«Она начинает тебя забывать, И ты это чувствуешь словно подкожно. Пытаешься что-то найти и узнать, И душу своим появлением встревожить…»
Орлов, несомненно, твой близкий друг. Только такие друзья ограждают от кучи лишней информации, непредназначенной для твоей светлой головушки. Например о том, что я искал тебя каждые 24 часа в сутки и каждые гребенные 7 дней в неделю по всем возможным континентам, обрывая его телефон, просто убеждаясь, что с тобой хотя бы все в порядке. Стоял под окнами в Зазимье чаще, чем раньше, проживая у тебя, но там даже не горел свет, а твоя машина не появлялась уже больше месяца в ближайшем радаре. Ты будто бесследно пропала с этой земли, не оставив ни одну малейшую зацепку, где можно тебя отыскать. Паша говорил, что не надо. Каждый день, убиваясь в четырех стенах, я искал хотя бы один адекватный аргумент твоему поступку и его словам, но спустя почти 8 месяцев так и не смог оправдать тебя. Скажи, милая, что за подлость я сделал тебе, что ты так яростно начала мне мстить? Мама перестала меня узнавать. Говорит, что я похож на затравленного зверя, а команда лишь призирающее смотрела с тихим вздохом, совсем не понимая, в чем дело. Да я и сам не понимал, что произошло. Первые два месяца твоего отсутствия просто исчерпали все мои жизненно важные потребности. Я не мог есть, спать, даже спокойно работать на студии и то не выходило. В какой то день показалось, что я не могу дышать. Задыхаясь от нехватки воздуха, я вспоминал, как смотрел на тебя, танцующую на кухне под Джаггера, не отрывая глаз. Ты ловила мой взгляд, улыбаясь в ответ, воодушевленная моим вниманием. Ты светилась как новогодняя елка или самая яркая звезда на небе, озаряя своей улыбкой уютное, но просторное помещение. Когда мы были вместе, дни были не днями, а лишь мгновеньями и мне казалось, что это счастье никогда не закончится, как солнечный свет или воздух. Но утром все изменилось. Проснувшись от поцелуя и перевернувшись в твою сторону, ты словила мой взгляд и смутилась, будто на тебя смотрел сейчас кто-то чужой, посторонний. И это был знак. Ты не хотела уезжать, но мысленно уже была в Лондоне. Я суетливо ждал твоего звонка весь день, но его так и не последовало. Вспоминая тот день по крупицам, стараясь ухватиться хотя бы за эти воспоминания, я просто умирал, пока чьи то теплые руки не вернули меня в чувства. В тот день случился наш первый разговор с мамой. — Одна из самых сложных вещей, которую тебе предстоит пережить, мой дорогой — это оплакивать потерю человека, который все еще жив, — и черт, мама, как ты была права, — Она не аппарат искусственного дыхания, сынок. Отключись от нее. Дыши сам. У тебя получится.***
Выруливая на красный к павильону, осознаю, что спустя долгое время, позволяю себе самому сесть за руль. Глушу машину, и уже хочу выбраться из нее, но сталкиваюсь с парой голубых глаз. Первые секунды ты смотришь на меня непрерывно, а потом разворачиваешься, забирая у мужчины розовую спортивную бутылку, делая вид, что зрительного контакта не было. Усмехаюсь твоему поведению, не открыв для себя ничего нового и направляюсь ко входу, как тихий, немного охрипший голосок, выкрикивает мое имя. — Дан, — застываю на пару мгновений, но разворачиваюсь, не рассчитав, что блондинка догнала меня и стоит прямо за спиной, — Ты что тут делаешь? — Ты не рада меня видеть? — Что ты тут забыл? — шипишь, заламывая свои трясущиеся пальчики. Снова нервничаешь. — Послушай, с каких пор тебе стало интересно мое местонахождение? — заглядываю Кароль прямо в глаза, — Тебе 8 месяцев было все равно где я и что со мной, а теперь тебе обязательно это знать? Блондинка ловит ртом воздух, пытаясь что-то сказать, но тебя прерывает мужчина, обхватывая за тонкое плечо своей грубой ладонью. — Все в порядке? — он смотрит то на меня, то на нее, не понимая в чем дело, а я по прежнему сверлю тебя взглядом, ожидая ответа. Только он так и не последовал. Вместо оправданий, ты вкладываешь свою аккуратную ладошку в его руку, а я так и остаюсь на месте, совершенно не понимая, что произошло. Позже Завадюк объясняет, что нам нужно снять промо для старого сезона «Голоса», но мои мысли витают где-то в облаках, и я отчетливо пытаюсь вспомнить, где же я мог увидеть этого мужчину рядом с тобой. Он же, в свое время, не выпускает твою руку, испепеляя меня взглядом и я вдруг понимаю, что он что-то знает. Возвращаюсь к ребятам только когда они судорожно выбегают из кабинета, поочередно занимая свои старые гримерки и мне ничего не остается, как пройти в свою. Поднимаю голову к потолку и понимаю, что как в старые добрые тихо покурить в гримерке не получится, и я плетусь на улицу, накидывая сверху пальто. Останавливаюсь в паре метров, когда замечаю тебя с этим бугаем. Обнимает, целуя в щеку, но только ты морщишь нос, отбиваясь от него своими руками. — Антон, иди, пожалуйста, мне нужно сниматься, — он отходит, наконец-то отпуская и стянув с себя шарф, накидывает на твои плечи. — Когда будешь возвращаться домой, уже будет холодно. Набери мне, что бы я знал, что ты в порядке, — и уходит, оставив тебя одну в длинном коридоре. Ты выдыхаешь, стягивая его шарф с плеч и разворачиваешься, натыкаясь на меня своим взглядом. Я усмехаюсь, облизывая губы, покидая помещение. За время съемок забываю об инциденте в коридоре. Ты по прежнему нервничаешь, избегая зрительного контакта, постоянно залипая в телефон. Антон снова появляется на площадке из ниоткуда, но уже со стаканчиком кофе, протягивая его модератору с просьбой передать лично в твои руки. Посылает воздушный поцелуй. Ты закатываешь глаза. Эта ситуация выводит из себя, и я понимаю, что ревность съест меня, не оставив и кости. Съемки завершены и Завадюк объявляет перерыв на 2 дня. Ты извиняешься, и не успев дослушать его речь, покидаешь площадку первой. Нервно дожидаюсь окончания его монолога и быстрым шагом направляюсь в твою гримерку. Я уверен, нам есть о чем поговорить. Но вся моя смелость пропадает, когда я останавливаюсь у двери, не в силах нажать на ручку. Опускаю взгляд вниз и понимаю, что свет то не горит. Выдыхаю, упираясь лбом в дверь, но неожиданно она открывается, наполовину озаряя маленькую гримерку в павильоне. Ты испуганно смотришь на дверной проход и выдыхаешь, узнав меня. — Ты почему в темноте? — ты киваешь головой на окно, упираясь ладошками на стол и опускаешь голову вниз. Закрываю дверь, создавая полную темноту в гримерке и становлюсь за твоей спиной, узнавая в машине Антона. — Он же уехал, попрощался с тобой. Сладкий запах духов ударяет в нос и я машинально двигаюсь ближе, перекидывая светлую копну волос в сторону, проводя холодной рукой по шее. Ты замираешь настолько, что я слышу каждый звук твоего сердца. В темноте нахожу своими губами шею и покрываю ее колючими поцелуями отросшей щетины, прокладывая дорожку от уха до изгиба плеча, с которым уже давно рассталась легкая ткань платья. Молю себя только бы ничего не испортить, но ты покрываешься мурашками, прогибаясь ниже, и у меня перехватывает дыхание. Разворачиваю тебя лицом и касаюсь своими пальцами полуоткрытых губ. — Прости меня, — закрываешь глаза и выдыхаешь. Прохожусь языком по пухлым губам и обхватываю их, соскальзывая всякий раз, но тут же прижимаюсь обратно, напористо, плотно. Притягиваю тебя ближе, хватаясь за платье и усаживаю на столик. Вздрагиваю, когда твои ладошки находят и обхватывают мое лицо сильнее. Язык настойчиво скользит по деснам, проникая внутрь, а руки сами оказываются на оголенной спине, прижимая крошечное тело ближе. Ты сразу же отвечаешь на поцелуй, обхватывая ногами торс, запуская пальцы в непослушные кудри, то оттягивая, то обратно приглаживая к голове. Даю нам отдышаться и прикрыв глаза, снова целую твои уста. Обхватываю верхнюю губу, а ты расслабляешь руки и я понимаю, что взаимности с твоей стороны сегодня больше не будет. Открываю глаза и нахожу под светом луну два океана глаз, в которых кажется, намечается шторм. — Прости, родной, прости меня, — обхватываешь шею руками, прижимаясь своим лбом к моему и крадешь поцелуй. Поправляешь бретельки на платье, и вылетаешь из гримерки, на ходу одевая свой длинный, светло-коричневый плащ. Выбегаешь из павильона, оборачиваясь на окно и мы встречаемся взглядом. Садишься на заднее сидение к Антону и машина уезжает с парковки, оставив меня одного в твоей гримерке.«Она начинает уверенно жить. Шутить, флиртовать, и друзьям улыбаться, И рвется из прошлого тонкая нить, Которая долго пыталась не рваться.»