Спасибо

И не всесильны мы с тобой, нет Просто мы — обычные люди. Как объяснить, когда спросит у нас малыш: «Что, мама с папой больше не любят?»

Это случилось за пару часов. Пару грёбаных часов, которые я провёл на студии, абстрагировавшись от реальной жизни. Мой вновь включённый телефон верещит сотней уведомлений о пропущенных звонках, каких-то отметках, сообщениях в мессенджере. Мне хватает свайпа по первой же ссылке, чтобы зубы нервно заскрипели друг об друга в приступе бессильной ярости. По всем соцсетям, порталам и профилям — наши фото с озера. С того самого дня, наполненного чистейшей радостью и неверием в такое простое счастье. Глаза нервно бегут по строчкам, цепляясь за откровенно лживые предположения. А затем я вижу на экране размытую фотографию дочери на Вениных руках, и всё вокруг с грохотом крошится. Представлял ли я, как это произойдёт? Тысячу раз во всевозможных вариантах. Подготавливал ли себя и Тину к ажиотажу? Безусловно. Проговаривал ли с Орловым план действий? Разумеется. И где это всё теперь? Парализующий страх и клокочущая ярость — всё, что нахожу в себе вместо самоконтроля и собранности. И вдруг оказывается, что, сколько бы я ни готовился к сходу этой лавины, она мгновенно сметает все барьеры и накрывает меня с головой. Даже забываю дышать, жмурясь от спазмов в груди. Меня всего сковывает каким-то болезненным омерзением, и я даже не могу найти в себе ресурса стряхнуть эти эмоции. Похолодевшими пальцами проверяю список пропущенных вызовов. 17 от Орлова и ни одного от Тины. Знал ли я, что так будет? Лучше, чем хотелось бы. Она ожидаемо не берёт трубку. Ни в первый раз, ни в седьмой. Выдыхаю скопившееся внутри раздражение в пространство над собой и машинально набираю палача. Естественно, он отвечает уже на втором гудке. — Слушаю, — рявкает в трубку, с кем-то тихо переругиваясь на фоне. Свободная рука машинально тянется к переносице и растирает кожу в попытке собраться с мыслями. Как назло, в голову не приходит ничего разумного, и я в очередной раз кляну себя за неспособность мыслить здраво в критической ситуации. — Паш, ты в городе? — звучу хрипловато, но Палач, похоже, мгновенно прекращает все военные действия с невидимым для меня соперником и тяжело выдыхает в микрофон. — Я уж думал, тебя взяли в заложники киевские журналисты. Мы до тебя дозвониться не могли. — Я был на студии, и только сейчас… — замолкаю посреди фразы, судорожно подбирая слова. Что я могу ему сказать такого, о чём он не в курсе? Орлов уж точно лучше нас всех вместе взятых способен оценить обстановку. Слышу, как он понимающе хмыкает, и прикрываю глаза. Мы в дерьме. — Подкинуть тебя до дома? — Что? — меньше всего ожидаю от Орлова такого предложения и напряжённо хмурюсь. Палач на другом конце провода снова вступает с кем-то в дискуссию, и я почти минуту слушаю резкий диалог, свидетелем которого совсем не хочу быть. — Тебя отвезти к тебе домой, или ты доберёшься сам? — Вообще-то я хотел поехать к Тине. — Отличная шутка, Дан, — выдыхает Паша и затем затихает, не услышав моего ответа. Мы оба проводим долгие секунды в мучительном молчании, после чего голос Орлова звучит совсем резко, почти зло, — я надеюсь, это была шутка? — Я должен быть с ней, — произношу так тихо, что едва слышу сам себя. Внутри поднимается волна неконтролируемой паники и несётся к горлу давящим комком нервов, — я знаю, что это не по плану, но я просто не могу… Ты говорил с ней? Палач медленно выпускает воздух из лёгких, будто обдумывая мои слова. В голове нарастает пульсация, эхом колотящаяся по вискам. Раз за разом под черепом отбивается её имя. Она там совсем одна против всей этой визжащей толпы, пришедшей по наши души. — Говорил, — тянет Орлов спустя минуту, — она, в общем-то, тоже положила хер на все наши договорённости. — Паш, я прошу тебя… — сглатываю удушающий ком, снова и снова растирая переносицу, — я всё понимаю, правда, но я не буду сидеть здесь, когда она… — Ничем хорошим это не кончится. Ну, это так, к сведению. Я буду минут через пятнадцать. В машине он не произносит ни звука. Яростно тыкает вспотевшими пальцами по смартфону и периодически приоткрывает губы. Кривится от злости и снова щёлкает по экрану с таким остервенением, что я стискиваю зубы от досады. Естественно, это не могло произойти с нами по-хорошему ни в одном из множества предполагаемых вариантов. С тех самых пор, как Тина рассказала мне о том, что мы будем родителями, ход нашей жизни был предопределён. Она собиралась скрывать нас так долго, как получится, и отказывалась даже обсуждать со мной или Орловым другие варианты. Мы разработали десяток стратегий на любой случай. Кроме того, который в итоге стал толчком для запуска всего этого информационного хаоса. Мы честно пытались подготовить Тину к неизбежному финалу, но оба слишком хорошо знали её в состоянии одержимости этой тайной. Уговоры, упрёки, угрозы, манипуляция — мы с ним попеременно пробовали все известные нам рычаги воздействия, но раз за разом оставались ни с чем. Она так боялась хотя бы представить себе, что снова окунётся в помойную яму. Ту, из которой с трудом выкарабкалась после смерти Жени. Инстинктивно сворачивалась клубочком, как напуганный ёжик, отбиваясь слабыми колючками от любых воспоминаний о прошлом. А я не мог заставить её перебороть это. Не мог видеть её слёз, слышать её выученную мольбу к моей жалости, чувствовать, как она, словно раненая, отползает от меня на безопасное расстояние при любом упоминании об этой ответственности. Она, конечно, понимала, что рано или поздно с нами это случится. Орлову хватало упрямства, напора и безжалостности, чтобы хотя бы пытаться заставлять её слушать. Меня всякий раз душила жажда кинуться к ней, спрятать, закрыть от его жестоких слов и напутствий. И я кидался, словно ополоумевший. Спасал её от необходимых решений. Медвежья услуга. — Выходим по моей команде, охрана проверяет улицу, — резкий голос Паши выдёргивает меня из тягучих воспоминаний и пробирает кожу противными мурашками. Перевожу взгляд на тонированное стекло и с отвращением наблюдаю за тем, как сразу четверо неизвестных мне мужчин расходятся вдоль ворот. Ощущаю себя участником реалити-шоу о выживании и медленно втягиваю воздух, чтобы немного скинуть напряжение. Палач скользит внимательным взглядом по моему скривившемуся лицу и едва заметно качает головой. Вижу в его зрачках раздражение, перемешанное с долгожданным облегчением, но не могу его винить. Он с самого начала твердил нам с Тиной, что любая отсрочка лишь ухудшает итог. А мы, как дети, играли в прятки со всем миром и сами с собой. Доигрались. Вздрагиваю, когда тяжёлая входная дверь громко хлопает за моей спиной, и понимаю, что не дышал всё время пути от машины до дома. Судорожно прогоняю по лёгким ненужный кислород и оглядываю первый этаж в поисках Тины. Слышу сверху пронзительный вопль дочери и бросаю быстрый взгляд на Пашу, который лишь хмурится и неодобрительно качает головой. Знаю, что он предпочёл бы обсудить план действий и хоть чуть-чуть прояснить обстановку, но не могу думать об этом. Словно безумный рвусь вверх, на громкий плач, не обращая внимания ни на что вокруг. По всему интернету гуляют тайно сделанные фотографии моей дочери на руках у Тининого сына. Прекрасно, блять. Сомневаюсь, что существовал ещё менее привлекательный сценарий для публичного заявления о том, что мы — семья. Тина сидит на полу у кровати в гостевой спальне и стискивает в руках нашу кричащую кроху. Едва бросает на меня непонятный взгляд и тут же растворяет его под ресницами. Замечаю её опухшие глаза, челюсти сжимаются сами собой, и я делаю осторожный шаг ей навстречу. Блестящие зрачки мгновенно вновь фокусируются на мне, а искусанные губы поджимаются и бледнеют. Я уже видел её такой однажды. В тот день, когда едва не потерял. А потом встречал в тысяче моих кошмаров, молясь о том, чтобы никогда больше не обнаружить её в таком состоянии снова. — Таня, — совсем не узнаю собственный осипший от переживаний голос и застываю посреди комнаты по Тининой молчаливой команде. Она жжёт моё нутро измученным взглядом и, кажется, даже перестаёт моргать. Просто наблюдает и прижимает к груди беспокойного ребёнка так крепко, словно пытается спасти его от падения в пропасть, в которую мы уже рухнули. — Зря ты приехал, — шепчет сквозь невыплаканные слёзы и продолжает снимать с меня кожу влажными глазами, — так только хуже. — Я приехал, потому что это правильно. Потому что мы справимся со всем этим вместе, — делаю новый нерешительный шаг, и она как по щелчку сжимается сильнее, мотая головой. Медленно сокращаю расстояние между нами и опускаюсь на колени напротив неё, наблюдая за подрагивающим подбородком. Тину колотит истерической дрожью, и она напрягается, когда я оказываюсь совсем близко. — Со всем этим? — чеканит болезненно и ядовито, вновь уткнувшись обречённым взглядом в мою физиономию, — Ты хоть понимаешь, что теперь будет? Ты вообще читал, что они пишут? Ты вообще в курсе, что они говорят про нашу дочь? После упоминания нашей плачущей крохи Тина всхлипывает и выпускает на волю сдерживаемую истерику. Её тело сотрясается в потоке рыданий, и я машинально порываюсь вперёд, впечатывая её в себя. Обхватываю дрожащие лопатки и утыкаюсь губами в пшеничный затылок, который в исступлении мечется под моим ртом в попытке выбраться. — Да плевать на них, — шепчу в макушку, и Тина замирает в моих руках. Отклоняется назад, чтобы видеть мои глаза, и смотрит с таким недоумением, что у меня внутри всё сжимается, — пусть говорят, что хотят. — Действительно, Дан! — её судорожный вскрик на секунду перекрывает дочкин плач и отдаётся хлёсткими ударами по моим барабанным перепонкам. Ошарашено наблюдаю за тем, как в Тине вскипают страх и злость — убийственный коктейль, который в её исполнении способен уничтожить всё живое, — Пусть поливают дерьмом, а мы будем глотать и радоваться! — Какая разница, что они говорят? Зачем ты вообще читаешь эту херню? — не замечаю, как сам повышаю голос и провоцирую Тинину любимую самозащиту, — Тебе настолько важен весь этот цирк, что ты меня не слышишь! — Это ты не слышишь меня! Уж прости, но я живу в реальном мире, и здесь весь этот цирк имеет последствия! Это ни черта не мелочь и не иллюзии! — Но мы же знали, что это случится! — Может, поэтому и поехали к озеру? — выкрикивает порывисто и зло, и твёрдый пол медленно уходит из-под моих затёкших коленей. Недоверчиво моргаю, проматывая в голове её вопрос, и горло стремительно сдавливает в тисках. Нет, она не могла этого сказать… — Что? — меня хватает на одно-единственное задушенное слово, пока внутри всё разваливается на части. — Такой у тебя был план, да? Раз это всё равно должно было случиться, почему бы не задействовать ещё и моего ребёнка? — Ты серьёзно сейчас? — мне требуется несколько минут для того, чтобы нащупать в руинах рассудка хоть несколько букв и собрать их в вопрос. Моё нутро кипит и мечется в истерическом протесте, отказываясь верить в то, что я слышу собственными ушами. Господи. Она действительно это сказала, верно? — Просто уходи, — отвечает шёпотом и снова прижимает к груди кричащую дочь. Не могу оторваться от её иссушенных губ, только что уничтоживших меня одним глупым предположением. В голове вдруг становится совершенно пусто, и я не могу обнаружить внутри ничего, кроме давящей боли. Она расползается по каждой клетке тела и душит меня всего, выворачивает, травит. Сглатываю подступающую к горлу тошноту и встречаюсь взглядом с влажными зрачками. Всматриваюсь в надежде уловить там сомнение или сожаление, но Тина смотрит на меня с колючей яростью, вбивая последний гвоздь в крышку гроба. — Скажи, что ты не всерьёз, — с трудом выдавливаю тихую мольбу и снова сглатываю. Боже, Таня, пожалуйста, скажи, что мне всё это послышалось! Ты же не могла… не стала бы… ты же не можешь действительно так думать… — Я не знаю, Дан. Я хочу, чтобы ты ушёл. — А я не хочу уходить! — Это не твой дом, так что… — она запинается на середине фразы, увидев, как я в судороге отшатываюсь в сторону. Пытаюсь сделать вдох, но лёгкие жжёт непрекращающейся клокочущей болью, и я лишь зависаю в пространстве, прокручивая Тинины слова. Кажется, до неё доходит смысл только что произнесённого приговора, и она поджимает губы. Машинально укачивает в руках ревущую девочку. Смотрит на меня холодно и безразлично, и я, как ни пытаюсь, не могу найти в этом взгляде свою Таню. Не могу обнаружить что-нибудь знакомое, любимое, дающее какую-то надежду. Ледяная пустота пробирается через мои зрачки и сковывает раздробленные внутренности. Перестаю ощущать хоть что-то. Даже не больно. Уже или пока. — Ты не можешь за нас решать, — говорю, скорее, самому себе в попытке спастись от удушающей бездны, которая затягивает меня с оглушительной силой. Всматриваюсь в Тинино сосредоточенное лицо, пока её хмурый взгляд медленно опускается ниже. Слежу за ним и замираю, коснувшись зрачками кольца на безымянном пальце. Она задумчиво рассматривает тонкий металл и вдруг поднимает глаза. Словно в замедленной съёмке наблюдаю за тем, как она перехватывает дочь покрепче и тянется освободившимися пальцами к кольцу. Нет, не хочу это видеть. Не могу. Стремительно поднимаюсь на ноги и за пару широких шагов выбираюсь из душной спальни. Стискиваю рукой перила, рвано хватаю ртом воздух. За моей спиной в оглушающих рыданиях заходится наша маленькая Рада, и мне приходится перехватить деревянную перекладину сильнее, чтобы не плюнуть на всё и не броситься к ребёнку. На обочине сознания маячит гнетущий вопрос, на который я не нахожу в себе сил ответить. Я не знаю, что теперь делать. Я даже не чувствую себя собой. На плохо слушающихся ногах спускаюсь вниз и сталкиваюсь глазами с мрачным Орловым. Он собирает с моего помертвевшего лица краткое резюме нашего с Тиной разговора и тяжело вздыхает. В памяти всплывает его недавнее «ничем хорошим это не кончится», и я досадливо ёжусь под пронизывающим взглядом. Веня, сидящий бок о бок с Палачом, смотрит на меня в испуганном ожидании. И бросается следом, когда я не выдерживаю его взмолившийся взгляд и молча направляюсь к выходу. Хватает меня за руку, затем за другую, что-то восклицает дрожащим голосом, но я не могу разобрать ни слова. Присаживаюсь перед напуганным ребёнком и ловлю его глаза своими. Мгновенно нахожу в них тысячу оттенков своей Тани и машинально морщусь от боли. — Не бросай нас, — тихо всхлипывает мальчик, и я проглатываю собственное напряжение. За его спиной несмело маячит Орлов, явно ощущающий себя не в своей тарелке от необходимости быть свидетелем нашего непростого разговора. Покачиваю головой, глядя в детские глаза, и стискиваю маленькие руки своими. — Ни в коем случае, малыш, — смотрю внимательно, стараясь вложить в голос как можно больше уверенности, от которой внутри меня нет и следа, — но сейчас мне нужно уйти. Я постараюсь объяснить тебе потом, ладно? — Ладно, — Венин голос подрагивает, отчаянно справляясь со слезами, — Дан, я тебя люблю! Короткий вдох. Моргаю, сосредотачивая всё своё внимание на том, что только что услышал. Ребёнок в нерешительности закусывает губу и смотрит на меня с неугасающей надеждой. Тяну свои ладони, зажимающие его руки, ближе к себе, и сгребаю мальчика в охапку. Слышу, как он давится рыданиями, и запускаю пальцы в растрёпанные мягкие волосы. — И я тебя люблю, Вень. Очень. Не забывай об этом, договорились? Он кивает мне в плечо и обнимает так отчаянно крепко, словно цепляется за угасающую жизнь. Затем отстраняется и снова сглатывает. Мы с Орловым синхронно выдыхаем, оказавшись в машине. И оба не можем найти ни сил, ни слов для того, чтобы разрушить давящую тишину. Наконец, Палач поворачивается ко мне с пассажирского сиденья и опускает солнцезащитные очки. Смотрит внимательно, запечатлевая в памяти каждую интонацию на моём лице. И вдруг наклоняет голову и задумчиво хмыкает. И впервые за долгое время в его глазах я не вижу ничего, кроме поддержки. — Всё будет нормально. Справимся. — Справимся, — звучу мертвеющим эхом под молчаливый кивок Паши. Прокатываю эту простую истину в голове, разбирая на буквы и собирая снова, и силюсь поверить в каждую из них. Справимся?