Спасибо

«Ты прости, просто верю я сердцу»

Прохладные пальчики поглаживают мою трёхдневную щетину, с ласковой осторожностью вытягивая меня из объятий сна. Хмуро бормочу нечто хриплое и очевидно нечленораздельное, и Тинин тихий смех окутывает мои расслабленные мозги своей неповторимой мелодией. Мой любимый звук. Всё ещё сомневаюсь в том, что проснулся, но затем невесомые прикосновения скользят по коже и щекочут переносицу. Открываю глаза медленно, по одному, и сразу же наталкиваюсь на сонную улыбку своей девочки. Расчёсывает мне волосы пальцами и что-то тихо рассказывает, но я не могу разобрать ни слова. — Чего? — растерянно моргаю, окончательно выпутываясь из сонного оцепенения. Тина продолжает нежить меня своей очаровательной лаской, и приходится приложить усилия, чтобы сосредоточиться на ощупывании реальности. — Паша уже подъехал, хотела поцеловать тебя напоследок, — зрачки сужаются сами собой, реагируя на её последнее слово, и лишь спустя долгие мгновения мне удаётся разложить всё по полочкам. Она, одетая, обнимающая свободной от моих волос рукой свой рюкзак. Наша дочка, посапывающая в наглухо закрытой автолюльке. На часах без пятнадцати четыре утра. Где-то в ночи такой же сонный, как и мы, Орлов. — Нет, срочно передумывай и иди ко мне, — пытаюсь ухватить тонкое запястье разморенными пальцами, но девочка ловко выскальзывает из хвата и успевает погладить меня по щеке. Качает головой, улыбку размывает. На выдохе опираюсь на руки и подтягиваюсь выше, чтобы приложиться позвонками к спинке кровати. Отслеживаю тихую нервозность в уголках любимого рта и тянусь к ним, накрывая губами. Слабый протест тонет в тягучем воздухе между нами. Тина чуть выгибается, так и не ослабив хватку на рюкзаке, позволяет мне дразнить и впитывать, пока витает мыслями далеко за пределами нашей спальни. Мне хорошо известно, где они сейчас — все её переживания. Ждут хлопка входной двери, кнопки на лифте, раздражающей мелодии домофона. Сидят там, в темноте, в гулких шагах в неизвестность. Два дня Тина кусала губы, изредка поглядывая в сияющие светом окна. Обходила стороной, чтобы ненароком не увидеть то, что заставило бы зажмуриться. Боялась заговорить со мной о том, как мы теперь выберемся из нашего тёплого заточения, когда окружены глазами даже ночью. Видел в её зрачках этот плещущийся страх, который теперь рвётся через радужку. Сглатывает, перебирая пальцами кнопки на рюкзаке. Старательно набрасывает на себя спокойствие раз за разом, но оно такое невесомое, почти прозрачное, что я без труда вижу спрятавшуюся нервозность. Она до дрожи боится мне сказать словами. Но я слышу. Беру ладонями побледневшее лицо и целую, кажется, её всю целиком. Чувствую, как несмело сопротивляется, что-то ворчит про время и своего замершего в ожидании оруженосца, но подставляет себя мне, тянется ближе. — Не передумала приглашать их всех к себе? Хаос и балаган, Таня, — заглядываю в тревожные зрачки, которые вперёд звуков отвечают мне хладнокровной решительностью. С той секунды, как моя мать заговорила о возможности приезда, Тина сложила в голове свой грандиозный семейный план и не хотела слышать ни о каких моих сомнениях. — Наша семья, дурбецало! — осторожной улыбкой мажет мне по щеке, когда я снова принимаюсь за исследование её кожи своими губами. — Позвони мне, когда доберётесь. Не Паша, а ты, ладно? — шепчу ей в лоб между поцелуями, и девочка хмурит переносицу, вздыхает, кивает задумчиво, снова улетая от меня в напряжённые мысли. Передаю наше посапывающее дитя Орлову, который привычной интонацией читает лекцию про осторожность, жму Тину к себе так крепко, что перехватывает дыхание. Она по-прежнему сминает руками свой многострадальный рюкзак, смотрит на меня тяжело. Знает, как сильно я хочу прямо в этих объятиях донести её до машины, закрыв от всех, или затащить обратно в дом и запереться на тысячу замков. Запрещает мне бессловесно. Ни один из этих вариантов в нашей вселенной, пропитанной ответственностью перед собой и другими, существовать не может. Твердит мне это своими расширенными зрачками, пока створки лифта не оставляют меня в одиночестве. Дом без них становится пустым и холодным сразу же, едва я переступаю порог и хлопаю дверью. Падаю на подушки, пропитанные запахом любимой женщины, и, кажется, не моргаю до тех пор, пока на экране телефона в моей руке не загорается её имя. А затем проваливаюсь в беспокойный сон перед встречей с родными. Они втроём спешат к машине, зачем-то натягивая капюшоны и солнцезащитные очки. Гадаю, кто из них был автором идеи, но не успеваю задать свой вопрос. Сестра обрушивается на меня объятиями и смеётся счастливо и громко. По-родному. Наперебой с матерью рассказывает мне о перелёте, племянниках и доме, пока мы с водителем укладываем чемоданы в машину. Ловлю себя на мысли о том, что успел отвыкнуть от семейной суеты, в которой кто-то вечно говорит, шутит и спрашивает. Как раз успеваю пролистать галерею фотографий родни в отцовском смартфоне, когда автомобиль медленно заезжает во двор. Мама с Сандой, как по команде, замолкают и с любопытством анализируют пейзаж за окном. Отец успевает легонько хлопнуть меня по плечу, и в его взгляде я вижу столько поддержки и любви, что тут же расплываюсь в улыбке. Ему, совсем как моей Тине, всегда было проще говорить иначе — глазами, касаниями. Без слов. Открываю перед ними входную дверь, безрезультатно нащупывая свой пульс. Кажется, даже перестаю дышать от нервозности момента. Конечно, мы с Тиной проводили время с моей семьёй. Но никогда раньше это не было так… интимно. Сердце отчаянно выбивает дробь по рёбрам, когда глаза находят в пространстве мою застывшую девочку. Смущённая, раскрасневшаяся моя любовь. Прижимает к груди нашу кроху и часто-часто дышит от нервного напряжения. Едва успевает оглядеть взволнованными зрачками своих гостей, как моя мама всхлипывает и бросается ей навстречу. Реагирую мгновенно, руками спасая дочку от эмоционального приветствия. Две мои любимые женщины сжимают друг друга в объятиях и заливаются слезами, а я, как вкопанный, наблюдаю за этой встречей, жадно впитывая каждую их искрящуюся эмоцию. Санда осторожно замирает рядом со мной, утыкаясь виском в плечо. Рассматривает племянницу с восхищённым неверием, в котором я вижу собственные эмоции от первой встречи с дочкой двумя месяцами ранее. Помогаю им с отцом найти ванную и вымыть руки, и крошечные кулачки Рады успевают по очереди познакомиться с родственниками, пока мама с Тиной хнычут на плече друг у друга. Без устали рассказывают какую-то одним им ведомую историю, переплетаясь чувствами на пороге дома. А затем мама разворачивается ко мне, всё ещё удерживающему на ладонях ребёнка, и застывает в нерешительности. Рассматривает меня мокрыми от слёз глазами долго, протяжно, будто видит на дне моих зрачков что-то ранее невиданное и непознанное. Движется медленно, по шажку. Искрится счастливым шоком. Сглатываю подступивший к горлу комок, чтобы не заплакать ей вслед. Знаю, мама. Я тоже до сих пор не верю, что это всё происходит с нами. — Ох, милый, — с трудом выдавливает из груди полувсхлип и опускается трясущимися руками на моё лицо. Моргает, машет головой чему-то своему и наклоняется поцелуем на темнеющем темечке. Мой взгляд привычно тянется к Тине, чтобы обнаружить, пощупать, поделиться с ней эмоциями. Но она сама едва различает меня сквозь застилающую пелену слёз. Её по очереди сминают в крепких бессловесных объятиях, говоря глазами и ладонями слишком много. Столько, что слова бы не вместили. И я впервые вижу новое для себя чудо света. Моих родных людей, застывших в необъятном восхищении, трепетно удерживающих это наше общее молчаливое счастье. Не помню, чтобы когда-то они были такими тихими. И так оглушительно громко звучали своей всеобъемлющей любовью. Моя Тина едва не тонет в потоке чувств, и я вручаю дочку вмиг посерьёзневшему отцу. Прижимаю девочку к себе осторожно, бережно, успокаивающим шёпотом в висок. Папа дрожит руками и нахмуренными бровями, старательно сдерживая рвущиеся эмоции. Мы все, кроме, разве что, матери, пытаемся обуздать внезапно обрушившуюся волну счастья. Но стоит Раде требовательно заворчать, потеряв из виду обоих родителей, как что-то в нас тонет, крошится, разносится в щепки. Заливаемся радостным смехом до слёз и одышки, наполняя звоном хохота коридор. И этот звук, олицетворение чистейшей эйфории, пускается по каждому помещению дома, отскакивая от стен эхом. Кажется, все следующие часы рядом с семьёй я продолжаю слышать этот счастливый звон буквально во всём. Поглаживаю кончиком носа Тинин висок. Её сдержанная взволнованная полуулыбка не отрывается от картины напротив нас. Там, через стол, мои родные едва не борются за право подержать нашу дочку в объятиях ещё чуть-чуть. Кажется, с того момента, как мы переступили порог дома, Рада не сходила с дрожащих любовью рук. Она периодически крутит головой, выискивая наши с Тиной блаженные лица, и скептически чмокает губами. Моя девочка жмётся щекой в моё плечо, выдыхает почти умиротворённо. Ощущаю, как эмоции бурлят в её крови, отдаваясь тихой пульсацией в кончиках пальцев. Забираю её руки своими, стискиваю, переплетаю нас. Хочу, чтобы в этом тёплом симбиозе она забрала себе всё моё спокойствие, напиталась им и, наконец, расслабилась. Санда непривычно ласковым голосом рассказывает нашей крохе про двоюродных брата и сестру, собаку, нашу дачу в лесу. Обещает показать все сосны и научить чесать пса за ухом, чем снова доводит нашу едва успокоившуюся маму до слёз. Под тихий голос Тины, прижавшейся ко мне в привычном поиске опоры, я бесконечно долго наслаждаюсь идиллией вокруг. Такая для кого-то обыденная ежедневная картина отдаётся во мне дрожащим дыханием. Вот мама укладывает по-прежнему мокрые щёки на ладони и скользит влюблённым взглядом по нашим с Тиной лицам. Вот папа совершенно счастливо болтает с моей девочкой об украинских традициях. То и дело поворачивает голову и дёргает уголками губ, когда глазами находит внучку. Вот сестра обхватывает нашего ребёнка своей обуревающей любовью так крепко, пронзительно нежно. Шёпотом рассказывает племяннице о том, каким оболтусом я был в детстве, и гладит, гладит крошечные щёчки без остановки. Разве мог я заслужить всё это? Разве бывает так? Мои родные хохочут над одной из любимых папиных историй, хотя дышать из-за съеденного и пережитого за сегодня становится совсем непросто. Санда с явным нежеланием передаёт нашей матери кроху и разворачивается в кресле, чтобы в пятидесятый раз за день запечатлеть на фото наше искрящееся счастье. Вдыхаю аромат любимой женщины и чувствую, как медленные теплеющие волны спускаются приливами от рёбер всё ниже и ниже. Рецепторы реагируют на запах Тины, разливая мурашки по моему телу. Не отрывая взгляда от стихийной фотосессии за обеденным столом скольжу рукой вниз и безошибочно нахожу рядом обнажённую коленку. Тина вздрагивает, сводит ноги молниеносным движением и вся напрягается на моём плече. Прерывисто вздыхает и пытается осторожно отодвинуться от моих порочных поползновений, но я лишь крепче сжимаю её ногу, фиксируя на месте. Поглаживаю пальцем мурашки над коленкой, тянусь ладонью выше к подолу её лёгкого летнего платья, сразу же ныряю под ткань. Слышу, как шумно она сглатывает и отвечает моему отцу прерывисто, неровно. Кладёт локти на стеклянную поверхность стола, загораживая от окружающих взглядов разыгрывающийся разврат. Гадаю о том, чем продиктован этот её жест, но Тина прокашливается и снова напрягает ноги, стискивая мои пальцы бёдрами. Мысли покидают голову сами собой. Моя сестра двигает бровями вверх-вниз и наклоняет голову, разглядывая кольцо на Тинином безымянном. То самое, которое раньше носила сама столько лет, а затем с непривычной лёгкостью передала незнакомому человеку из моего сердца. Вижу пляшущее удовлетворение в её глазах и едва успеваю убрать руки подальше от запретных зон. Знаю, что уже спустя пару мгновений Санда наградит меня торжествующим выражением лица «я же говорила». Оно сегодня принимается мной со снисхождением, даже без закатанных к потолку зрачков. Они поднимаются в детскую вместе с Тиной, унося с собой из кухни тихий смех. Наши родители, сражённые эмоциональным днём, давно уже спят в гостевой. Напоследок оба вновь зажимают меня в объятиях крепко, до кома в горле. Как тогда, много лет назад, отпуская из дома в большое плавание. Слышу в их невысказанности всю накопленную ласку. Слышу, как они без звуков приветствуют меня в родных краях. Значит, вернулся. Доплыл. — Ты такой дурбецало, ты знаешь? — Тина с напускной строгостью качает головой, комментируя мои выходки за столом, и кутается в свой огромный махровый халат, когда я тихо просачиваюсь в спальню после уборки тарелок. Любимые глаза плавятся от пережитого напряжения и проходятся по моему лукавому лицу. Светится скепсисом и радостью, пока я с усмешкой надвигаюсь на неё и тяну к себе за пояс халата. Бантик ожидаемо развязывается, высвобождая для моего взгляда новые доступные территории, но Тина подхватывает ткань, запахивается, цокает языком. Моя сердитая нежность. — Я держался изо всех сил! — обрушиваюсь поцелуем на висок и прижимаю к себе укутанное тело. Сражённая Тина утыкается лицом мне в грудь и глубоко дышит. Всё ещё волнуется, передавая мне мурашками часть своих эмоций. — Мы это сделали, родной, —недоверчиво шепчет, тут же получая в ответ звучный поцелуй в затылок. Веду ладонями по её плечам, стягивая халат с кожи. Девочка протестует, выкручиваясь у меня в руках, пробует нырнуть обратно в спасительную мягкость ткани, но я беспощадно расправляюсь с её одеждой. Халат падает под наши ноги, вместе с собой забирая всю мою сдержанность. Стискиваю Тину в объятиях и приподнимаю над полом. Шагаю, впечатывая нежную щёку в своё солнечное сплетение, и опускаю девочку стопами на кафель в ванной. Она уверенным движением хватается кулачками за края моей футболки, подтягивая её вверх. Гладит ладошками мышцы на животе, следует к ремню джинсов. Чуть отступает, чтобы опуститься на колени, но я подхватываю девочку под локти и возвращаю себе. Целую протяжно, рывками избавляясь от остатков своей одежды. Толкаю Тину своим телом ближе к душу и на ощупь выкручиваю воду. Нас обдаёт тёплыми струями, и я блаженно выдыхаю, когда острые зубы по обыкновению впиваются в мою нижнюю губу. Девочка целует меня рвано, стихийно сталкивая свой язык с моим. Гладит. Посасывает. Подчиняет меня всего. Спускается пальцами к моим бёдрам, ласкает кожу. Приоткрывает губы, когда ладонь обхватывает головку члена. Потоки воды стремительно наполняют опухший от моих поцелуев рот, а рука всё скользит по моему возбуждению, доводя желание до предела. Жадно зализываю кожу на ключицах, почти рычу от нетерпения. Хочу её всю до спазмов в животе, до головокружения, до трясущихся рук. Подталкиваю податливое тело к кафельной стене, и Тина, едва встретившись лопатками с холодной поверхностью, тут же поворачивается ко мне спиной. Прогибается в пояснице, подставляя позвонки ударам капель по коже. Наклоняюсь, чтобы слизать их все, пока руки сминают ягодицы. Глажу пальцами желтеющие синячки на её попе, растираю разгорячённую плоть. Провожу ладонью по бёдрам, опускаюсь ниже и тону в её горячем ожидании. Тина сворачивает руку в кулак и прикусывает фалангу, когда я добираюсь до центра удовольствий. Мучаю девочку, удерживая на грани боли и наслаждения. Жмусь к её бёдрам своими, и Тина шумно выдыхает в клубящийся над нами пар, когда чувствует мою полную боевую готовность. Движется дрожащей рукой ко мне, чтобы поскорее соединиться, направить, но я захватываю тонкое запястье и укладываю его поперёк позвоночника. — Дан, — перевозбуждено хрипит, когда я вынуждаю её выгнуться сильнее, впечататься грудью в кафель. Подмахивает мне бёдрами, пока пальцы кружатся по клитору, стонет и бессловесно просит меня закончить пытку. Мычит нечленораздельно, когда я надавливаю сильнее, заставляю её хватать губами воздух. Ускоряю ласку, и Тина сжимает бёдра, трясётся подо мной в ожидании разрядки. Снова обрушивается зубами на собственный многострадальный кулак, когда я властным движением развожу её невозможно красивые ноги и усиливаю нажим. Ловлю в ответ сдавленный стон и растущую дрожь и закусываю губу. Вталкиваюсь стремительно, заполняю до упора, растягиваю. Девочка ахает и сжимает меня плотью изо всех сил. Мгновенно кончает с протяжным стоном, кусает большой палец и жмурится, приложившись щекой к стене. Обвивает пульсацией член внутри себя, почти скользит вниз по кафелю. Успеваю подхватить её за талию и вжать крепче. Толкаюсь во взорвавшееся истерикой оргазма тело сильно, резко, беспощадно разношу волны удовольствия. Тина, так и не пришедшая в себя после разрядки, вновь сжимается мышцами. Накрываю её тело своим, и тёплая вода заливается в глаза, рот. Бьётся потоками по плечам, аккомпанируя нашей неконтролируемой страсти. Я перехватываю Тинино запястье на позвоночнике крепче, вслушиваюсь в каждый её тихий всхлип. Прогибается ещё сильнее, меняя угол проникновения и заставляя меня самого затрястись от предвкушения. Рваными толчками веду нас обоих к пику, мажу губами и языком по дрожащим плечам. Вылизываю краснеющую под поцелуями кожу, вытрахивая из нас двоих последние тревоги этого дня. Замечаю, как её пальцы на спине разжимаются, тянутся ко мне. Переплетаю их со своими, вдалбливаюсь ожесточённее, до сдавленных стонов. Она порывисто вдыхает и снова кончает теперь уже с моим именем на губах. Хриплое «Даник!» эхом отбивается от стен душевой и уносит меня наверх следом за собой. Наполняю её до предела и утыкаюсь лбом в кафель над Тининой головой. Дышим тяжело, перемешиваем пульсирующее удовольствие. Тина разворачивается на трясущихся ногах и обессилено падает мне в руки. Трётся носом по груди, обхватывает ладошками мою спину. Меня всего лихорадит от последствий накатившего оргазма. Нахожу покой, накрыв губами ямочку между Тининой шеей и плечом, и мы замираем в наслаждении. Струи гладят наши переплетённые тела мягкими прикосновениями, а любимые губы растягиваются улыбкой где-то под моим подбородком. — Обещаю, что когда-нибудь всё же покажу тебе скучный секс, но сегодня не судьба, — шепчу, и Тина смеётся, осторожно лаская мои лопатки подушечками пальцев. Сжимаю разморенное тело сильнее и подхватываю звуки её голоса. Вибрации тихого хихиканья на моей груди согревают рёбра тёплой волной, и я нежусь в Тининых руках, бесконечно долго прислушиваясь к любимой переливчатой мелодии, — я так невозможно сильно тебя люблю. — Почти так же сильно, как я тебя? — лукавой усмешкой скользит по моему лицу. Откидывается лопатками мне на ладони, подставляя грудь моим беспокойным губам. С удовольствием жмусь к разгорячённой коже, замирая над пульсирующим сердцем. Оно гулкими толчками реагирует на мою близость и рассказывает обо всей глубине, в которой меня хранит. Там, в его безбрежном омуте, каждая клеточка эхом отстукивает моё имя. Отчего-то начинаю слышать эти звуки так чётко и однозначно, что становится нечем дышать. Накрываю губами рвущуюся мне навстречу любовь и, наконец, понимаю, что нашёл свой покой. Желанный намоленный берег. Получается, родные были правы. Всё-таки доплыл.