ему пустить корни. Только не корни. Сую зажигалку и недокуренную сигарету обратно в пачку. Слышно, как Лектер дышит. Его дыхание всё ещё шелестит горечью, так, будто он не высококлассный психиатр, один из лучших в стране, будто не убийца на свободе, будто не безжалостный каннибал, заставивший многих с удовольствием переваривать человеческие органы. Будто он…человек? — Ты хочешь быть нормальным и в то же время собой, — почему-то шёпотом начинает Ганнибал. — Лучше меня ведь знаешь, что это невозможно, — Не дам я ему сегодня договаривать. Сейчас ещё скажет это как-нибудь завуалированно. — Только не говори об этом как-нибудь завуалированно. Я уже не помню, когда в последний раз слышал собственный голос. Внутри меня - знакомый, но не мой, а тот, что ты сейчас слышишь - вообще чужой мне, не знаю я этого человека. — Лектер вздыхает; чуть слышно поскрипывают его зубы. — Я чувствую, будто падаю в яму с щепками. Я погибаю, и мне страшно, что я не боюсь этого. Но я боюсь, Ганнибал, что «быть твоим другом» и «просыпаться по утрам с желанием жить» - вещи несовместимые. Одно из них обязательно погубит второе, и ты прекрасно знаешь, какое именно. Ганнибал встаёт; его плавные шаги подступают ко мне. Я дёргаюсь, но Лектер мягко улыбается, когда берёт мой кулак в свои руки. Тёплые, аккуратные, мои пальцы идеально в них складываются. Теперь молчание звучит иначе. Напряжение расщепляется, тает, и становится ясно - снегом пахнет отнюдь не от Ганнибала. Его глаза цепляют расплавленным янтарём, жар отдаёт в руки, в шею, в скулы - впервые я чувствую, какой он тёплый. В нём просто нет мрака, что я привык видеть, вся чернота перешла в меня. Как же он терпит меня после всего этого? Как ему не противно трогать мои огрубевшие пальцы? Это всё обман. Бред. Иллюзия, родившаяся моим больным мозгом. Так нельзя, и я это знаю. Ведь я всё решил. — Куда ты? — настороженно спрашивает Ганнибал; как можно медленнее я вынимаю руку. Задержусь ещё не секунду - и я больше не буду прежним Уиллом Грэмом. От него и так уже ничего не осталось. — В ванную. — Зачем, Уилл? — никто и никогда не обратил бы внимание на это. Но только не он. — Принять ванну с пенкой, конечно же. Жаль, что уточки у тебя нет. Лектер хмурится и делает неспокойный жест головой. Я это вижу. — Шучу. Я собираюсь пустить себе пулю в лоб. Ты со мной? Теперь он улыбается. — Всегда.