Спасибо

«Сумасшедшие, вновь себя нашедшие»

Хмурый Орлов встречает меня в аэропорту с водителем и даже не пытается оторваться от телефона, чтобы ответить на мою протянутую руку. Вздыхаю и киваю сам себе, присоединяясь к нему на заднем сидении. Он что-то яростно печатает и покусывает губы в привычном недовольстве. Держу пари, снова бьётся с невидимыми мне силами за сохранение нашего тихого мирка. — Паш, я тебе вина привёз, — потягиваюсь на сидении и продолжаю кидать в сторону палача осторожные взгляды. Он лишь хмыкает мне в ответ и снова кому-то пишет. Замечаю, как во время прочтения очередного письма он на время замирает, перестав даже дышать, а затем со злостью выпускает из лёгких весь кислород. Переводит на меня немного красные глаза и качает головой. Его тревожная усталость настолько ощутима, что нам троим тесно на этом заднем сидении. Я всё ещё пытаюсь подобрать слова, чтобы начать осторожный допрос, когда Орлов вдруг откидывает телефон и делает глубокий вдох. — Как думаешь, — он скользит внимательным взглядом по моей физиономии и жмёт губами, — ты мог бы убить человека? — Ты бы отдохнул, Паш, — растерянно потираю переносицу, перекатывая в мыслях этот его странный вопрос. Не припоминаю, чтобы палач когда-либо спрашивал что-то просто так, — давай выбью тебе отпуск? Хоть поспишь. — Зло не дремлет, — пожимает плечами и снова хватается за телефон, заметив всплывающее уведомление, — так что и мне нельзя. Подозреваю, что он говорит о Тине, но не могу заставить себя переспросить. Вдруг кажется, что если открою рот, Орлов меня придушит. Должно быть, ещё тогда, три года назад, после нашей первой репетиции, он чувствовал исходившую от меня угрозу. Раньше меня понял, что я намерен врасти под Тинину кожу, и делал всё возможное, чтобы предотвратить этот апокалипсис. До сих пор думаю, что, имей он шанс вернуться в прошлое, он бы непременно им воспользовался. Отправился бы в ту зиму и прирезал меня ещё на выходе из гримёрки. И не был бы сейчас затёртым до мяса ластиком, вынужденным прятать наши с Тиной секреты. — Как она? — зачем-то спрашиваю я, хотя заранее знаю, что ничего конкретного в ответ не получу. Жалею о своём порыве нарушить наше привычно странное молчание почти сразу же, а затем ловлю недовольный взгляд. — В доктора сыграем? Сам у неё спроси. — Для меня у неё всегда один ответ, — медленно втягиваю воздух и фокусирую взгляд на сжатых в кулаки руках. Сам не понимаю, зачем вдруг решил вешать свои неразрешённые вопросы на человека, который, наверное, меньше всего на свете желает выслушивать всё это. Но, по сути, он всё ещё остаётся единственной живой душой, посвящённой во все наши тайны. Мне ведь даже не с кем больше об этом поговорить. Тупик. — Не понимаю, что в нём тебя не устраивает, — спокойно отвечает Паша в перерывах между ответами на письма. Перевожу взгляд на его нервно печатающие пальцы. — Может, отсутствие истины и смысла? — Подожди, ты сейчас о чём-то конкретном? — после долгого молчания он вдруг отлипает от экрана и хмурится, разглядывая меня. Видимо, потерял нить нашего бессмысленного разговора. Медленно выдыхаю и жму плечами. Он прав. Этой моей фразой можно описать почти каждый наш с Тиной шаг в течение последнего года. А может, и больше. Уже забыл, когда недомолвки и бесконечный бег по кругу неврозов ещё не были частью нашей реальности. Даже не помню, было ли вообще такое время. Отвлекаюсь от воспоминаний, лишь когда автомобиль резко тормозит у ворот дома в Зазимье. Сердце ускоряет своё биение, пока я скольжу взглядом по знакомым окнам. Там, за ними, две мои вселенные и один на нас троих смысл. Боже, как я соскучился. Первый отъезд всего на две недели, а я чуть не сошёл с ума. Специально составил расписание так, чтобы в перерывах на работу над альбомом успевать лишь приложиться щекой к подушке, и всё равно вынужденное расставание душило меня без устали и передышки. А теперь вдруг вся тоска растворилась в воздухе, словно её никогда и не было. Орлов натужно улыбается и выпроваживает меня из машины, всем своим видом демонстрируя желание побыстрее покинуть территорию. В последнее время он не упускает возможности держаться от нас подальше. Думаю, из-за Тининого рвения сохранять наш секрет ему и так несладко приходится. Девочка встречает меня в дверях и кутает мою спину в свой огромный кардиган, обвивая тело руками. Рассказывает о событиях последних четырнадцать дней с такой счастливой улыбкой, что я не могу не отзеркалить это невероятное настроение. Ладонями чувствую, как её тело в наслаждении подрагивает от контакта с моим, и жар любимой кожи достигает каждой клетки меня даже сквозь несколько слоёв нашей одежды. Чистейшее удовольствие. Я наконец-то дома. С ухмылкой притягиваю Тину ближе, и ей приходится встать на носочки, чтобы продолжать утыкаться носом мне в грудь. Бормочет что-то о трескающихся рёбрах, но я едва слышу это ворчание сквозь шум в ушах. Все черти в моей голове в радостном припадке бьются о череп и оставляют эхо в висках. — Я скучал, — шепчу, едва дослушав её историю до конца. Оставляю россыпь поцелуев на горячем лбу и прислоняюсь к коже носом, чтобы вдохнуть родной запах. Да. Я дома. — Ты голодный? Хочешь в душ? Или поспать? — она поспешно отстраняется, запутавшись в кардигане, и усердно прячет от меня румянец на щеках. Протягиваю руку и провожу кончиком пальца по пунцовой коже, и Тина вздрагивает от моего прикосновения. Поднимает лицо и смотрит в растерянности, будто я никогда прежде не дотрагивался до неё так. — Всё потом, — пожимаю плечами и облизываюсь. Девочка считывает это моё движение, скорее, подсознательно, и с опаской отступает назад. Вижу, как её взгляд плавится, наблюдая за коротким путешествием моего языка по губам, — больше всего на свете хочу тебя поцеловать. Она едва успевает моргнуть, как я в один шаг добираюсь до заветной цели и врезаюсь в её рот с непривычным даже для самого себя отчаянием. Моё тело будто бы живёт своей жизнью, рассказывая Тине о том, как я тосковал вдалеке от неё. Проталкиваю внутрь язык, и она обмякает в моих руках, хватаясь за предплечья. Отвечает мне с такой щемящей нежностью, осторожно, что мне хочется остановить это мгновение как минимум на тысячу лет. И целовать её в порыве этого внезапного исступления, пока на губах не появятся мозоли. Хотя, думаю, даже это не могло бы меня от неё оторвать. Выдыхает мне в рот, запечатывая рвущийся наружу стон, и, наконец, перехватывает инициативу. Прижимается так близко, что я перестаю различать наши пульсации на своей коже. Заплетается пальцами в волосах и слегка оттягивает их, в точности повторяя одно из моих любимых движений. Позволяю ей вести в этом немом диалоге ровно до тех пор, пока в лёгких остаются последние крупицы кислорода, а затем разрываю поцелуй. Утыкаюсь губами в пылающую щёку и слушаю рваное дыхание. — Пойдёшь со мной на свидание? — вдруг вылавливаю этот полушёпот в потоке её лихорадочных вдохов и моргаю, гадая о том, насколько реальными были эти слова. Отстраняю лицо и натыкаюсь на нежно-решительный взгляд, от которого по спине разносятся мурашки. Вот это да. Возможно, стоит почаще устраивать ей разгрузочные от меня дни. — А вот и пойду, — я стискиваю в руках Тину, потому что кажется, что она вот-вот решит передумать и традиционно убежит. Но она продолжает ласкать мои глаза своими, и через пару минут такой сладкой пытки я едва держусь на ногах. Пробую вспомнить, когда мы с ней ходили на свидание в прошлом, но на ум приходит лишь неудачная попытка перевести наши отношения на новый уровень, затащив её в гости. Мысленно закатываю глаза. Всё у нас не так, как у нормальных людей. Даже на свидания друг друга не водили. — Отлично, мы идём в лес, — она как-то облегчённо кивает мне в ответ и уносится наверх, оставляя переваривать происходящее. Не припоминаю, чтобы она когда-либо была инициатором нашего совместного выхода из этой трёхэтажной зоны комфорта. Похоже, за время моего отсутствия она снова успела надумать себе чёрт знает чего, и скоро огорошит меня очередной волной непонятной херни. К несчастью, я слишком хорошо знаю, что Тина не умеет просто приглашать на прогулку. Но когда она спускается по лестнице с ребёнком на руках, переживания улетучиваются сами собой. Словно зачарованный гляжу на приближение ко мне пушистого темечка и поцелуем запечатываю на нём своё приветствие. — Малышка, кажется, ты неправильно понимаешь слово «свидание», — я шутливо вожу бровями вверх-вниз, посылая Тине недвусмысленные намёки, но она лишь качает головой и кивает подбородком на собранный рюкзак. Ну надо же, она заранее спланировала наш мини-поход? Боюсь предположить, что бы это могло значить… — Ещё пара таких эпизодов, и её первым словом будет «разврат», — она улыбается и получше укутывает дочку в два одеяла, хотя майское солнце отметает необходимость в дополнительном утеплении. Проходит секунд десять, когда я догадываюсь о реальной причине такого излишества. В Тининых глазах мелькает испуг, но она прижимает нашу кроху поближе к груди и выходит из дома. Только нечто действительно важное могло заставить её покинуть укрытие. Спину холодит от понимания, что у меня в голове нет ни одного худо-бедно логичного объяснения её внезапной решительности. Мы в молчании шагаем по узкой тропинке, скрытой в глубине леса. Наблюдаю за тем, как переливается солнечный свет в копне пшеничных волос, и ловлю себя на мысли о том, насколько всё происходящее долгожданно и естественно. И плевать на все слова, что мы ещё не сказали друг другу, на оглушающий рёв общественного интереса, на наших общих и личных тараканов — я чувствую себя таким счастливым, что готов смириться с чем угодно, что бы Тина там ни решила. Она останавливается на краю оврага, покрытого молодой травой, и смотрит на меня долго. Внимательно. Отыскивает у меня на лице какие-то только ей видимые знаки, а потом вдруг поднимается на носочки и прижимается губами к моим. Наша кроха мгновенно высказывает возмущение по этому поводу, и Тине приходится отскочить назад. На моей коже всё ещё горит её немое откровение, и странное тепло плавит в голове все мысли, кроме одной. Хочу ещё. Девочка руководит процессом обустройства нашего привала и пританцовывает с дочерью на руках. После того, как я вернулся, кроха ещё не проявила хоть какую-то необходимость во мне. И не то, чтобы меня беспокоил этот факт, но я даже не думал, что смогу ревновать своего ребёнка к его матери. Какое-то безумие. Впрочем, как и всё, что случалось со мной за последние годы. — Приём, как слышно? — Тина машет мне ладошкой, с удобством расположившись на толстом пледе. Понимаю, что завис с рюкзаком в руках и буравлю слабое покачивание травы под ногами, соображая, как именно называется чувство, внезапно заполнившее меня всего. Перевожу взгляд на дочку, но та продолжает смотреть на мамочку с таким вниманием, от которого мне одновременно становится и тепло, и тоскливо. — Стоило ненадолго оставить вас вдвоём, как вы подружились, — с улыбкой качаю головой, вспоминая, как в первые дни жизни наша кроха отказывалась засыпать у Тины на руках и не могла успокоиться, когда я вдруг пропадал из поля её зрения. Я чувствовал себя таким нужным и правильным, словно был рождён держать в руке крошечный кулачок. Мне было так безопасно в осознании того простого факта, что мы втроём накрепко перевязаны невидимыми нитями. Что они нуждаются во мне. Что, если теперь им достаточно друг друга? Боже, откуда в моей больной голове вообще берутся такие мысли? — Нас сплотили трудности, — Тина хлопает по пледу рядом с собой, приглашая меня, наконец, немного расслабиться после охватившего тело и мысли ступора. Медленно опускаюсь рядом с дочерью, и та, будто почувствовав, резко поворачивает голову в мою сторону. И всё. Всё растворяется, оставляя только бледно-голубые глазёнки, направленные прямиком мне в душу. — Расскажешь мне? — шепчу, не в силах оторваться от этого космоса перед собой. Чистейшая магия и какая-то безумная энергия окутывают меня всего, затирая все воспоминания о тоске и выталкивая бессмысленную тревогу. — Ну, — Тина поворачивается боком, чтобы смотреть на меня поверх крошечного тельца между нами, и мне становится совершенно всё равно, что именно обычные люди подразумевают под словом «свидание». Ничего лучше я ещё не испытывал, — кое-кто приучил её засыпать под румынские сказки. Я честно пыталась усыпить её украинскими, но упрямство ей явно досталось от меня. Мы оба блаженно усмехаемся, разглядывая эту невероятную вселенную. Неужели и правда мы могли родить такое чудо? Перехватываю Тинины смеющиеся глаза, и она кладёт щеку на согнутую в локте руку, продолжая рассказ. — Румынские в моём исполнении ей тоже не очень понравились, — тихо признаётся, и у меня округляются глаза. Пытаюсь представить свою женщину, воспроизводящую детские рассказы на моём родном языке, но ничего не выходит. Помню, когда-то давно я пытался научить Тину паре фраз на румынском, но это всегда неизбежно заканчивалось горячим сексом. Уж слишком соблазнительно она звучала во время этих уроков. — Ты читала ей по-румынски? — на всякий случай переспрашиваю вслух, всё ещё не оставляя попыток переложить в голове Тинин забавно-сексуальный акцент на сказку для малышей. — Ничего у меня не получилось, так что пришлось обратиться за помощью к тебе. Вопросительно смотрю на неё, прикидывая, чем мог быть полезен в те короткие полуночные звонки, когда у нас двоих всё же хватало сил на обоюдное резюме прошедших дней. По телефону девчонка даже не упоминала о проблемах с засыпанием. — У меня ведь остались те твои голосовые, помнишь? Когда ты меня убаюкивал, — она мгновенно заливается краской от нахлынувших воспоминаний, и у меня сводит скулы от удовольствия видеть её такой. Разумеется, я помню, малышка. Я помню все наши сказки, согревавшие тебя ночами, когда этого не мог сделать я, — в общем, я включала их, и мы так засыпали. — Ты хранишь мои голосовые, — тихо констатирую я и прикрываю глаза от того, как хорошо это звучит. В голове возникает картинка, на которой две мои любимые девочки сопят под хрипловатые истории, и губы растягиваются в блаженной улыбке. — Они меня успокаивают, когда… — запинается, переводя взгляд на дочку. Бледные пальчики тянутся к тёплому одеяльцу и нервно теребят краешек, выдавая Тинино состояние. Я накрываю её руку своей и слегка сжимаю в молчаливом подбадривании, и девочка сглатывает, — когда на меня накатывают страхи, я их часто переслушиваю. — Ты не рассказывала мне об этом. — Ты бы спросил, чего я боюсь, а я даже себе не могу ответить, — она устало выдыхает и переплетает наши пальцы. Обручальное кольцо переливается на её безымянном так ярко, что его свечение проникает мне под кожу. — Я обещал на тебя не давить, — всматриваюсь в её расширенные зрачки и целую вечность перебираю в голове варианты фраз, которые не заставят её вновь пуститься в бега, — но, если честно, иногда мне бы хотелось знать, что тебя тревожит. Потому что правда, какая бы она ни была, имеет пределы. А моя больная фантазия безгранична, и это лишь усложняет всё. Она глядит на меня так внимательно и нерешительно, что я забываю, как дышать. Снова чувствую себя акробатом, зависшим на тонкой верёвочке под самым куполом цирка. Чувствую и не знаю, что случится раньше: нить всё же оборвётся, или я не удержусь и рухну на арену. — Я боюсь того, что с нами сделает ажиотаж, — вдруг тихо произносит она, и следом за её словами ко мне возвращается способность вдыхать, — я знаю, что вы с Пашей правы, и это всё равно произойдёт. Но чем больше думаю, тем больше уверена, что это всё испортит. — Ты боишься спугнуть нечто из своих мыслей? — растерянно уточняю, раскладывая по полочкам её сумбурное откровение. По сути, ничего нового в нём нет, но то, что она решилась мне признаться вслух, да ещё и так, сбивает меня с толку. Придвигаюсь ближе к дочери и Тине, так, что маленькая щёчка упирается мне в грудь, а та, что побольше, становится доступна для касаний. Провожу пальцами по скуле, так и не оторвавшись от любимых глаз, — но ведь это существует только в твоей голове. А мы тут, живые, и вряд ли исчезнем из-за какой-то желтушной статейки. — Я знаю, я просто… столько раз видела, как легко всё рушится из-за постороннего внимания, что не могу перестать об этом думать. — Думаешь, нас может разрушить расследование Осадчей? — усмехаюсь, на секунду представив эти её «шокирующие подробности из жизни звёзд», и Тина улыбается вслед за мной. Пожимает плечами, раздумывая над вопросом, а потом вдруг уголки её губ стремительно ползут вниз. — Я уверена во всех, кроме себя, — переходит на шёпот и прячет взгляд в наших переплетённых пальцах, — я не могу контролировать этот страх, он будто больше, чем я сама. — Не надо его отталкивать. Впусти, и сама увидишь, как быстро он растворится. Ты сильнее любого страха, просто ещё не можешь себе в этом признаться, — скольжу рукой к подбородку и обхватываю его пальцами, вынуждая Тину поднять взгляд. Её повлажневшие зрачки бросаются ко мне с какой-то неутолимой мольбой, и я сосредотачиваю всю свою уверенность, чтобы звучать именно так, как ей необходимо, — Таня, ты — самый сильный человек из всех, кого я когда-либо встречал. И пусть ты в этом сомневаешься, но я знаю наверняка. Веришь мне? Она лишь кивает головой, сглатывая непрошенные слёзы, и я больше не могу довольствоваться таким робким контактом между нами. В секунду меняю положение и накрываю Тину своим телом, вжимая её в плед. Она вздрагивает от моей скоростной властности и закусывает губу, словно удерживая в себе невысказанную мысль. — Я так тебя люблю, — шепчет и шмыгает носом, пока я устраиваюсь поудобнее между её разведённых бёдер, — это глупо, но я выговорилась, и стало легче. — Умеешь ты подобрать слова, — ворчу в ответ на её «глупо», которым девчонка решила описать такую важную для нас оттепель. Качаю головой в притворном осуждении, и Тина закатывает глаза от моего дурачества. Наша кроха издаёт протяжный сердитый вопль, не обнаружив меня рядом, и крутит головой в поисках. Всё же понимаю, что никакая разлука не способна ослабить нашу связь и острую необходимость друг в друге. Тянусь и кончиками пальцев щекочу высвободившуюся из плена одеяла пяточку, и дочка мгновенно фокусирует внимательный взгляд на мне. Целую минуту тону в ощущении абсолютной гармонии, которая разливается по каждой клеточке тела, пока Тина не начинает хихикать где-то под моим подбородком. — О чём ты подумала, когда впервые её увидела? — я решаю продолжить наше свидание откровений, свободными от дочери пальцами прочерчивая сердечко на Тининой щеке. — Подумала, вдруг она будет рыженькой, — она смеётся подо мной из-за лёгкой щекотки на коже, и я на ощупь нахожу подрагивающие уголки губ. Перед глазами всплывают воспоминания месячной давности, когда маленький кулачок высунулся из пластикового бокса и перевернул всю мою жизнь. Уж в тот момент я никак не думал о цвете волос. — Чем они тебя там накачали, а? — продолжаю щекотать Тину, спускаясь пальцами к шее, и девчонка дёргается. — Не знаю, я почти ничего не помню, только то, что представляла её рыженькой. Хрен знает, почему. — Я бы попросил так не выражаться! Таня, тут же дети! — запускаю уже обе руки по её рёбрам, получая в ответ сдавленный хохот и тщетные попытки выбраться из моей хватки. Я готов вечность наблюдать за тем, как нас окутывает Тинин беззаботный смех. Она совсем как маленькая девочка из множества моих историй. Нужно будет обязательно сочинить сказку про неё. — А ты? — она ненадолго прерывает смех, чтобы задать этот вопрос, и я вновь пропадаю в эйфории от нахлынувших воспоминаний. Спустя время весь ужас, испытанный в том жутком коридоре, кажется лишь справедливой ценой за любовь всей нашей жизни. — Подумал, что ничего прекраснее не видел, — шепчу на выдохе и прижимаюсь губами к ямочке между ключицами. Тина дёргается от нового неожиданного прикосновения и слегка расслабляется после щекотки, — справедливости ради, в нашу с тобой первую встречу я подумал точно то же самое. Она наклоняет голову вбок, чтобы увидеть моё счастливое лицо, а затем подаётся вперёд и забирает меня с этой планеты в мир, где не существует ничего, кроме её жаждущих касаний. Ловлю губами её улыбку. И вдруг ощущение долгожданной гармонии, врезавшееся в мой рассудок в нашу самую страшную ночь, которую рассеяла новая жизнь, вновь проникает под мои рёбра. Наполняет до краёв и даже, кажется, делает меня чуточку больше. Теперь я знаю, что это любовь. Всё такая же знакомая и совершенно новая, родившаяся из тысяч и тысяч наших слов, прикосновений, мыслей. Теперь я знаю, что моё сердце способно вместить её всю. И, быть может, даже чуточку больше.