Спасибо

Немного жаль, ведь мы были почти родными, а осень шепчет: "Бывает у всех..."

Хрупкая пятидневная вселенная на троих ласкает воспоминаниями мой рассудок, когда мы выезжаем с территории больницы. Я поглядываю на окно нашей маленькой палаты, уместившей в себя целый счастливый мир, с тяжёлой ностальгией. Всегда проще существовать рядом с Тиной вне пространства и времени, где есть кто-то, кроме нас. Возвращение в реальную жизнь, как и неоднократно раньше, тревожит всё моё нутро с самого утра. Не хочу думать о том, с чем мы снова столкнёмся по возвращении домой. Но не могу разогнать рой надоедливых мух в голове, которые советуют готовиться к худшему. Блять. Я устал от этих мыслей, от бетонной плиты неопределённости, которая давит меня к земле с переменным успехом, но никогда не исчезает, от Тины, рассказывающей всё и ничего. Излюбленная ею пытка. В очередной раз коронным «всё в порядке» в ответ на мой вопрос хоронит возможность сообщить мне о своих страхах, которые, сука, уже прогрызли выходы наружу в её голове. Она, может, думает, что я слепой, но от этого не легче. Снова прячется за своим звенящим металлическим щитом, и, я уверен, уже обдумывает, как будет обороняться от меня, когда дело дойдёт до разговора. Но я уже сомневаюсь, что дойдёт. Я уже в самом себе, блять, сомневаюсь. Сколько раз я спрашивал себя о её мотивах? Ведь я даже не знаю, нужно ли ей всё это — я, мы, наш ребёнок, вся эта нестабильная семейная жизнь, от которой одно только название. Всякий раз, когда я приближаюсь к ответу хоть на один из тысячи своих вопросов, Тина выкидывает очередную глупость, и всё возвращается к началу. Ёбаные кошки-мышки. Не рассчитывал, что ей настолько нравится эта игра. Знаю, что она моя от макушки до кончиков пальцев на ногах. Со всеми её бесчисленными тараканами, проблемами, невысказанными тревогами. Но, чёрт возьми, почему рядом с ней почти так же тяжело, как без неё? Гладит меня своими благодарными глазами по пути в Зазимье, но за пеленой тихой радости я легко различаю всполохи страха. Она мастерски умеет прятать истинные эмоции, но то ли уже устала от постоянной необходимости это делать при мне, то ли я успел приспособиться к таким фокусам — я едва ли обращаю внимание на её показное радушие. Мы будто купили билет на американские горки, чтобы немножко разогреть свои нервишки, но проклятая вагонетка никак не хочет останавливаться. Застряли в ней, по кругу переживая взлёты и падения, тошноту от высоты и короткие передышки поближе к земле. Должен же однажды механизм выйти из строя? Мы ведь не сможем испытывать себя и друг друга вечно? Или мы нашлись именно ради этого? Тина уносится в дом с ребёнком на руках, по пути заворачивая нашего пятнистого жирафика во все имеющиеся пелёнки. Её пульсирующий страх отпечатывается комом в моём горле, и я несколько минут в полной тишине сижу в машине, сжимая руками кожаный руль. Это должно было быть наше самое счастливое время. Вместо тягучей радости внутри скребутся черти. Воскрешают в памяти моменты, когда я ловил на себе похожие взгляды её авторства. История наших любопытных отношений не раз доказывала, что ничем хорошим это не заканчивалось. Еле помещаюсь во входную дверь с пакетами в руках и подмышкой. Дома, кроме Вени и Тининых домовых эльфов, никого нет из-за нашего вынужденного послебольничного карантина. Это немного успокаивает мою тревогу. Или мне от усталости это только кажется. — Ты сегодня какой-то напряжённый, всё хорошо? — её тёплые ладошки ложатся на моё солнечное сплетение, по привычке отыскивая сердцебиение, и замирают под гулкие удары. Смотрю на бледный вздёрнутый нос и вздыхаю, собираясь с мыслями. Она звучит умиротворённо. Вроде бы. Может, бунт тараканов из её головы мне лишь привиделся? — Мне показалось, что тебя что-то тревожит, но ты это скрываешь, — на ходу решаю говорить прямо, и Тина растерянно всматривается в мои зрачки. — Меня всегда что-нибудь тревожит, не бери в голову, — тянется поцелуем к моему подбородку и оставляет лёгкое прикосновение. Разрывает наш мимолётный контакт за несколько мгновений до того, как я слышу Венины шаги на лестнице. На лбу отпечатывается озадаченная морщинка, и я торопливо обхватываю ребёнка за плечи, подталкивая в сторону кухни. Не хочу, чтобы ещё и ему передалась наша общая нервозность. Не бери в голову? Интересная просьба. Впрочем, не менее легендарная, чем любая другая из её уст. До Тины я не встречал женщин, которые были способны парой слов выбить почву у меня из-под ног. Мы ужинаем блинчиками в полной тишине, погружённые в свои мысли. Ощущаю укол совести за то, что ни я, ни Тина не можем перебороть гул голосов в своих головах и обратить внимание на ребёнка, который, между прочим, ждал нас пять дней и переживал тут в компании Жемуки и редких визитов Орлова. Выдавливаю ему на блин побольше шоколадного крема и умудряюсь изобразить нечто, отдалённо напоминающее физиономию Дракулы. Веня сдавлено хохочет над моей случайной шуткой и тянется к сгущёнке, подрисовывая глаза и клыки. Наша возня над тарелками отвлекает Тину от очередного заплыва в омут собственных чертей, и она едва заметно дёргает уголки губ вверх. Молча наблюдает, как мы уничтожаем разукрашенный блинчик, а затем вдруг встаёт и уходит наверх, всё так же не проронив ни звука. Кожей ощущаю исходящее от Вени беспокойство и притворно легкомысленно закатываю глаза. — Она просто устала после больницы, иначе бы обязательно оценила наш шедевр, — подмигиваю, и мальчик расплывается в благодарной улыбке, — не бери в голову, Вень. Дёргаюсь и замолкаю. Уже машинально сам воспроизвожу Тинины плохо продуманные отмазки, да ещё и дословно. Наверное, стоит передохнуть. Веня, кажется, читает мои мысли. Или замечает, что я едва ворочаю языком. — Я рад, что вы все дома. Только давай завтрак будешь готовить ты? — он кивает подбородком на гору блинчиков, которые нам напекла Тина, и мы оба хихикаем. Признаться, я и сам успел поймать пару маленьких скорлупок в своей порции, но менее вкусной она от этого не стала. Взъерошиваю мягкие светлые волосы, пока ребёнок деловито убирает тарелки со стола. Боже, он совсем уже большой. — Договорились, — поднимаю вверх ладонь в молчаливой клятве, и Веня вновь смеётся над моими дурачествами. Силюсь разгадать, каким образом при всём не по годам взрослом поведении он смог сохранить в себе эту детскую непосредственность, когда основными его собеседниками были лондонские домашние, Тина и вечно ворчливый Орлов. Он куда мудрее, чем необходимо в его возрасте. Нахожу Тину в спальне. Посапывает, приоткрыв рот, то и дело сжимает пальчики на ногах. Вероятно, от холода. Укутываю любимое тело покрывалом и, не сдержавшись, оставляю лёгкий поцелуй на ягодице. Хочу верить, что это наудачу. Наша кроха дрыгает ногами в кроватке, завидев мою приближающуюся физиономию. Не уверен, что в возрасте десяти дней она уже умеет различать членов семьи, но её реакция мгновенно гасит все штормы в моей голове. Море внутри вдруг становится тихим, тёплым, как парное молоко. И пахнет так же, как наша сладкая девочка. Тянусь губами к пятнистой от зелёнки макушке и оставляю десяток лёгких поцелуев. Едва пробивающийся на поверхность пушок щекочет мне ноздри и вызывает блаженную улыбку. Вытаскиваю дочку из кроватки и несу в ванную для очередного короткого купания. Кроха привычно ворчит, ощутив прикосновение воды к заживающим ранкам, но мой тихий грудной голос немного отвлекает её от неприятных ощущений. На румынском рассказываю ей про козу с колокольчиком, не вполне понимая, почему на ум пришла именно эта сказка. Голубые глазёнки внимательно исследуют моё лицо, пока я торопливо вытаскиваю ребёнка из воды. Вдруг осознаю, что она явно унаследовала этот проникающий под кожу взгляд от своей взбалмошной мамочки, и по телу разливается приятное тепло. Не думал, что поиск наших отражений в дочери может быть настолько чарующим. Вздрагиваю, когда Тинины пальцы забираются в карманы моих брюк. То ли она подкралась так незаметно, то ли я настолько глубоко ушёл во внезапное удовольствие. Сердце пропускает тревожный удар, но я ощущаю, как любимая щека трётся о мою спину, и немного расслабляюсь. Возвращаю всё внимание сердитому личику перед собой, рассказывая ей про приключения козы. Маленький лоб прорезает морщинка точь-в-точь как у меня, и губы вновь расплываются в улыбке. — Что ты ей рассказываешь? — несмелый голосок за моей спиной заполняет паузу, во время которой я вспоминаю последовательность действий в сказке, и я поворачиваюсь на звук. Дочка тут же пихается пяточкой и беспокойно шевелится на пелёнке. Мы родили крошечную собственницу. — Историю про одну истеричную барышню, — сам смеюсь от импровизированной аналогии с девочкой позади меня и слышу её усмешку. — Её случайно не Тина зовут? Заворачиваю кроху и прижимаю к груди. Кожей чувствую её трепещущее сердцебиение и прикрываю глаза от удовольствия. Медленно разворачиваюсь к Тине, и её руки тут же находят мои. Переплетает наши пальцы и глубоко вздыхает, наверное, тоже проваливаясь в сладкое наслаждение нашим моментом. Время растворяется где-то за дверью ванной, в которой мы едва ощутимо покачиваемся и шумно дышим. Не знаю, сколько продолжается наше полуночное бдение, полностью погружаюсь в чистейшее удовольствие. Наконец, Тина поглаживает костяшки моих пальцев с молчаливой просьбой вернуться из счастливого плена. — Отнесём её наверх? Не хочу разлучаться, — её ласковый шёпот скользит по дочкиному темечку и пробуждает ото сна все мои мурашки. Торопливо киваю, и Тина тянет меня за палец, всё ещё запутавшийся в пелёнке, к выходу на лестницу. Мой полный тихого обожания взгляд, кажется, настолько ей нравится, что она продолжает пятиться до самых перил, не отрывая глаз от моего лица. А потом разворачивается с видимым сожалением. Как я там однажды говорил? Очаровательная женщина. С видом истинного профессионала по новой обрабатываю ранки на крошечном теле, пока за моей спиной переодевается Тина. Едва слышные шорохи её одежды разгоняют мою застоявшуюся кровь, и приходится прикусить внутреннюю сторону щеки. Сложно сдерживаться, когда я знаю, что она стоит позади меня совершенно обнажённая. Отправляю в мусорку очередную ватную палочку и верчу головой в поисках новой упаковки. Похоже, Тина успела перетащить в свою спальню содержимое всех аптечек и шкафчиков в ванных комнатах, но нужного в ворохе бутылочек и салфеток я так и не нахожу. — А куда ты убрала ватные палочки? — немного поворачиваю лицо в её сторону, и боковое зрение цепляет схватку с толстовкой. Девочка сердито пыхтит и силится выбраться из одежды. — В верхнем ящике была упаковка, — слышу её сдавленный ответ и возобновляю поиски до тех пор, пока не натыкаюсь на подозрительно знакомую вещицу. В голове мгновенно прокручиваются обрывки из прошлого, в котором я видел её в совершенно ином месте. Как она могла здесь оказаться? Кроме Тины перенести её было некому, но я не помню, чтобы она вообще прикасалась к ней в течение последнего года. Провожу кончиками пальцев по неприметной коробочке, совершенно точно зная, что внутри. Сглатываю мгновенный трепетный ступор, застрявший в горле. Да, я знаю, что она хранит. Но руки зачем-то всё равно тянутся к замочку и легко справляются с сопротивлением задвижки. В первую секунду не могу понять, что не так, а затем сердце с глухим стуком срывается прямо мне под ноги. Там, в небольшой деревянной коробочке, всё ещё сохранившей лёгкий аромат хвои, в тусклом освещении поблескивают три кольца. Со всеми я знаком слишком хорошо, чтобы посчитать их совместное затворничество случайностью. Нет, нет, нет. Не может этого быть! Несколько раз моргаю, вглядываясь в содержимое коробочки, но секунды плывут, и ничего не меняется. Рядом с Жениным кольцом и её обручальным весело переливается моё. Как это могло произойти? Разве это возможно? Ошарашено отступаю от открытого ящика, сглатывая подступающую тошноту. Виски заходятся мучительной пульсацией, отбивая чёчётку в моей голове, и я обессилено выпускаю из лёгких остатки кислорода. Беспорядочные мысли кружатся в голове, круша остатки моего самообладания, и я с застывшей мольбой перевожу глаза на Тину. Мир рассыпается. Потому что в её взгляде меня встречает точно такая же застывшая мольба. Блять. Я не могу поверить! Она в отчаянии разглядывает растущий ужас на моём лице и раскрывает трясущиеся губы в попытке что-то сказать, но не может выдавить ни слова. Больно. Боль опускается тяжёлой гранитной плитой на мои плечи и жмёт к земле. Судорожно пытаюсь сделать вдох, но тело будто отказывается слушаться. Все мои органы и системы замирают, а по спине прокатывается холодок. Моё нутро каменеет в считанные мгновения, но время растягивается бесконечным мучительным облаком, и я переживаю эту агонию снова и снова. Я знал, что она не носила моё кольцо. Я снял его сам, когда Тинины отёки усилились во втором триместре, и кольцо стало доставлять очевидные неудобства. Я помню, как она виновато повесила его на цепочку на шее и постоянно тянула к ней пальцы, проверяя, на месте ли оно. Я помню, как целовал это кольцо в ямочке меж её ключиц, когда мы в очередной раз увидели нашего ребёнка на мониторе. Я помню, как много оно для неё значило. А теперь оно лежит в деревянном гробу, хранящем её прошлую жизнь. Она похоронила его там. Из всех возможных мест, в которых она держит свои украшения, она выбрала именно его. — Дан… — она несмело окликает меня, застывшего в нескольких шагах от комода. Перевожу отсутствующий взгляд, всё ещё теребя в душе отчаянную надежду на то, что сейчас моргну, и это жестокое наваждение рассеется. Но оно продолжает пожирать меня изнутри. — Зачем? Не узнаю себя в мучительном хрипе, что срывается с губ. Не уверен, что сам знаю, о чём конкретно спросил, но меня хватает лишь на это едва слышное слово. Тина смотрит испуганно и виновато. Словно дитя, которое случайно разбило любимую мамину вазу, и теперь не знает, насколько страшной будет реакция. Клокочущее во мне неверие немного размывает очертания, застилая глаза пеленой. Не хочу ничего видеть, слышать, чувствовать. Зачем я вообще открыл эту коробочку? Я не хочу знать, что наше будущее она решила похоронить в одном гробу со своим прошлым. — Дай мне объяснить, ладно? — Тина медленными шагами сокращает расстояние между нами, пока я с тупой ноющей болью в голове наблюдаю за её приближением. Вдруг кажется, что если она сейчас до меня дотронется, я к чёртовой матери рассыплюсь на части. Тянется к ящику и выуживает из него тонкое белое золото, когда-то так красиво сочетавшееся с её молочной кожей. Мне даже смотреть больно на то, как она прикасается к доказательству моей любви после того, где я его обнаружил. Протягивает ладонь с кольцом в мою сторону и поднимает влажные глаза. Не могу видеть это. Не хочу. Отчаянно мотаю головой и отступаю ещё на шаг, сглатывая боль. Во мне в отчаянии бьётся каждая клетка, сотрясаясь от обуревающего шока. Снова и снова разум возвращает меня в недавнее прошлое, и перед глазами вновь на пахучем деревянном донышке поблескивают три кольца. — Не надо. Оставь его там, где взяла, — мучительно медленно вытаскиваю из себя слово за словом и в очередном шаге назад упираюсь в кроватку с дочерью. Потревоженная кроха ворчит за моей спиной, и руками я хватаюсь за бортики колыбельки, словно за последнюю соломинку перед падением в бездну. Из последних сил стараюсь не закричать от рвущейся наружу бессильной обиды. Тихое сопение позади немного притупляет внутренний пожар, и, кажется, я даже могу сделать вдох. Осторожно прогоняю воздух через дрожащие лёгкие и воскрешаю в памяти обрывки прошлого, в котором Тина первый и последний раз показывала мне содержимое этой коробочки. А затем пообещала, что закрыла её навсегда. Похоже, у нас с ней разное понимание того, что значит это слово. Но я люблю её до безумия. Цепляюсь за эту простую истину, мысленно отмахиваясь от кипящего желания уйти прямо сейчас и перестрадать в одиночестве. Я знаю, как больно это будет для Тины, и ни за что не смогу так с ней обойтись. Даже теперь. Боже. Руки, сжимающиеся в кулаки на бортике кроватки, будто наливаются теплом и силой, которые спящий там ребёнок незримой связью передаёт мне. В очередной раз глубоко вдыхаю, сглатывая ком в горле. Нужно только продержаться. Не дать отчаянию втоптать себя в землю. Помнить, зачем я здесь. — Я убрала его подальше, когда мы поругались, а потом… — она не договаривает, всхлипывает и зажимает кольцо в кулаке. С внезапным безразличием наблюдаю за мокрыми дорожками, которые молниеносно прочерчивают солёные полосы на щеках и встречаются у основания шеи. Кажется, впервые не нахожу в себе порыва подойти и стереть их. — Ты ведь понимаешь, что это значит для меня? — тихо переспрашиваю вслух, хотя на её виноватом лице и так видится красноречивый ответ. Тина продолжает сотрясаться в рыдании и смотрит на меня так, словно от следующего моего движения зависит вся её жизнь. — Верни его, пожалуйста, — снова разжимает кулачок, демонстрируя мне блестящий металл. До скрежета сжимаю зубы, когда воображение вновь пририсовывает к нему Женино кольцо, и обессилено выдыхаю, — пожалуйста, что мне сделать… — Иди сюда, — прерываю её истерический монолог, и она бросается ко мне с таким облегчением в глазах, что грудь сковывает новой порцией боли. Тина обхватывает меня дрожащими руками, одна из которых по-прежнему сжимает наше кольцо и моё кровоточащее сердце. Почти физически ощущаю, как оно трещит по швам, не выдерживая мучительных взрывов изнутри. Размазывает слёзы по моей голой груди и бесконечно всхлипывает без шанса на передышку. Поднимаю потяжелевшую руку и провожу по девочкиному позвоночнику, и она затихает от этого неуверенного касания, впитывая в себя ощущения. До безумия хочу раствориться в пространстве и не слышать её тихую истерику, не чувствовать зажатого на моём позвоночнике кулачка, содержимое которого пронзает меня тысячей лезвий до самых костей. Мне так больно и холодно, что самому хочется перестать сдерживать рвущуюся обиду. Но я не могу. Я же обещал ей, чёрт возьми. Я поклялся. — Я не хочу знать, как давно оно там лежит. И не хочу знать, будет ли там вновь. Оно твоё, и ты вольна делать с ним, что хочешь, — осторожно поглаживаю пшеничные волосы, и Тина поднимает на меня заплаканные глаза. Вижу в них смиренное ожидание приговора, но только качаю головой в ответ на её невысказанный вопрос, — иди спать, день был долгий. — Пойдём со мной, пожалуйста, — шепчет мне в грудь, распаляя колышущуюся там боль ещё сильнее. Однажды, наверное, я выработаю иммунитет к любому мучению, которое для меня придумает Тина. Но сейчас не могу даже собрать мысли в кучу. — Нет, я… — хмурюсь и трясу головой в надежде упорядочить хаос в мозгах. Медленно обхожу плачущую Тину, ощущая позвоночником исходящее от неё сожаление. Знаю, что она успела тысячу раз проклясть саму себя за то, что в порыве обиды на меня закинула это кольцо туда, где я надеялся его никогда не обнаружить. Я, чёрт возьми, лучше её самой знаю эту её женщину — импульсивную, жестокую, умеющую делать так больно, что потом не хватает сил собрать себя по частям. Но почему-то именно сейчас не могу последовать голосу разума и остановиться, — я пойду вниз. Я всегда принимал и уважал то необъятное пространство в её сердце, безраздельно и навсегда принадлежащее Жене. Не смел претендовать и на крупицу той любви, которая связывала их даже после смерти. Но теперь, увидев, как просто она поместила всего меня в футляр для своего прошлого, к которому когда-то пообещала больше не прикасаться… Не знаю. Не думал, что эта встреча на дне маленькой коробочки может быть настолько болезненной. Я не представлял своего будущего без неё. Знаю, что и Тина давно уже примирилась с мыслью о том, что все её попытки вытолкнуть меня из своей жизни не имеют ни успеха, ни необходимости. Но, получается, так однозначно всё выглядит только в моей голове. Раз она решилась на это один раз, что остановит её от подобных похорон в дальнейшем? Неприятные покалывания из-за затёкших ног ненадолго отвлекают меня от размышлений, и я нахожу себя в гостиной на полу. Прислонился спиной к дивану и втыкал в пространство немигающим взглядом так долго, что теперь болят глаза. Протягиваю стопы и часто моргаю, снимая напряжение. Сердце по-прежнему в мучительном беспорядке отбивается о грудную клетку и отдаётся пульсацией в ушах. Трясу головой, но боль, конечно же, не проходит. Она каждый раз такая знакомая и незнакомая. Прожигает до костей и студит кровь. И сколько бы я ни искал противоядие — стоит только Тине сделать необдуманный шаг, и меня сносит в хорошо изученную бездну. Чёрт подери, я же знаю, что она не вкладывала в свой поступок всего того, что он значит для меня. Но ведь она знала. Отлично понимала, как я отреагирую. И даже там, у этого проклятого комода, когда мы ещё не произнесли друг другу ни слова, она уже знала, о чём я думал. Осознание этого бьёт даже больнее, чем наши с Женей кольца, погребённые вместе. Тина шлёпает босиком по кафельному полу и замирает в арке, завидев меня. Наверное, оценивает, насколько я успел угомонить своих чертей. Подходит медленно, будто ждёт, что я прогоню её прочь. Будто не знает, что я настолько глубоко и безусловно к ней привязан, что сам вложу в её руку оружие, если ей вздумается, наконец, убить меня и всё это закончить. Она садится на пол слева от меня так, что наши бёдра практически соприкасаются. Рецепторы вновь улавливают её родной запах, и, не сдержавшись, я втягиваю его в лёгкие, заполняя себя ею до предела. В ней — и страдание моё, и удовольствие, и этот противоречивый коктейль пьянит меня от шторма к шторму, опустошает и вновь наполняет силами бороться. — Я не имела права так поступать с тобой, — слышу её прерывистое дыхание рядом с собой и прикрываю глаза, когда очередная волна боли и воспоминаний о событиях в спальне затапливает всё моё нутро, — прости меня, пожалуйста. — А я не должен был заглядывать в твою шкатулку, но мы оба облажались. — Но ведь это ничего не значит… — Для тебя, Таня. Ничего не значит для тебя, — резко обрываю я и с шумом наполняю лёгкие кислородом, — тебе хорошо известно, что для меня… иначе. Она сглатывает и кивает головой, уставившись на свои голые ноги. Наше молчание затягивается, но я силюсь продолжать давить в себе все ненужные претензии. Тина и без их озвучивания прекрасно знает, какие мысли вертятся в моей голове. Мы так хорошо знакомы с этими сторонами друг друга, что даже не нуждаемся в очередном диалоге. Жестокая Тина и пораненный Дан. Хотел бы, чтобы они никогда больше в нашей истории не пересекались. Осторожно прислоняется виском к моему плечу, сначала едва уловимо, словно уверенная, что я сейчас же прекращу наш тактильный контакт. Затем, не встретив моего сопротивления, прижимается сильнее и беспомощно выдыхает. Тяжёлый воздух, сотканный из обиды и сожалений, клубится над нами и мешает думать. — Мне так жаль, что я снова делаю тебе больно, но я не хотела… не думала, что… — её всё же прорывает, и Тина рыдает, уже не сдерживая истерику. Тут же отряхиваюсь от мучительного оцепенения и обхватываю трясущееся тело, притягивая ближе. Её мокрая щека врезается в моё плечо, и пространство над нами наполняется громкими, вытаскивающими всю душу всхлипами. Глажу подрагивающий подбородок, смахивая скользящие по нему слёзы, и шепчу какую-то слабо успокаивающую белиберду до тех пор, пока плач не затихает на моей груди, — я так боялась, что ты уйдёшь, я… — она замолкает на полуслове, но я настолько хорошо её знаю, что могу закончить фразу за неё. — Ты бы ушла, — озвучиваю, скорее, сам себе, и чувствую резкий кивок под подбородком. Тина снова всхлипывает и жмётся ближе, — я люблю тебя, и я тебе обещал, помнишь? — Я тебя не заслуживаю, — произносит сдавленно и шмыгает носом, пока я кончиками пальцев на ощупь собираю с её щёк горячие слёзы. — Это неправда, и я тоже тот ещё подарочек, — я почти улыбаюсь, окончательно выбравшись из ямы собственных кошмаров наяву. Тина вдруг быстро отрывается от моей груди, поднимает голову и смотрит в мои глаза, словно на икону. Меня передёргивает. — Ты — вся моя жизнь, слышишь? — она произносит так тихо, что первые несколько мгновений я продолжаю сомневаться в том, что она сказала действительно это, — я не заслуживаю и частички твоей любви, но без тебя я просто рассыплюсь. Я не знаю, как мне унять твою боль, и не хочу, чтобы ты всё это проживал, но если ты уйдешь, я не выдержу. Я не могу без тебя совсем. Снова ревёт, смахивая поток слёз уже собственноручно. В моей голове — совершенная пустота от произнесённых ею слов. Не могу обнаружить там ни боли, ни обиды, ни принятия. Всё, что имело какое-то значение, тонет в накрывшей меня лавине щемящей любви. Я не знал до сих пор, что способен выдержать такие чувства. Беру её всхлипывающее лицо в ладони и всматриваюсь в затуманенные слезами глаза. Вдруг кажется, что действительно ничто за пределами её до безумия нуждающегося во мне взгляда не имеет смысла. Уже спустя мгновение понимаю, что не кажется. — Ты уже это сделала, — шепчу ей в макушку прежде, чем оставить там отпечаток своих искусанных переживаниями губ. Собираю её трясущиеся руки в свои и тяну к грудной клетке, прижимая так сильно, как могу. Тина поднимает вопросительный взгляд и вновь шмыгает носом, — чувствуешь? Всё прошло, ничего не болит. Она вдруг отнимает ладонь от моей груди, и настаёт мой черёд озадачено наблюдать за её действиями. Тянется в карман спортивных штанишек и вынимает оттуда моё кольцо. Горло мгновенно пережимает тисками, но я поспешно сглатываю и буравлю взглядом сверкающее доказательство своей любви. Её виноватые глаза ловят измученные мои, и на бесконечно долгий миг мы застываем друг перед другом, ведя молчаливый диалог на частотах, доступных только нам двоим. А затем я забираю кольцо и привычным движением возвращаю его на место. Туда, где ему суждено было оказаться с тех самых пор, как мы впервые столкнулись взглядами в тесном коридоре у кабинета Завадюка, или когда первый раз коснулись друг друга и вздрогнули от обоюдного разряда, проскочившего между пальцев, или ещё до того, как наши дороги пересеклись и более не делились. — Никогда его больше не сниму, обещаю, — шепчет, не спуская с меня зачарованного взгляда, пока я пальцами вывожу узоры по кольцу на её безымянном. Отчего-то на этот раз я не нахожу в себе ни крупицы сомнения в том, что она сдержит слово. — Осторожно, я всё ещё достаточно молод, чтобы это запомнить, — уголки губ ползут вверх, и Тина повторяет мою несмелую улыбку. Накрывает свободной рукой мою щеку и ласкает кожу лёгкими прикосновениями. — Люблю тебя. Об этом тоже не забывай, — она соединяет наши лбы, сглатывая очередные подступившие к горлу рыдания. Мои руки обвиваются вокруг горячих лопаток, притягивая ближе, и мы одновременно выдыхаем изнутри всё накопленное напряжение. До безумия хочу выкашлять из себя его до последней крупицы, но всё, о чём я могу думать, в облегчении гладит мою шею нежными пальчиками. — Никогда, — просто произношу я и сам поражаюсь тому, насколько естественно это звучит. Принимаю в этих семи буквах всю свою боль — и пережитую, и будущую, и она вдруг покидает тело и разум, оставляя меня один на один с бесконечным наслаждением. А может, это и правда лишь два оттенка одной большой любви к целой вселенной, свернувшейся в моих объятиях.