Игра на выживание

      Цепи больно сдавливали ее запястья. Катарина дернулась, пытаясь пошевелить руками, но сил не хватало. В отчаяной попытке сделать хоть, что-то, она снова рванула, но цепь, натянувшись, удержала ее на месте, заставив упасть назад себя. Бессильно прикрыв глаза, она тяжело вздохнула, понимая, что не может больше бороться. Эрен. Чертов Эрен Йегер обманул ее. Обвел вокруг пальца. И больше она не может ничего. Совсем ничего. Почувствовав легкое, едва ощутимое прикосновение к своей руке, девушка приоткрыла веки. На ее смотрели мертвые пустые глаза. И от этого взгляда становилось по-настоящему жутко. — Что ты хочешь от меня?       Молчание. Имир Фриц стояла над ней и просто смотрела. Маленькая худая оборванка. Рабыня, что при жизни, что после смерти. Катарина ощутила под пальцами теплый песок. Она сдалась. Практически сдалась. Запястья изнывали от впивающейся в кожу стали. Эти цепи не настоящие, но почему тогда она ничего не может с собой поделать? Образ Имир испарился перед глазами, словно морок. На смену ему тут же пришел другой. Она сидела рядом с ней на песке. Смотрела таким прожигающим, не по-детски серьезным взглядом. Катарина через силу подняла руку, пытаясь прикоснуться к этому смутному образу. Но стоило ей это сделать, как видение тут же испарилось, оставляя после себя лишь пустоту. *** Марли, 858 год.       Анна была тихим ребенком. Никогда в своей жизни, она не доставляла родителям каких-то особенных проблем. Даже будучи совсем маленькой, она редко капризничала и почти никогда не плакала. Поест и спит, золото, а не ребенок. Анне было всего три, но даже в столь малом возрасте, она усвоила простую вещь. Родителям мешать не надо. Она любила маму и папу со всей наивностью своей детской души. Мама была доброй, она никогда ее не ругала, не кричала и всегда смотрела с такой теплой улыбкой. По вечерам она всегда укладывала ее в постель и как бы не уставала за день, всегда пела ей перед сном. Голос у нее был низкий и грубоватый, а руки шершавые от постоянной тяжелой работы. С утра до вечера она крутилась то на кухне, то во дворе и маленькая Анна сновала за ней, словно хвостик. Мама так и называла ее: «хвостик». А потом смеялась. И Анна тоже смеялась в ответ. Она любила свою мать, так сильно, как только вообще может любить ребенок.       Любила она и отца. Любила, но боялась. Он всегда был немногословен. А если и говорил, то грубо и не ласково. Дочь он, конечно, не обижал. Но и ласки по отношению к девочке никогда не проявлял. Иногда он выпивал и тогда, вдруг, неожиданно тянул к ней руку и трепал по темным волосам. Всего несколько секунд, но Анна в такие мгновения буквально замирала, широко распахнув глаза. А потом, он убирал руку долго и тяжело вздыхал и отворачивался. Но Анна все-равно его любила. Анна Хиль — всего лишь ребенок. Пока ей еще не понять, почему отец не может долго смотреть ей в глаза и почему он каждый раз отворачивается. Почему иногда они с мамой закрываются на кухне и долго тревожно о чем-то шепчутся. Почему мама иногда украдкой вытирает слезы. Что где-то там, куда не достает ее простой детский мир, идет война, что люди умирают. Анна не знает, что такое смерть. А ведь, смерть — это то, с чего началась ее жизнь.       По вечерам Виктор Хиль любил выпить, садясь за высокий стул, он вытягивал ноги, делал первый глоток и на лице его растягивалась довольная улыбка. Анна сидела рядом на стуле и высунув язык от натуги, водила карандашом по бумаге. Виктор сам приволок ей эту бумагу и эти разноцветные карандаши. Анна так радовалась. Наверное, Виктор еще никогда не видел, чтобы девочка была в таком восторге. Никогда до этого, она не видела ничего подобного. — Что ты рисуешь? — вдруг ни с того, ни с сего, спросил он.       Анна вздрогнула и подняла на него глаза. Виктора передернуло изнутри. Он уже пожалел, что вообще открыл свой рот. — Дуньку, — ответила девочка, поднимая листок бумаги.       Виктор хмыкнул. Дунькой звали их козу. Белую, с кривыми рогами и бельмом на правом глазу. Впрочем, доилась она хорошо и если не считать совершенно бесполезной герани, что животное обожрало пару недель назад, хлопот коза не даставляла, одну пользу. Кривые линии на бумаге не напоминали Дуньку даже издалека, но Виктор все равно улыбнулся и поощрительно кивнул. — Похоже.       Ни капельки не похоже, но не скажешь же ей этого в лицо. — Правда?! — неверяще воскликнула девочка. — Ага, — кивнул Виктор, отворачиваясь и снова прикладываясь к бутылке.       На кухню, скрипя половицами, вошла Марта. Скользнув по мужу и дочери глазами, женщина наклонилась над котлом и помешала суп. Виктор снова, со вздохом, прикоснулся к бутылке, пока жена разливала варево по тарелкам. Анна ела аккуратно, сама старательно держала ложку, поднося ее ко рту. И очень смущалась, если суп вдруг проливался мимо и стекал вниз по подбородку, оставляя пятна на юбке. Виктор хмыкнул себе в усы. — Ешь аккуратнее. — Да, папа, — пискнула девочка.       Виктор едва заметно сжал пальцы под столом. Его всегда выводило, когда она называла его этим дурацким словом «папа». Еще и смотрела так, словно щенок на хозяина, этими своими серыми глазенками. Такая маленькая, словно птенчик. Жили они, конечно, небогато, но голодать тоже не приходилось, но Анна всегда ела до безобразия мало. Виктор ругался и требовал, чтобы она оставляла после себя чистую тарелку. И Анна, давясь, пыталась запихать в себя все, хотя было видно, что не лезет. Марта ругала его за это. А Виктор терпеть не мог выброс продуктов на ветер. Чего она тогда ей все время накладывает чуть ли не с горкой, если знает, что ребенок не ест? Анну бы и правда стоило откормить хоть немного. Даже для трех лет, она такая маленькая и щуплая, того и гляди ветром сдувать начнет. Виктор всегда был крупным мужчиной, да и Марта в юности обладала весьма аппетитными формами, а с годами еще больше округлилась. А Анна же… Про таких говорит: «не в коня корм». Доев свою порцию, девочка спрыгнула со стула и Марта с одобрительным кивком забрала у нее тарелку. — Я пойду к себе, — сказала девочка.       Голосок у нее совсем тоненький, почти писклявый и буквы она выговаривает не все, однако для трех лет соображает быстро. Заговорила она рано. В полтора года уже целые предложения выдавала. Смысла в них, конечно, было не много, но Марта так радовалась, словно девочка совершила величайшее достижения в своей жизни. Говорить научилась. Смех какой. Все дети этому рано или поздно учатся. — Она быстро растет, — улыбнулась Марта. — Откормить бы ее хоть чуть-чуть. Так мало кушает совсем. Виктор нахмурился. — Она на нас совсем не похожа, — заметил он. — Того и гляди соседи шушукаться начнут. — Не их это дело, — раздраженно ответила Марта. — Пусть не суют свой нос куда не просят. Анна — наша дочь. И точка. — Как бы не настучали. Проблем не оберемся, — он сжал кулаки. — А все потому что я оказался слабаком.       Марта сдула с лица выбившуюся прядь. — Ты сам об этом меньше судачь. И уделяй ребенку больше внимания и то, она тебе и впрямь, как чужая.       Виктор поджал губы. Чужая. А она и впрямь чужая. Узнай кто, что он, марлиец, уже три года воспитывает эльдийскую девчонку, тут же под трибунал отдадут. Положение в мире нынче не завидное. И эта Анна. Она ведь и правда совсем-совсем на них не похожа. Маленькая, светлокожая, с острыми чертами лица и волосы у нее темные, почти черные, с каштановым отливом. Глаза у нее серые, проницательные, словно в душу заглядывают. Не материнские. Уж глаза ее мамаши, Виктор до конца своих дней не забудет. Большие голубые глаза, смотрящие на него с такой неприкрытой ненавистью, что внутри все холодело. Эльдийская тварь. У Анны глаза темные, серо-голубые, как небо перед грозой. Наверняка папашины. Кто отец этой несчастной девчонки Виктор не знал и знать не желал. — Все, хватит, — отмахнулся Виктор. — Эти разговоры могут стоить нам головы.       В ту ночь Виктор долго не мог уснуть. Беспокойно крутился на кровати, потом встал, вышел на крыльцо и закурил сигарету. Слабак. Но что он мог сделать? Виктор всегда считал себя марлийцем до мозга костей. Он солдат преданный своей стране до зубного скрежета. Виктор самолично отправил на тот свет столько эльдийский тварей, что их лица уже превратились в его памяти в одно сплошное бесформенное пятно. Но все его самообладание покинуло его в тот момент, когда начальство отдал ему тот злополучный приказ. Он оказался слишком слабым, слишком уж мягким, чтобы убить младенца. Вообще, ребенок и так был мертвым. Должен был быть мертвым. Но когда он нес завернутое в простыню маленькое тельце, младенец вдруг зашевелился и завопил. Теперь ей уже три года и каждый день Виктора наполнился страхом разоблачения. Затушив окурок, он снова вернулся в дом. Надо было избавиться от девочки сразу. А теперь, куда уж ее денешь? ***       Родители всегда запрещали Анне выходить за забор их участка. Однажды она выскочила из открытой калитки на дорогу, погналась за убежавшей из загона курицей. Отец, увидев, это просто взбесился. Никогда в жизни он так сильно на нее не кричал. С тех пор Анна даже выглядывать за забор боялась. Но сегодня отец ушел на службу и мама взяла ее с собой к реке. Радостно подпрыгивая, девочка спустилась с пригорка, обгоняя несущую корзину с бельем, женщину. — Не уходи далеко, — крикнула ее Марта. — Да, мама, — отозвалась девочка, ныряя вперед нее в кусты.       Пока мама стирала, Анна крутилась вдоль берега, кидая в воду камушки и моча босые ноги в нагретой солнцем воде, не замечая, как отходит все дальше и дальше. В кустах у берега послышалось какое-то шевеление и Анна замерла на месте, словно испуганный зверек. Природное любопытство взяло верх и она осторожно сделала шаг вперед, заглядывая. В воде, у самого берега, лежала молодая девушка. Она рвано дышала, сжимая руками глубокую рану на своем боку и темная кровь проступала сквозь пальцы. Анна испуганно отшатнулась в сторону и девушка повернула к ней голову, пытаясь привстать на локте. Анна не поняла, что с ней происходит, но судя по всему, ей было очень больно. Когда у нее болел живот, она также держалась за него и тихо стонала. Девушка попыталась привстать, но не смогла, окончательно теряя силы. Влажные, коротко остриженные, темные волосы прилипли ко лбу, щекам и шее. Она показалась Анне очень худой и бледной, совсем, как она сама. Девочка сама не знала почему не испугалась и не попыталась убежать. — Анна! — послышался за спиной строгий голос матери. — Я же сказала не уходить далеко! О боже… — она замерла и резко схватив девочку за руку, завела себе за спину. — Кто вы? Вы ранены?       Девушка, сжав зубы, все-таки смогла приподняться на локтях и даже сесть на колени, продолжая сжимать пальцами рану на боку. — Если хотите меня убить, то не тормозите, — прошипела она сквозь боль.       Марта удивленно открыла рот. Эльдийка. Марта сразу это поняла. Сбежала с передовой? Или, что вероятнее, раненой упала в реку и как-то смогла до сюда доплыть. Далеко. И как она не померла еще с такой-то раной? Крови ведь наверняка уйма потеряна. Анна жалась к женщине сзади, сжимая маленькими ладошками ее руку. Эльдийская девочка. Такая же, как эта. Про себя, Марта неожиданно отметила некоторую схожесть между этими двумя. Особенно когда девушка повернулась, посмотрев на нее темными серыми глазами. Марта проглотила вставший в горле ком. — Как тебя зовут? — спросила женщина, пытаясь добавить в голос твердости. — Ханна, — ответила та и закачавшись упала в прибрежный ил.       Анна продолжала испуганно выглядывать из-за материнской юбки. Она не понимала почему, но отчетливо осознавала по реакции матери. Случилось что-то нехорошее. Очень-очень нехорошее.