Спасибо

«Наш ребёнок такой же красивый»

Я трясся как школьник перед итоговой контрольной работой и всё никак не мог завести мотор. Тина успокаивающими движениями разнесла мурашки по всему моему телу и ободряюще улыбнулась, будто это не она вот-вот должна была подарить этому миру наше продолжение. Я бросал на неё полные стыдливого восхищения взгляды всю поездку до роддома. Она единолично выбрала какую-то богом забытую больницу в трёх часах от Киева. Наши с Орловым доводы так и не смогли пересилить её необузданное желание спрятать наше таинство настолько глубоко, насколько это вообще было возможно. Я хорошо понимал, откуда росли ноги у этого её решения, но безумно боялся последствий. Знал, что всё в любой момент могло пойти не так, что был совершенно бессилен, что ничего не мог просчитать заранее. Все последние месяцы я жил с этим разъедающим сознание страхом внутри. Она видела его в каждом моём движении, в мимолётном взгляде, в обрывке фразы, сказанной больше самому себе. Предчувствие надвигавшейся беды росло во мне с такой же скоростью, как наш ребёнок в ней, и сковало меня тысячей тисков в тот апрельский вечер. Остатки самообладания дребезжали тихими ругательствами, когда мы упёрлись в пробку на выезде из города. Тина тогда лишь пожала плечами и поудобнее устроилась на сидении, обхватив ладошками свой огромный живот. Я боязливо покосился на её абсолютно спокойное лицо и сглотнул. Всё никак не мог взять себя в руки. Сильная, бесконечно любящая девочка. Уверен, ей тогда было бы гораздо лучше без моих нервных комментариев и беспокойных взглядов. Но она переносила моё раздражающее присутствие с каким-то непостижимым принятием. Так, как умела только она. Не думаю, что хотела. Но, как и всегда, её любви хватало и на это тоже. Помню, как она заливисто рассмеялась, когда мы съехали на ухабистую дорогу, и я опасливо сбросил скорость практически до нуля в попытке не потревожить задремавшую Тину. — Хочешь принимать роды в машине? — хихикала, как маленькая девочка, пока я смахивал пот со лба и старательно объезжал каждую ямку. После очередной встряски она вдруг потянула ко мне руку, провела кончиками пальцев по подбородку и застыла там на время, не сводя с меня смеющихся глаз, — всё будет отлично. А если поднажмёшь, то ещё лучше. До сих пор не понимаю, как ей удавалось раз за разом вытаскивать меня из той эмоциональной пропасти, но я карабкался вверх на звуки её весёлого голоса и постепенно успокаивался под пристальным вниманием голубых океанов справа. Помню, как вцепился в её спасительный взгляд. Она стояла передо мной в кошмарной застиранной рубашке, которую ей вручили в роддоме, и без устали отпускала шутки про свой внешний вид. Пыталась вытянуть меня из клубка нервов своими грудными вибрациями, пока я впитывал в себя все оттенки любимых глаз. — Земля вызывает Дракулу, — Тина помахала ладошкой перед моим лицом и с улыбкой наморщила нос, когда я, наконец, очнулся от размышлений. Взглянула на меня с таким тёплым наслаждением, что уголки моих губ самопроизвольно поползли вверх. Она поймала один из них пальчиками и забарабанила по коже. — Не так ты себе это представляла, да? — я обвёл взглядом обшарпанные стены и затёртый кафель под нашими ногами, в очередной раз удивившись Тининой уверенности. Её, казалось, не смущали ни жуткая одежда, ни хамоватая медсестра, ни даже мой продолжительный мандраж. — Вообще-то, именно так, — она хихикнула и пощекотала пальцами мой подбородок, облокачиваясь к стене. Схватки становились всё интенсивнее, и надоедливая медсестра уже дважды окликнула безмятежную Тину, но, похоже, никакая сила на свете не смогла бы оторвать её от меня в тот момент, — ты здесь, а остальное меня не волнует. — Таня, — я сглотнул от пронзившего меня потока нежности и уткнулся лбом в пшеничные волосы. Последние месяцы моей жизни прошли в остром дефиците этой девочки, и в тот миг я отчаянно впитывал в себя её близость. И никак не мог надышаться. Страх сковывал лёгкие и лишал меня возможности насытиться любимым запахом. — Всё будет хорошо, — спокойно заверила она, когда молоденькая хмурая медсестра в третий раз высунулась из дверей родильного отделения, — обещаю, Дан. Тебе не о чем переживать. Помню, как Тина совсем по-детски надула щёки и послала мне воздушный поцелуй, пародируя походку пингвина. Перед моими глазами таял её удаляющийся в коридоре силуэт, а в голове безостановочно трепыхалось это её наивное и самонадеянное обещание. Такая до костей прожигающая ложь. Помню, как на десятый час родов мне казалось, будто эти проклятые кафельные стены начали сжиматься вокруг меня всё сильнее, лишая кислорода и последних сил. Сердце выскакивало из груди в бешеном порыве всякий раз, когда двери отделения, поскрипывая, запускали и выпусками медицинский персонал. Этот блядский звук тогда когтями водил по моему нутру и без остановки цеплял беспокойное сознание. В сотый раз проклял самого себя за глупое решение согласиться с Тиной и остаться за этой дверью. Она заявила мне тремя месяцами ранее событий того дня, что так нам всем было бы спокойнее. До сих пор теряюсь в догадках, кого же она тогда имела в виду, потому что я сгорал в лихорадке страха снова и снова. Я столько раз её терял, но лишь тогда, надышавшись запахом больницы, я впервые осознал реальность происходящего. В любую секунду я мог потерять её по-настоящему. Меня тошнило, выворачивало, сжимало в тисках. Время будто бы с издёвкой остановило свой ход и наблюдало за тем, как я медленно рассыпался на части. Тогда в голове выброшенной на берег рыбой начала биться мысль о том, что, всё же, худшее из состояний — это беспомощность. Я ничем не мог помочь, не был способен хоть как-то облегчить процесс или хотя бы спрогнозировать финал. Я был абсолютно бесполезен и с каждой секундой, проведённой в этом собственном аду, ненавидел себя всё больше и больше. Помню, как ворвался в курилку и едва не сбил с ног потягивавшего дешёвую сигарету мужчину. Он оглядел меня насмешливым взором и предложил открытую пачку. — В первый раз? — удовлетворительно махнул головой в ответ на мой кивок. Я зачем-то взял предложенную сигарету и начал теребить её в пальцах в попытке хоть на мгновение избавиться от скопившегося внутри напряжения. Мой незваный собеседник молча наблюдал за уничтожением папиросы, пока от неё не осталась лишь горстка табака под нашими ногами. Затем размашисто хлопнул меня по плечу, на миг лишив равновесия, и спокойными шагами скрылся за дверью. Я ещё долго разглядывал тонкую стружку на ботинках и чувствовал себя таким же разложившимся на микрочастицы мусором. Орлов на правах единственного посвящённого в наши дела человека периодически нарушал мою оглушительную тишину своими звонками, но меня хватало лишь на короткие отписки в мессенджер. Я сомневался в способности произнести нечто членораздельное, потому что спрессованный организм не выдерживал натиска эмоций, и не хотел тревожить Пашу ещё сильнее. Помню его невзначай брошенное сообщение о том, что процесс уже подзатянулся. Я едва не завыл от бессильной злости и на плохо слушающихся ногах поплёлся обратно к дверям родильного отделения. Помню, как в исступлении хватался за одежду каждого проходившего мимо человека в белом халате и опускался всё глубже в бездну отчаяния. Никто не мог дать мне надежду. Господи, как же сильно она тогда была мне нужна. Как никогда раньше. Я в очередной раз подпирал затылком белую кафельную стену, когда в коридоре кто-то громко включил выпуск полуденных новостей. Съёжился и взглянул на экран смартфона, медленно высчитывая проведённые под дверью часы. Восемнадцать. Ещё через двести два удара пульса по вискам я отрешённо дёрнулся на очередной скрип двери. Молодой врач в маске неуверенно поманил меня пальцами и внимательно оглядел мой непрезентабельный вид. Затем отодвинул ткань к подбородку и обрушил на меня потолок этой холодной больницы. — У вас девочка, 3900. Пока в реанимации вместе с матерью. Я четырежды моргнул в попытке усвоить его усталое сообщение. Сделал несмелый шаг по направлению к двери, но был остановлен. Врач спокойно покачал головой и вновь оставил меня наедине с разъедающим ужасом. Разве это реально? Разве она может уйти от меня? Разве может? Она же обещала… Помню, как я вцепился в подоконник и изо всех сил стиснул челюсти, чтобы не закричать от боли. Она сжимала меня всего, лишала кислорода и всех смыслов. Кровь бешеными потоками хлестала по вискам, но я уже не чувствовал этих пульсаций. Неизвестность разрывала меня, грызла и дробила на куски. Прокусил себе щеку с внутренней стороны и зажмурился от переполнявшего отчаяния. Давешняя медсестра громко окликнула меня на том конце коридора, и мне пришлось заново собирать себя по частям. Помню, как гулко шагал к ней по кафелю и на ходу отряхивал ладони от краски с подоконника, засохшей на коже грязно-белой крошкой. Мои шаги звучным эхо разносились по коридору, отбиваясь в голове. Я сгорал в собственном безумии и считал каждый из них, чтобы окончательно не сойти с ума. На тридцать третьем медсестра вдруг остановила меня и указала пальцем на окошко в стене справа. Помню, как невидящими глазами уставился в стекло, медленно пропуская по лёгким очередной ненужный глоток воздуха. А затем крошечный кулачок выглянул из бокса по ту сторону окна, разжался и снова исчез из поля моего зрения. Всё во мне в изумлении замерло, прокручивая это короткое видение, но я даже не мог определить, насколько реальным оно было. — Лёгкие в норме, но роды были тяжёлыми, и несколько часов мы будем наблюдать за состоянием, — как ни в чём не бывало сообщила медсестра, которая даже не подозревала о взрыве вселенных в моей голове. Я продолжал хвататься взглядом за края прозрачного бокса за стеклом и едва реагировал на звуки рядом с собой. Всё моё существо сосредоточилось на единственной точке бесконечного притяжения, и я провёл бессчётное количество секунд на этой новой для себя орбите. — Она в порядке? — я едва узнал себя в этих хриплых грудных звуках и с беспокойством посмотрел на медсестру, когда всё же смог оторваться от своего гипноза. — Мужчина, вы вообще слушаете? Я кому тут говорю? — молодая санитарка насупилась и разочарованно качнула головой, будто сомневалась в моей адекватности. Но затем, видимо, что-то во мне заставило её смягчиться. А может, мне тогда это лишь почудилось. Я не мог быть уверенным в реальности происходящего, — в порядке. Чудесная девочка. Я снова застыл, обратив всё своё внимание на реанимационный футляр с бесценным содержимым. Я всё ещё не видел человека внутри бокса, но уже любил его до безумия. Это чувство родилось из глубин, которых я не знал в себе раньше, в тот самый момент, когда маленькая ручка высунулась из укрытия одеяла и мгновенно вырвала меня из собственного ада. Немигающим взглядом я бродил по пластиковой кромке, отслеживая малейшие признаки нового движения. А потом всё та же медсестра оказалась рядом и едва заметно улыбнулась мне. Помню, как она мотнула подбородком на застеклённое помещение, в котором неожиданно всё пришло в движение. Две ладони в белоснежных медицинских перчатках аккуратно обхватили одеяльце и приподнялись над реанимационным боксом. Содержимое кокона слабо зашевелилось, и весь мой мир замер. Я всегда был уверен, что моя любовь к Тине относилась к разряду чувств, которые по своей мощи вряд ли могли бы соревноваться с чем-то другим. Но в тот миг я познал нечто совершенно иное. Целую новую вселенную ощущений, которые вонзились в моё нутро и вросли под кожу. Я ошарашено вглядывался в крохотное темечко за стеклом и никак не мог поверить в то, что был способен испытывать столько оттенков любви сразу. Разве возможно было её выдержать? Она буквально сбивала меня с ног сумасшедшей, какой-то нечеловеческой силой, ослепляла и обездвиживала. И я без колебаний повиновался этой новой энергии, словно ждал её всю свою жизнь. Помню, каких трудов стоило медсестре всё же вытолкать меня из отделения реанимации новорождённых. Я на ходу вцепился в не по-женски сильные руки и наговорил столько слов, что кажется, на время лишил её дара речи. Она удивлённо хлопала глазами, переваривая мои мольбы вперемешку с угрозами, а затем вдруг заговорщицки потянула за собой вглубь коридоров. Осыпала меня по пути какими-то наставлениями и предупреждениями, но я ничего не слышал. Не мог. Сердце рвалось из груди, не выдерживая внутреннего бешенства. Оно в судорогах билось по рёбрам, разнося пульсацию по всему телу. Под присмотром санитарки резко нажал дрожащей ладонью на ручку двери, которая поддалась нехотя и со скрипом, и едва не захлебнулся вздохом облегчения. Реанимационный монитор сердито пищал в такт биению сердца, которое подарило жизнь нашей дочери и мне самому. Я с величайшей осторожностью закрыл дверь, отрезая нас с Тиной от всего остального мира, и несколько минут зависал в пространстве под монотонные звуки датчиков. Бледное спокойное лицо, перечёркнутое кислородной трубкой, никак не реагировало на моё присутствие, но я был бесконечно счастлив возможности просто слышать её тихое дыхание. Помню, как медленно опустился на край кушетки и провёл пальцем по сгибу локтя, на котором закрепили катетер. Поймал себя на мысли, что Тине бы это жутко не понравилось. Она так боялась иголок, что вряд ли по своей воле могла бы уснуть, пока в её теле оставалась хотя бы одна из них. Спустя целую вечность болезненной неизвестности Тина глубоко вздохнула и резко распахнула глаза, осматривая приборы перед собой. Её взгляд медленно перемещался по пространству помещения, пока не наткнулся на моё усталое лицо. Блестящие зрачки мгновенно расширились, отреагировав на моё присутствие, и я позволил себе осторожно сжать пальцами прохладную ладонь, которую не смел выпускать из своей ни на секунду. Она в изумлении оглядывала мою измученную физиономию, будто никак не могла обнаружить причин такого состояния, а затем её глаза опустились на перебинтованный локоть с катетером, и Тина испуганно дёрнулась. Я в спешке вскочил с кушетки и сжал дрожащую руку сильнее. Качал головой, поглаживая костяшки пальцев, судорожно подбирал слова. — Уже всё, всё хорошо, — шёпотом повторял это снова и снова, пока изумление в Тининых глазах медленно изживало себя. Она сглотнула и опасливо посмотрела на писклявый монитор, по-прежнему собирая по частям картинку происходящего, — всё закончилось. Я тебя люблю. Отдыхай, пожалуйста. Она жива и здорова. Я никак не мог заставить себя звучать ровно и спокойно, а потому вытягивал изнутри короткие фразы в надежде не растревожить Тину ещё сильнее. На последних моих словах она мучительно сжалась и всё же разомкнула бледные губы. — Ты её видел? — проговорила едва слышно, на границе полушёпота, и не сводила с меня встревоженных глаз. Я не знал, на каком этапе родов она потеряла способность воспринимать действительность, и больше всего на свете хотел хоть немного успокоить эти переживания. — Видел. С ней всё хорошо. Скоро сама убедишься. — Когда? — её голосок, наконец, тихо прорезался из груди и обжёг меня привычным теплом. По телу разлилось блаженное спокойствие, и я вновь провёл пальцами по прохладной коже, — я хочу… — Знаю, малышка, знаю, — я наклонился и оставил осторожный поцелуй на тыльной стороне ладони, вдыхая аромат любимого тела вперемешку с запахом лекарств и боли. Теперь я знал, как она пахла, что была практически осязаема и бесконечно въедлива. — Я так испугалась, — Тина вернулась к полушёпоту и попыталась сжать мою руку пальцами, но всё ещё была слишком слаба для таких движений. Напряжённо выдохнула и прикрыла глаза, — я так жалела, что не позволила тебе… что решила… что тебя не было. В голове вновь замелькали картинки ужасной ночи, проведённой наедине с удушающим страхом, и я торопливо мотнул головой, отгоняя наваждение. По телу пронеслись неприятные мурашки. — В следующий раз пойдём вместе, — пробормотал я скорее для самого себя, но Тина услышала и едва заметно улыбнулась уголками губ. Раскрыла глаза и пронзила меня волной тёплой нежности, вытолкнув весь пережитый кошмар. Я мечтал зависнуть в пространстве той комнаты вместе с дурацким пищащим аппаратом, всеми этими трубками и головной болью, только бы она продолжала смотреть на меня так. Только бы никогда не переставала. — В следующий? Когда это ты уже всё распланировал? Я прижал ладонь к своим губам, напоследок втягивая родной запах, а затем распрямился над кушеткой и направился к дверям, чтобы позвать докторов. Уже у самого выхода мне пришло в голову развернуться, и я вновь приковал к себе взгляд любимых голубых океанов. Улыбнулся и мысленно поблагодарил все силы мира, позволившие нам троим пережить эту ночь. — Она такая же красивая, Тань. Спасибо.