Спасибо

И ты мне улыбнись, как в последний раз, как наш ребёнок, что так похожий на тебя, что я порой искренне тронут.

Высматриваю очертания Вени через толстые стёкла солнцезащитных очков. В этом встречающее-провожающем хаосе от гула голосов и бесконечных объявлений из громкоговорителя мигом начинает болеть голова. По привычке тянусь рукой к вискам, чтобы немного разогнать кровь и ослабить спазм, но вовремя останавливаюсь. Не хватало ещё привлечь к себе внимание. Веня машет мне ладошкой с другого конца терминала, и я с облегчением отмечаю, что рядом с ним нет случайных зрителей. Сам себе напоминаю Тину с её вездесущей подозрительностью. Возможно, Орлов был прав, и это всё-таки передаётся воздушно-капельным путём. Поправляю широкий капюшон у него на голове, пока ребёнок заговорчески подмигивает моей собранности. Этот его абсолютно Тинин лукавый взгляд выжигает слабую улыбку на моём лице, хоть я и пытаюсь оставаться беспристрастным. То, что мы с ним собираемся провернуть, совершенно незаконно. В мире Тани Либерман нас за такое в лучшем случае ожидает расстрел, но почему-то эта перспектива манит, а не пугает. Уже предчувствую, как судейский молот пройдётся глухими ударами по нашим виноватым затылкам, но, чёрт возьми, я не могу отказать ребёнку в просьбе. И дело не только в том, что он впервые обратился ко мне за помощью такого рода. Я и сам уже едва дышу в атмосфере бесконечной нервозности. Нам всем нужен выдох. Глубокий. Такой, чтобы грудная клетка заболела уже не от постоянной сдавленности, а от долгожданной свободы. Я знаю, что Тина тоже этого хочет. Никогда не признается, но я давно уже научился находить все ответы в её тишине. Всю дорогу до дома Веня по видеосвязи воодушевлённо болтает с Орловым, переводя камеру на мою отчаянно сдерживаемую улыбку всякий раз, когда палач принимается ворчать. Оказывается, Тина с утра тщательно выстирала его мозги из-за своего незапланированного выходного. Ну, то есть, выходной у неё спланирован. Мной. Началось всё с невинного вопроса в мессенджере неделю назад. Думаю, Веня сам не ожидал, что наш стандартный обмен новостями перерастёт в план-перехват одной взбалмошной девочки. Но я даже рад, что нам обоим хватило отчаянного детства во всех необходимых местах, чтобы осуществить задуманное. Паша кривил губы в ответ на каждое моё слово, но даже не пытался отговорить нас с Огиром. Либо смирился с безумием, либо идея ему тоже нравилась. Но вслед за своим маленьким боссом он укоренил в себе привычку никогда в подобном не признаваться. У Тины в глазах искрится ужас. Переводит взгляд с меня на сына раз десять, пока мы поднимаемся по лестнице в дом. В отчаянии прижимает к себе дочь, будто пытается спасти или спастись. Читаю на её лице беспомощное «что здесь происходит?» так отчётливо, как если бы видел перед собой на бумаге. Осторожно вынимаю кроху из сжатых в колыбельку рук, и Тинины губы приоткрываются от моей близости. Выстреливает в меня неодобрением, но так ничего и не произносит. — Вы мне оба сейчас объясните, что вы тут устроили, — чеканит медленно и уверено, словно это не в её глазах мечется безумный страх. С того дня, как мы узнали о крошечном благословении внутри неё, Тина резко разлюбила сюрпризы любого рода. Но мы с Огиром это предусмотрели. — Мам, ты только не сердись, — Веня поднимает ладони, показывая, что безоружен, и косится на меня в поисках поддержки. Торопливо киваю и подбираюсь к Тине со спины, чтобы отрезать пути к отступлению. Она часто-часто дышит, и у меня чешутся руки от желания накрыть резко подрагивающие плечи и, наконец, успокоить, — мы с Даном решили сделать тебе сюрприз! Слышу её шумный выдох и подхожу ещё ближе. Тинины лопатки упираются в мои обнимающие дочку руки, и напряжённая спина вытягивается в струнку, прерывая контакт. Оборачивается, пригвождая меня к полу своими льдистыми глазами. — С Даном, значит, — проговаривает снова медленно, будто решает, насколько тяжёлой будет моя участь. Честно говоря, после всего, что мы с ней пережили вместе и не вместе, все эти её раздумья волнуют меня меньше всего, — полагаю, без Орлова тут тоже не обошлось? — Он — жертва шантажа, честно, — я переглядываюсь с Веней, который то и дело кусает губы за маминой спиной. Наши глаза в очередной раз встречаются, и мы оба сдавленно хохочем, — мы тебя похищаем, и нам не стыдно. — Вот как, — её брови сходятся на переносице из-за продолжающейся кропотливой работы шестерёнок под черепом. Полагаю, она всерьёз намерена определить наказание для нас обоих, — постой, а школа? Успеваю заметить, как быстро расширяются Тинины зрачки от внезапного озарения, но она мгновенно разворачивается к сыну. Веня лишь безразлично пожимает плечами, и я ловлю себя на мысли о том, что в будущем стоило бы взять на заметку то, с какой стойкостью он воспринимает реакции своей матери. Орлов всё же был прав, когда сказал, что из нас всех во время ядерного взрыва по имени Тина выживет только Огир. — Я сдал экзамен раньше, немного схитрил, — Веня снова жуёт губу и лукаво посматривает на меня. Тина вдруг вздыхает и прижимает к себе сына крепко, порывисто. Пшеничный беспорядок на её голове на мгновение закрывает их двоих от всего мира, и когда ребёнок оказывается на свободе, картина происходящего тут же меняется. Тина выглядит смущённой, возмущённой и взволнованной. Никакой паники во взгляде. На секунду представляю, как очистился бы воздух в нашей трёхэтажной вселенной, если бы девочка взяла за правило так быстро сменять гнев на милость. — «Немного схитрил», Балан. Твоя школа, — качает головой, совсем по-матерински отчитывая меня, и мы с Веней снова не можем сдержать смеха. Теперь уже к нам подключается его мамочка, и я с облегчением наблюдаю за тем, как красиво собираются смешинки в уголках её глаз. Боже, какая же она всё-таки совершенная. Разве я мог её заслужить? — Собирайся, поворчишь в машине, нам ещё ехать, — подмигиваю Вене, и он широко улыбается моему сигналу. Выталкивает Тину из коридора, направляя её к лестнице, и напоследок заговорчески мне моргает. Всё же нам давным-давно уже нужно было как следует подурачиться. Тина действительно принимается тихо ругаться в тот же миг, как мы выезжаем с территории Зазимья. Но наша кроха, в кои-то-веки спокойно хлопающая глазами в покачивающейся машине, мгновенно переносит центр тяжести и фокусирует на себе удивлённое материнское внимание. Хочу думать, что наша дочка тоже «в деле», раз уж операция получилась такой семейной. Тина надолго затихает на заднем сиденье рядом с Веней, о чём-то перешёптываясь и поглаживая крошечные ручки в одеяльце. Борюсь с желанием растечься от удовольствия прямо на водительском кресле. Интересно, привыкну ли я однажды к тому, что моя жизнь может быть такой? Тихой. Настоящей. По-тёплому спокойной. Нежно-любящей и бесконечно любимой. Видит бог, когда я говорил о том, что счастье нужно заслужить, я и помыслить не мог, что меня ждёт такое. Каким образом меня угораздило получить всё это? Впрочем, уже спустя сорок минут шепчущая идиллия завершается требовательным воплем, и все мои дрожащие от наслаждения мысли испуганно разлетаются по рассудку. Всё-таки одному из нас не нужно ничего заслуживать. Маленький командир в Тининых руках получает всё, что хочет, по первому зову. Паркуюсь на краю заправки и поворачиваюсь к Тине, которая пытается одновременно успеть всё. Знаю, с каким боязливым трепетом она относится к тому, как всю нашу переменившуюся жизнь воспринимает Веня, но в глазах у ребёнка — ни тени раздражения или ревности. Ничего, о чём с такой тревогой рассказывала мне Тина. Но она, как и всегда, заранее изобразила в голове худшие сценарии, и теперь дрожит и нервничает. — Вень, пойдём раздобудем по сникерсу? — перевожу взгляд на смеющегося Огира, который щекочет крошечную высвободившуюся из одеяльца пяточку, и мальчик воодушевлённо мне кивает. Едва замечаю искорки благодарности в Тининых зрачках и лишь закатываю глаза. Разумеется, я — отец года. Как будто у кого-то есть сомнения. Мы вальяжно слоняемся по небольшому магазинчику с закусками, пока седоватый владелец готовит нам хот-доги. Неторопливо уничтожаем горячую еду, и я вновь чувствую себя так комфортно в молчании с маленьким-большим человеком напротив, который с удовольствием облизывает пальцы. Тинино давнее неуверенное «мы семья» прогревает до костей, и я мысленно киваю сам себе в подтверждение её слов. — Честно говоря, я думал, она взорвётся или типа того, — Веня улыбается и поглядывает на то, как я расправляюсь с остатками своего хот-дога, — раньше так всегда было. Слышу нотки грусти в его словах и отставляю в сторону недоеденный завтрак. Огир умиротворённо наблюдает за нашей припаркованной неподалёку машиной, словно не вкладывал в свою фразу всей той тоски, которую я там нашёл. Он привык справляться с этим сам, я знаю. И отчего-то не могу отделаться от желания дать ему поддержку, о которой он не просил. Сглатываю, протягиваю руку и стискиваю Венины пальцы своими. Всего на миг, ободряюще, но этого, кажется, хватает. Мальчик переводит немного удивлённый взгляд на свою ладонь, лишь секунду назад накрытую моей, и улыбается ещё шире. — Я рад, что это в прошлом, — он старается звучать легко, и я на всякий случай быстро киваю этой глубинной фразе. Ты даже не представляешь, малыш, как много это для меня значит. — Спасибо, Вень, — не могу сдержаться, и голос всё же дрожит от избытка эмоций, озвучивая короткое имя. Огир смотрит на меня с немым вопросом, совсем так, как любит глядеть Тина, и я в очередной раз наслаждаюсь этим маленьким сходством. Разве может быть в жизни что-то больше и важнее, чем находить себя в своих детях? Остаток пути мы все проводим в абсолютной тишине. Я даже выключаю радио, чтобы ничем не нарушать молчаливый мир на заднем сиденье нашей машины. Там Веня перебирает в руке крошечные пальчики спящей сестры, пока Тина наблюдает за ними в периодических резких вздохах. Забывает, как дышать. Я и сам замечаю за собой этот грешок, но все мысли отходят на второй план, когда повлажневшие голубые глаза поднимаются на мой бессловесный зов и обдают волной такой любви, что сдавливает грудную клетку. Тина едва не плачет от пронизывающей нежности, закусив губу, и я медленно моргаю ей в ответ. Я знаю, родная. Я тоже до сих пор не верю в то, что мы это смогли. Повторяю ей эту фразу вслух, когда мы наспех выбираемся из машины в глухом лесу. Вокруг — никого, если не считать птичьего гомона над головами. Мы с Веней провели два дня в поисках идеального убежища, и теперь, увидев его вживую, я едва сдерживаю восторг. Двухэтажная деревянная избушка, спрятанная в соснах, пахнет детством и спокойствием. Медленно втягиваю эти нотки внутрь, и вдруг замечаю, что Тина делает то же самое. — Забираю свои слова назад, здесь так красиво! — шепчет, не в силах оторваться от нашего пристанища на ближайшие сутки. Оставляю долгий поцелуй на её затылке и прикрываю глаза, впитывая момент. Разве бывает настолько идеально? Веня с хозяйским видом носится от дома к машине и обратно, разгружая вещи, пока мы справляемся с эмоциями и постепенно примиряемся с тем, что всё это действительно происходит с нами. Подталкивает нас в спины, нарушая оцепенение, и мы шуршим ногами по узкой тропинке, переглядываясь и улыбаясь, словно дети. — Тут, между прочим, настольный теннис есть! Дан, мы должны сыграть! — Лично я только ради этого и ехал! — мгновенно отзываюсь, оставляя короткий мокрый поцелуй девочке за ухом. Тина смотрит на меня со смущённым наслаждением, которое вибрирует по моей коже и кольцами спускается ниже по животу. Так, нет, не сейчас! Успеваю пожарить мясо и наградить сопящую в люльке неподалёку дочку тысячей поцелуев, пока Веня тестирует найденную в вещах рогатку. Всё это время Тина бродит по дому, пересчитывая комнаты, и изредка выглядывает наружу из какого-нибудь окна. Знаю, что ей требуется время в одиночестве, чтобы немного усмирить разбушевавшиеся эмоции, и облегчённо вздыхаю, когда сеанс самотерапии завершается ещё до полной готовности нашего обеда. А потом мы вчетвером добираемся до озера, и, клянусь, я чувствую себя настолько счастливым, что боюсь разорваться от нахлынувших чувств. Весь мой мир — такой сложный, неоднозначный, вымоленный — прямо передо мной. Протяни руку и погладь. И я протягиваю. Зарываюсь пальцами в мягкую копну Вениных волос, запечатываю всю искрящуюся любовь на Тинином затылке, ласкаю круговыми движениями пальца смешной пушок на дочкином темечке. Судорожно пытаюсь поверить в реальность происходящего, и в голове друг за другом вспыхивают воспоминания словно из другой жизни, не нашей, той, где даже не было «нас», только «она» и «я». Они кажутся такими далёкими теперь, совершенно безболезненными, хотя когда-то выскребали дыру в моей душе. Но сейчас они просто проносятся и остаются в нижнем ящике моей памяти. Всё, что было с нами раньше — просто было. Щемящая нежность стирает напоминания о бесконечной борьбе, об отчаянии, которое уже залезло нам под кожу за эти три года, о бессильной злости на самих себя и всё вокруг, когда всё, что строилось и ремонтировалось с таким трудом, в один миг рассыпалось в пепел и жгло изнутри. Это просто было. Веня чавкает, поедая предусмотрительно прихваченную с гриля куриную ножку. Мне хватает мимолётного взгляда, чтобы убедиться в его занятости, а затем я нагибаюсь и врезаюсь в Тинины губы с такой скоростью, что она вздрагивает от неожиданности. Чувствую её мимолётный порыв отстраниться в ту же секунду, но вдруг вместо этого она прогибается в спине и сама тянется к моему рту. Всё происходит настолько быстро, что, второпях оторвавшись, мы ещё несколько минут пережёвываем произошедшее. Ласкаю языком отпечаток её губ на собственных, пока Тина стремительно заливается краской. А затем поднимается с пирса и хрипло выдаёт какой-то предлог, чтобы удалиться. Я не успеваю услышать её сдавленные слова из-за прилива жары по всему телу. Веня спокойно кивает ей в ответ, когда быстрые шаги отдаляются от нас, и принимается болтать босыми ногами в воде. Дочка в беспокойном сне тянется руками и задевает Венино плечо маленьким кулачком. И он смотрит на неё так трепетно-осторожно, что мне приходится сглотнуть ком в горле. — Похоже, я её утомил, — стараюсь произнести это максимально непринуждённо, и, кажется, получается. Огир с интересом переводит взгляд на меня и слегка краснеет. И я готов поклясться, что знаю, о чём он думает, — можешь её взять на секунду? Хочу сфотографировать озеро. Полный энтузиазма кивок отзывается восторженной радостью в моём рассудке. Веня выглядит так, будто именно этих слов от меня ждал, и до меня вдруг доходит, что за полтора месяца ему едва ли удалось хоть раз подержать на руках собственную сестру. Мы с Тиной так вцепились в своё долгожданное продолжение, что совершенно забыли о том, что оно нам не принадлежит. Аккуратно перекладываю свернувшееся клубочком тельце в Венины руки, сложенные колыбелькой, и мы оба вздрагиваем от пронзительной чувственности момента. Не могу подобрать слов, чтобы описать все рвущиеся наружу эмоции, но наряду с взрывами счастья в голове вдруг становится так спокойно. Правильно. Сглатываю. Кроха морщит нос и распахивает свои невозможные глаза цвета апрельского утра, и я словно в замедленной съёмке наблюдаю за тем, как губы Вени вздрагивают и приоткрываются, сообщаясь с ней о чём-то без слов. В который раз за сегодня подмечаю, что он выглядит совсем как Тина, и кажется, что это обстоятельство никогда не сможет перестать меня зачаровывать. Просовываю палец в неплотно сжатый крошечный кулачок, и дочка вновь хмурится, как и всякий раз, когда пытается обнаружить источник тактильного контакта. Переводит на меня взгляд, и мне приходится приложиться виском к Вениному затылку, чтобы выдержать эту чувственную пытку. Сегодня у меня какая-то передозировка нежности, но чёрта с два я на это пожалуюсь. Сидим, прислушиваясь к мерным всплескам воды и шуму листьев над головой, так долго, что у меня ноет шея. Но я готов терпеть любые неудобства за возможность чувствовать их двоих рядом с собой — так близко и необходимо. Замечаю, что Венины руки кроет мурашками, и вынужденно распрямляюсь. Он по-прежнему прижимает сестру к груди так крепко, будто боится уронить. Или, как и я, опасается хоть малейшим движением нарушить эту невероятную гармонию. Запоздало понимаю, что никто из нас даже не искупался под натиском внезапного одного на всех прилива наслаждения. Сухие полотенца по-прежнему обвивают мою шею. — Уже похолодало, будем возвращаться? — осторожно интересуюсь, медленно скользя по Вениному сосредоточенному на сестре лицу. Он разглядывает её так внимательно, запоминая каждую клеточку. Напоминает мне меня в тот первый день в роддоме. Я тоже не мог оторваться от крошечного чуда в своих руках. Замечаю отблеск досады в глазах у Огира, когда он с величайшей осторожностью протягивает мне вновь уснувшего ребёнка. С улыбкой машу головой и получаю в ответ новый вопросительный взгляд. — Хочешь её понести? Вряд ли она долго будет такой лёгкой, — произношу это скорее для самого себя, потому что Веня снова переключается на свою драгоценную ношу с первым моим словом. Смотрит с интересом и тревогой, и я вновь провожу параллели с самим собой полуторамесячной давности. Когда казалось, что если подниму это неземное существо, то не выдержу либо переполняющих чувств, либо груза ответственности. Поглаживаю Огира по плечу и склоняюсь над пирсом с полотенцем в руке. Насухо вытираю босые ноги, собирая по воздуху Венины смешинки от щекотки, и зашнуровываю на нём кроссовки. Он поднимается так аккуратно и медленно, буквально искрится напряжением. Над бровями проявляется озабоченная морщинка, и тут же растворяется в детском облегчении, когда ему удаётся самостоятельно справиться с задачей. Обхватывает руками одеяльце покрепче и поглядывает с таким воодушевлением, что я не могу сдержать улыбки. Сколько нежной заботы укрыто у тебя внутри, малыш? Как ты сберёг её всю? У Тины в глазах уже привычное восхищение, которое делает её льдистые зрачки ещё шире, стоит ей заметить мои пустые руки. А затем она переводит взгляд на своего сына и приоткрывает рот. — В следующий раз, когда приедем, обязательно искупаемся, да? — по пути к ней захватываю автокресло и пошире открываю Вене дверь. Тина продолжает молча стоять на веранде, разглядывая, как старший из её малышей медленно продвигается ко входу. Кажется, она снова забывает, как дышать, и я закусываю губу от смеха. Этот невероятный день всё же задушит нас в тисках из чистейшей любви. Наша делегация проникает на кухню, где всё уже готово к ужину. Тина… Ловлю её беспокойный взгляд и немного склоняю голову. Так люблю эту невероятную девочку, что и сам не могу сделать очередной вдох. И еще, вдруг оказывается, что Веня внимательно следил за нами с мамочкой, когда мы обращались с крохой. Ему не составляет никакого труда разместить её в люльке, и он лишь удовлетворённо кивает сам себе под нашими удивлёнными взглядами. А потом, уже за столом, без умолку рассказывает о школьных друзьях, экзаменах, лондонских соседях… Честное слово, я никогда раньше не получал от него так много информации за одну единицу времени. Мы с Тиной обмениваемся молчаливым неверием, но её мокрые глаза снова и снова возвращаются к улыбчивому лицу ребёнка, который делится с нами всем тем, что ему так важно. Я второй раз за день заговорчески подмигиваю. На этот раз Тине, когда вызываюсь вымыть посуду. Она с благодарностью кивает мне и, обнимая сына за плечи, пропадает с ним в одной из спален. Тихо по-румынски рассказываю дочери об этом сумасшедшем и прекрасном дне, и даже кажется, что она неуверенно кивает в ответ. Хлопает длиннющими ресницами в такт моим словам и снова напитывает меня бесконечной нежностью. Хмурится в своём незатихающем мыслительном процессе, и я, словно зачарованный, наклоняюсь оставить осторожный поцелуй на морщинке, прорезавшей лобик. Тинина ладонь внезапно скользит по моему позвоночнику, поглаживая выступы костей. Против своей воли выгибаю спину этой ласке и прикрываю глаза от удовольствия. Чувствую, как горячие губы мимолётно касаются меня через ткань футболки где-то между лопатками. Разворачиваюсь, чтобы ощутить больший контакт, но девчонка предусмотрительно отстраняется. — Идём наверх? Мы ещё не всех детей покормили, — кивает подбородком на люльку за моей спиной и закусывает губу, когда обнаруживает на моём лице тень порока. — Я бы рассказал, чего мы ещё не сделали, — тут же парирую, и Тина улыбается, закатывает глаза. Качает головой из стороны в сторону в ненастоящем возмущении, и движется к лестнице. Думаю, мы оба понимаем, что этот невероятный день одним кормлением не закончится. Следую за ней как под гипнозом, по пути прихватив люльку. Скольжу глазами по округлым бёдрам, которые Тина так старательно прячет под мешковатой одеждой. Стесняется и меня, и себя. Ну, ничего. Мы это уже проходили. Перелистываю галерею сегодняшних фотографий на озере под аккомпанемент дочкиного размеренного причмокивания. У нас с Тиной совершенно стихийно появилась традиция быть рядом в такой интимный момент, и я уже успел настолько к этому привыкнуть, что теперь почти не отвлекаюсь от своего занятия. Останавливаю поток снимков на одном особенном кадре. Там Веня сжимает в ладонях нашу крошку и счастливо улыбается её умиротворённому личику. Поворачиваю экран в сторону Тины, и она, будто зачарованная, впечатывает взгляд в своих детей. Смотрит долго, въедливо, будто не до конца верит в реальность. — Он просидел так до вечера, — тихо замечаю я и старательно не отвожу взгляда от голубых льдинок по соседству. Но новое причмокивание проходит мурашками по позвоночнику, и я снова под властью их интимного процесса, не вовлечённый, но посвящённый, — мы зря переживали, похоже. Мы вообще, по-моему, только этим и занимаемся. А могли бы заниматься чем-то… — О-о-о, начинается, — она хихикает, заливаясь румянцем, и прячет от меня свой взгляд в размеренных движениях крошечных губ. Переворачиваюсь набок, чтобы смущать Тину ещё больше. — Что значит «начинается»? Не помню, чтобы я заканчивал, — скольжу развязной улыбкой по любимым пунцовым щекам. Не могу оторваться. — Ну, в твоём возрасте такое бывает, — она продолжает сдавленно смеяться, пока я прокручиваю в голове эту её фразу в попытке понять, к какой из частей моего предложения относится этот её шутливый укол. Маленькая вредина. — Не слышу почтения при разговоре со старшими, — произношу с деланным возмущением, просто чтобы повеселить свою девочку, и она улыбается мне, закусывает губу. Поддаюсь сиюминутному порыву, тянусь пальцами и высвобождаю кожу из плена зубов — лишь затем, чтобы самому смять податливую плоть ртом. Тинин тихий стон жжёт мне кожу, импульсами разнося по телу возбуждение, и становится совсем нечем дышать — прямо как тогда, в машине после роддома, когда мы впервые смешивали несовместимое. Она отстраняется первая, выдыхает мне в губы и подхватывает на руки засыпающего ребёнка. Ожидаю, что решит защищаться дочерью от моего разврата, но вдруг… Она просто укладывает её в люльку и разворачивается. И идёт ко мне. И смотрит так, словно кроме нас двоих никого не существует. Разум разлетается в щепки, когда тёплые ладони обхватывают мою шею и тянут на себя. Опускается бёдрами на мои колени так мучительно медленно, почти издеваясь над моей выдержкой. Скользит кончиками пальцев по челюсти, подбородку, спускается к кадыку. Неторопливо сглатываю, не выдерживая колющего напряжения от её касаний. Руки самопроизвольно сжимаются на талии, пригвождая Тину ко мне, прижимая так, словно тело у нас одно на двоих. Даже стремительный пульс, кажется, срывается в беспорядочность одновременно. Едва дышим от переполняющих эмоций, от того, как нестерпимо соскучились по возможности вот так касаться друг друга. Губы находят горячий рот скорее на ощупь, потому что перед глазами всё кружится и размывается чистейшим желанием. Им кричит каждая клеточка моего тела, пока Тинин язык неторопливо скользит по моей коже. Она словно вспоминает меня, впитывает по деталям, и чёрт с ним с клокочущим желанием взять её прямо сейчас — я хочу провести как минимум вечность под её поцелуями. Тянусь пальцами к резинке спортивных штанов, находя над ней оголённую кожу. Тина порывисто выгибается, прижимаясь ко мне ещё ближе. Мурашки скачут по её коже и сталкиваются с моей, дёргано рассказывая о том, насколько необходимо каждое это прикосновение. Её язык сплетается с моим на такой скорости, что захватывает дух. Слышу собственный приглушённый стон, и дыхание со свистом проходит по горлу. Тина ведёт в нашем безумном танце, и от этой простой мысли я едва держу себя в руках. Она целует так отчаянно нежно, не отпуская меня ни на секунду, делится невесть откуда взявшимся воздухом и отдаёт мне всю себя. Становится совершенно моей не только духовно, но и телесно. Веду руками вверх, собирая складками её объёмную футболку. Оголённая кожа дрожит под моими касаниями, вспоминая руки. Её ладони плавно опускаются мне на грудь, по привычке нащупывая бешеное сердцебиение. Замирают там на краткий миг, чтобы затем двинуться ниже. Ещё. Ниже. Закусываю губу, сперва даже не понимая, свою или её. Всё-таки свою. Пальцы — оголённые провода. Проводит по моей коже эти невозможные разряды, пробивая насквозь всё моё нутро, хватается за ремень джинсов. Снова захватываю горячие губы своими, срывая её утробный стон в ответ, и затем… — Мама! — Венин взбудораженный голос доносится с первого этажа и даёт нам пару мгновений на то, чтобы отскочить друг от друга. Меня всего печёт от возбуждения, пока дрожащие руки поправляют девочке футболку. Уже спустя несколько секунд Веня неуверенно замирает перед входом в нашу спальню и тихонько стучится. Тина сглатывает напряжение в горле и стремительно распахивает дверь. Восторженные глаза ребёнка встречаются с затуманенными моими, и он залетает в комнату, активно жестикулируя. — Там такое! Надо видеть! Пошли! — хватает Тину за руку и тянет к лестнице под мой очарованно-разочарованный смешок. Спускаюсь вслед за ними, потирая переносицу. В голове по-прежнему всё вибрирует от верхней степени возбуждения, которое так и не нашло продолжения, но Веня выталкивает нас на улицу в одной пижаме и резко указывает наверх. Синхронно поднимаем головы в ответ на его молчаливый приказ, и у меня внутри замирает всё. Над нами — миллионы звёзд. Знакомые созвездия и те, которых я никогда не знал. Мерцают в кромешной темноте сгущающейся ночи. Светят нам троим откуда-то из глубины времён, до которых мы никогда не достанем. И впервые в жизни я совсем не жалею о том, что мы здесь так ограничены. Всё, о чём я когда-либо мечтал, уже тут. Прямо рядом со мной. Даже не нужно протягивать руку, чтобы пощупать. Я чувствую их душой. Тина отрывается от пестрящего проблесками звёзд полотна над нами и смотрит на меня снизу вверх. Обнимает одним лишь взглядом, но мне мало. Сгребаю в охапку её и Веню, и мальчик ворчит в ответ на мой прилив нежности. Но даже не пытается отстраниться. Замираем в тишине момента, мерно раскачивая одну на всех любовь, и становится совершенно не важно, где мы, что видим, как выглядим. Всё, кроме них, перестаёт иметь значение, и я вдруг чувствую себя до колик, дрожи и слёз, совершенно по-детски счастливым.