В любви, как на войне

Начало мая оказалось самым жарким из тех, что мне приходилось переживать. Каждый человек в академии закатал рукава по локоть и обмахивался всем, что имело схожие с веером черты: книги, ладони, платки — всё стало незаменимо в столь глумливую погоду. Кто-то променял фраки на обычные лёгкие рубахи, а кто-то вообще стал отрицать любую верхнюю одежду. Ничего хорошего я в этом не видел, но разве можно переубедить потных невежд, уставших от палящего зноя? Продвинутые маги даже решили придумать новые заклинания, дабы температура не была столь ощутима: собрались рано утром группами, да начали шаманить на первом этаже, прямо на холодном полу. Но в нашем корпусе таких людей немного. Или мне попросту не выпало их встретить. Один я пусть и вспотел, как свинья, но продолжал носить длинные одежды. А как иначе? Если я позволю себе слабость — весь план пойдёт прахом. Да и в тюрьму загреметь совершенно не хочется. Чёртовы шрамы… Никогда не думал, что буду ненавидеть себя за правильный выбор. Сам себе проблем придумал, а последствия расхлёбывать жаба душит. Остаётся только абстрагироваться от этого ненастья и думать о чём-то ином… Мы с генералом дожидались дальнейших инструкций от короля, а потому находились на базе военной академии уже три недели. Сколько мы ещё здесь пробудем — неизвестно. Но ко всему начинаешь привыкать, и жизнь потихоньку входит в привычную колею. И даже Кэмпбелл уже не кажется столь невыносимым. Я сумел свыкнуться с его высокомерием и вечным «принеси-подай». Даже удивительно. Но к очередному моему несчастью, вблизи жилых корпусов решила расположиться небольшая речушка. В такую погоду она казалась оазисом посреди знойной пустыни. Какой чёрт потянул меня пойти к водоёму вместе с остальными солдатами, я не знаю. Но факт остаётся фактом. Все присутствующие тут же, без капли стеснения, принялись стягивать с себя рубахи, скидывать кожаные ботинки, стаскивать брюки вместе с бельём. Толпа абсолютно нагих мужчин решила остудиться. Мне хотелось завыть от экой несправедливости! Вода выглядела столь заманчиво и успокаивающе, но желания мочить одежду не было совершенно никакого. В итоге, я лишь грустно умылся, протёр горячие волосы и уселся на плоский камень, чтобы дождаться Гиббса, который обещал заглянуть к офицеру вместе со мной. Жара действует усыпляюще… На секунду задумываюсь, что всё не так плохо… но всего на секунду. Кэмпбелл в компании двух взрослых мужчин вышел просто из ниоткуда. Они, подобно тем, кто весело бултыхается, разделись догола. Мне даже показалось, что солнце стало сильнее припекать. Генерал явил собой ожившую статую греческого бога. Капельки пота смазались и заблестели, создавая под знойными лучами эффект свечения. Действительно, будто дело рук самого Микеланджело! Я тяжело сглотнул. Приятели, с которыми Эван пришёл, уже зашли в воду, но сам мужчина вдруг притормозил, будто ощутил на затылке мой пристальный взгляд. Нет-нет-нет, только не это! Чёрт. Он обернулся. Улыбнулся так добро и начал приближаться ко мне. Только этого сейчас не хватало. Видимо, я — единственный человек, оставшийся на берегу — привлёк его пристальное внимание. Чёртовы шрамы! — Мюрат, — вздрагиваю от обращения. — Почему один тут сидишь? Упорно стараюсь смотреть в широкие чёрные зрачки, обрамлённые синей радужкой. Но это невероятно сложно, особенно сидящему человеку. Для этого приходиться запрокинуть голову назад, да и это не помогает. Глаза всё равно тянет вниз. — Одежду мочить не хочу, — нервно выдыхаю и постукиваю пальцами по раскалённому камню. — А раздеться не пробовал? Хорошо, что моё лицо уже давно сгорело и побагровело, иначе бы румянец выдал меня с потрохами. Смотрю на Кэмпбелла так напугано, что от привычной усмешки, появившейся на его лице, панически прикрываю рот, желая скрыть промелькнувшую улыбку. Избежал одного позора, но влип в другой. Когда же он оставит меня в покое? Выглядит так, будто знает все мои грязные мысли! Эван прикусывает щёку изнутри, оглядывается по сторонам, и его взгляд снова замирает на мне. Не припоминаю случая, когда чувствовал себя столь неправедным грешником. А он тянет ко мне изящную ладонь и треплет рыжие волосы. Стараюсь убедить себя, что прикрываю веки от яркого света, а не от удовольствия, которое приносит секундная ласка… но ловлю себя на том, что не хочу, чтобы он прекращал. Прихожу в себя только когда его ладонь соскальзывает с моей разгорячённой головы, а сам он что-то говорит. Говорит достаточно медленно, а я не могу и слова разобрать. Меня окончательно разморило. Всё киваю, да надеюсь, что этот голый мужчина не задаёт мне никаких вопросов. Мой блистательный момент стыда заканчивается, когда генерал наконец-то уходит к остальным. Провожаю его поджарую фигуру печальным взглядом. Красивый он всё-таки. Такой, каким настоящих воинов в книгах описывают. Понимаю, почему о нём юные дамы любят переговариваться: высокий чин, доброе лицо, живой ум, да холост, ко всему прочему. Ещё немного, и я буду ревновать своего генерала к скопищу молодых поклонниц. Теперь всё пылает не только снаружи, но и внутри. Воспротивиться бы этому, но не могу. Притягивает он меня к себе чем-то, что я не в силах описать… И это сейчас было не про его задницу… Чёрт. Неприличные мысли лезут в голову сами собой. Впервые думаю об Эване в подобном плане. Гиббс, похожий на мокрого пса, вывел меня из некого транса. Стоило только сказать пару фраз о том, как хороша водичка, и что зря я не пошёл. Я даже слегка удивился приступу неожиданной разговорчивости моего соседа. Своего стиля он не нарушал никогда. Предпочитал «глупой болтовне» тишину — мне удалось выведать это ещё в первую неделю нашего сожительства. Наконец, юноша молча оделся и пошёл вперёд, шлёпая по земле босыми ногами. Мне оставалось плестись за ним. Неудача первой дуэльной встречи с Кэмпбеллом заставила меня задуматься над собственной формой. На поле боя противник форы не даст, и я так и останусь лежать в земле с пронзённой грудью, подобно какой-то падали. Такой исход меня не устроил. Я не стремился быть с генералом на равных, но хотел хотя бы заслужить его уважение, а с моей репутацией это будет не так-то легко. Пришлось взять себя в руки и найти свободное время в расписании дня. Тренировки мне необходимы, оно и понятно: пролежал в позе бревна чёрт знает сколько. После того, как мы с Александром разошлись в разные стороны, начал действовать. Именно в разгар дня в кабинет моего начальства соваться не стоило. Голодные или сытые, но в это время они всегда были злыми. Разумных причин для этого я не нашёл, но эта закономерность проглядывалась сама собой, стоило только потревожить этих злобных мантикор. Таким образом, время определилось само собой. В поиске места я не заморачивался. Приметил тот самый закоулок, недалеко от которого красуется домик прислуги. Пойдёт. Какая, в конце концов, разница, где тренироваться? Главное, чтобы никто меня не увидел. К сожалению, как я успел упомянуть ранее, погодка стояла адская. Пот проявился на лбу ещё до начала каких-либо физических нагрузок. Занятие наедине с самим собой продвигалось тяжело. Со стороны, скорее всего, я выглядел, как сумасшедший старик в теле юнца, размахивающий из стороны в сторону старой шваброй. Шваброй? Ах да, оружие нам на содержание не выдали, а потому первое время решил довольствоваться тем, что Бог послал. Зашёл прямиком в этот сарай, схватил палку, похожую длиной на шпагу, на конце которой была намотана тряпка. По весу не подходило ни в какой степени. Мне выпал очередной способ продемонстрировать собственную смекалку: внутри домика, на полочках, лежали маленькие ситцевые мешочки, предназначенные для семян, но уже пустые. Я схватил их и наполнил камушками, после чего привязал к самодельной «сабле». Я бы за всю жизнь не смог отделаться от позора, какой несомненно почувствовал бы, встреть меня кто-нибудь из свиты моего генерала. Потому что та сценка, которая разыгрывалась, выглядела до нелепости комичной. Перед глазами у меня уже плыло. Солнце находилось в Зените, а от его гнетущих лучей никак не удавалось скрыться. Мне показалось, будто сзади послышался шорох, но, обернувшись, я понял, что там пусто. Голова разболелась сильнее обычного. Моя необычная тренировка закончилась, когда желудок распрощался с пищей. К этому моменту ноги окончательно подкосились, и швабра выпала из ослабевших рук. Не в состоянии справиться с головной болью, я поплёлся к лекарю, чтобы попросить у того настойки. Ноги заплетались и не слушались. Занятие в самый разгар солнечной активности не претендовало на роль лучшей моей идеи. Судя по всему, мною был схвачен тепловой удар. Запах капель и мазей успел стать ненавистным. Как только слышу его, сознание тут же отбрасывает в минувшие дни, полные настоев и целительной магии. Невыносимо. Еле-еле, скользя по стенке, дохожу до комнаты, в которой помимо меня сидят ещё двое таких же: с одного края скамьи юноша с фингалом и заплывшим лицом, а с другого худой парень, совсем ещё мальчик, с глазами в кучу и подрагивающей нижней губой. Занимаю стул напротив. Откидываю голову, часто дышу. Пить хочется. Мигом осушил бы сейчас кувшин воды! Приподнимаюсь и оцениваю обстановку ещё раз, но спасительной влаги нигде не вижу. Почему же мне так не везёт? Парень с фингалом залетает в кабинет первым, громко хлопнув дверью. От этого звука моя мигрень только усилилась. Всё против меня. Замечаю, что мальчуган значительно расслабился, а то сидел до этого, как на иголках: спина прямая, руки на коленях. Теперь умостился на деревянной скамейке поудобнее, даже на спину облокотился. — Обижает? — не знаю, с какой целью решаю задать вопрос. Паренёк вновь принимает вид натянутой струны и испуганно таращится. — Вы это мне? — перед тем как спросить, удостоверяется в том, что мы с ним здесь одни, а значит, докучать мне больше некому. В ответ удостаиваю его кивком. — Нет, — мотает коротко остриженной головой, а у самого голос непроизвольно дрожит. Встаю с подобия табуретки, чтобы подсесть к мальчику ближе и провести «воспитательную беседу». Подумываю об очередном геройстве: защите от хулигана. Но в следующий момент не вижу уже ничего, кроме мигающих звёздочек, квадратиков и прочих нездоровых вещей. По инерции делаю два шага вперёд и падаю. Перед абсолютной темнотой успеваю пройтись лицом по старому паркету и ощутить жгучую боль в переносице. Терпеть не могу потерю сознания. Когда буквально вырывают из реальной жизни, и не знаешь, сколько это продлится. И если приснится кошмар — редко удаётся вовремя прийти в себя. Ещё и мнимое головокружение преследует, сбивая представление о действительности. Но, слава Богу, я очень скоро вернулся в сознание. Ощущаю себя помято, но гораздо лучше, чем до этого. На лбу у меня лежит мокрая тряпка, крайне приятная при нынешних обстоятельствах, а возле меня стоит лекарь, заканчивающий свой сеанс. Водит руками вдоль тела, проводя через меня энергию, и я чувствую бесконечный поток умиротворения. Мышцы приятно сводит. Когда доходит до головы, я готов заскулить от удовольствия! Всё-таки, этот человек — мастер своего дела. Снимает мокрый компресс и кидает его в корзину с грязным бельём. Жар постепенно подступает. Снова. — Советую вам отлежаться остаток дня. Отлежаться… Отличный совет, учитывая, что следовать ему мне попросту невозможно. Кэмпбелл меня и при смерти заставит бегать по корпусам! Теперь же, я, вроде как, здоров, в чистом сознании, значит должен не то что бегать, а носиться. Но доктор, к сожалению, не знает человека, под чьим началом я служу. — Вас уже ждут на выходе. Пусть доведут до комнаты в целости и сохранности. Теперь и Александр знает о моём обмороке. И что может быть прекраснее? Такими темпами все вокруг начнут считать меня больным тюфяком. Хотя я уверен, что Гиббс не станет никому об этом рассказывать. Понимающий он, видите ли. Но моё больное сознание, вопреки уверенности, уже успело выстроить целую историю. Благодарю своего спасителя и выхожу в комнату ожидания. Шмыгаю носом и сразу чувствую резкую боль. Упал я неудачно. Надеюсь, что отёк не появится. Местные офицеры, слыхавшие о Леоне, могут подумать, что я вновь к бутылке приложился… Отвлёкшись на размышления, чуть не впечатался в кого-то. Не успел прийти в себя, как тут же начал сыпать извинениями. Лучше бы и дальше глядел в пол, потому что встал передо мной никто иной как Эван. — Что вы здесь делаете? — неловко, да ещё и шёпотом, спросил я. Почему же я теряюсь, когда приходится говорить с этим человеком…? — Пришёл спасать своего адъютанта, — Кэмпбелл сложил руки на груди и притих. Из меня вылетело что-то среднее между «ой», «извините» и «спасибо». — Поберегите здоровье, вы мне живым нужны, а извинения свои оставьте. Как он умеет сочетать в себе невыносимого генерала, заставляющего подчинённого работать до умопомрачения, и такого прекрасного человека, вновь открывшегося передо мной с новой стороны? Аккуратнее ему надо, а то я и привыкнуть могу. — Я в полной норме, — как-то даже не хочется пользоваться его проснувшейся добротой. — В другой раз отработаете, — добавляет погодя, да так двусмысленно, что воображение рисует мне картинки. Он моментально сокращает между нами расстояние и хватает меня под локоть. Первые десять метров ещё стараюсь отнекиваться и убеждать, что со мной всё более чем хорошо (и это правда), но потом бросаю все попытки и подчиняюсь. Каждый из нас за оставшееся время пути не проронил ни слова. Но тишина представилась не смущающей, а даже правильной, будто так и должно быть: два мужчины идут под руку и молчат. Кэмпбелл зарылся глубоко в себе, хмурился, вздыхал тяжелее обычного. Я же только удивлялся и никак не мог подобрать нужную тему для разговора. А потом просто расслабился и поплыл по течению. Путь до нашей с Гиббсом комнаты показался мне короче обычного. Сам Александр после нашего с ним похода к офицеру должен был отправиться вместе с ещё несколькими людьми в город за покупками. Вероятно, он уже уехал. Под пристальным вниманием я доковылял до кровати и плюхнулся на неё, причинив себе ещё большую боль. Эван же выдвинул скрипящий стул, удобно задвинутый под письменный стол, и сел подле меня, хотя по всем моим предположениям, ему логично было бы пойти заниматься своими делами. — Что-то не так? — очень надеюсь, что он вдруг не передумает и не скажет, что мой постельный режим окончен и сейчас самое время плестись работать. — Всё хорошо. Если, конечно, не брать в расчёт ваше плачевное состояние. Выглядит он очень серьёзно. Руки скрепил в замок, голова высоко поднята. Ещё немного, и я поверю, что он хочет отчитать или выгнать меня. Хотя где тут вообще моя вина? Погодой я управлять не умею, контролировать обмороки пока тоже не научился. Тогда и ругать меня, получается, не за что. — Решил, что раз нам предстоит проводить много времени вместе, то стоит узнать друг друга получше, — мужчина сделал акцент на последней части. Не нравится мне это. Лучше бы пару нелестных слов в мою сторону кинул, чем так. Узнать Кэмпбелла, безусловно, интересно. Вопросов у меня накопилось предостаточно. Но наш диалог подразумевает и обратное — меня будут допрашивать. А вероятность сболтнуть лишнего, когда ты притворяешься другим человеком, довольно велика. А ставить всю операцию под жирный знак вопроса желания не возникает. — Если в будущем нам вместе служить, то доверие должно присутствовать, — говорит разумные вещи. — Согласны со мной? Киваю. Интерес всё-таки берёт верх над моей разумностью. Да и вопрос этот был риторический, другого ответа не подразумевал. Как генералу можно ответить «нет» на желание познакомиться поближе? Но отпугивать его своей любопытностью не спешу, жду разрешения. — Что бы вы хотели знать обо мне? Да как он это делает? Ни за что не поверю, что каждый раз угадывает то, о чём я думаю, совершенно случайно! Неужели мне не повезло настолько, что Кэмпбелл ещё и телепатией владеет?! — Вы читаете мысли? — я так испугался своей гипотезы, что выпалил предположение почти криком. Глядит на меня, подобно сове. Потом отводит глаза и смеётся. Второй раз за день! Да что с ним такое? Отчего тот суровый генерал вдруг начал хохотать, как малое дитя? Куда делась его серьёзность? — Откуда такие выводы? — отводит упавшую на лицо прядь назад, заправляет за ухо. Всё ещё посмеивается, стараясь перебороть приятное чувство. Отмахиваюсь от встречного вопроса. Очевидно, что он не телепат, и так вышло ненароком. Наконец задумываюсь серьёзнее, осознавая, что следующего такого опроса может и вовсе не случится. Что в его загадочной личности действительно меня интересует? — Вы, — притихаю, даже не начав, — когда пошли на службу? — поразмыслив, поясняю. — Молодой такой, а уже генерал. Кажется, затронул запретную тему. Лицо его всё ещё не выглядит враждебно настроенным, уголками губ даже улыбается, но глаза заметно потухли. На такие вещи я всегда обращаю внимание. — Вообще, я попал в эту среду, когда мне ещё шестнадцати не было, — Эван отстранённо оглядел комнату. — Сам я из семьи генерала, а потому судьба моя изначально была предопределена, — остановился и задумался. — А в генеральстве моём сыграл случай. Хорошие люди попадались. — Вы успели овдоветь? Не слышал о вашей жене. Мои слова чем-то рассмешили Кэмпбелла, и он, вроде бы, успокоился. — Я с пятнадцати лет думаю только о своей карьере и большую часть времени провожу среди мужчин и на сборах, почти не бываю дома. Как вы сами думаете, мистер Мюрат? Он явно остался доволен своими словами. Я подметил иронизирование его яркой чертой, ещё когда задавал ему глупые вопросы, касающиеся разных бумажек. Но если раньше эта черта выводила меня из себя, то ныне я чувствую какое-то расслабление, стоит ему высказать ироничное замечание. Потому его ответ устроил меня. Но, всё же, странно это. Неужели за десять лет он так никого и не встретил? Судя по тому, как легко он в этом признался, никакой несчастной любовью тут и не пахнет. Не может же его сердце быть столь холодным, я просто не верю в это! — О вас много чего говорят в светских кругах, — пытаюсь оправдаться. — О вас не меньше, — щурится. — Так какова же ваша истинная история? — Моя жизнь до прислуживания одному генералу была не менее интересной, чем ваша, если вам любопытно, — я принялся выдумывать на ходу и повернулся вполоборота. — Что же, Мюрат, попробуйте меня удивить, — Кэмпбелл устроился поудобнее и принял вид внимательного слушателя. — Говорю сразу: конец оказался печальным, — драматично смотрю на заходящее солнце, будто обрезанное оконной рамой, и стараюсь казаться серьёзнее. — Смотрите, до слёз не доведите! — усмехается и забавно морщит нос. Никакой увлекательной истории, подходящей под образ казановы, в моей жизни не было. Необходимо было соврать. На ум сразу пришёл роман, недавно одолженный у Александра, который глотал любую литературу с небывалой скоростью. К моему истинному восхищению, мой сосед мог прочитать толстенную книженцию всего за один вечер! В общем, вооружившись историей, я принялся за рассказ: — Встретил я однажды девушку. Родители её были людьми строгими, в монастырь отдать хотели, — повествователь из меня получился никакущий. — Когда услышал эту историю от неё, то захотелось, конечно же, помочь. Влюбился я в неё. У моего отца, как и у её, нравы старые, не могли мы получить благословение. Выход был один — бежать. Тайно покинули наш родной город и превратились для всех во врагов да предателей, — на этом моменте я решил, что стоит пересказ свой оканчивать, а потому концовка получилась смятой. — В общем, изменила она мне потом. Мучился я долго, в родное поместье вернулся с позором, даже сам в монахи постричься хотел… Генерал слушал меня настороженно, не перебивал, но и интереса особого не показывал. Я решил продолжить, пока окончательно не сбился. — А потом отправила она мне письмо, где клятвенно извинялась. Я хотел было всё бросить — так жаждал простить её и вернуться назад! Для отца это стало последней каплей, и вот я здесь. — Это же «История кавалера де Гриё и Манон Леско», разве нет? — предполагает Эван и смотрит на меня даже без презрения. Когда только он находит время для художественной литературы? — Да вас прямо не обмануть, — встречаюсь на секунду с его глазами, но тут же отвожу свой взгляд в сторону. Смысла отнекиваться и стараться убедить в обратном у меня нет. — Плохой из вас лжец. Руки вас выдали. На протяжении всего времени разговора вы их заламывали, — кивком обращает внимание на мои пальцы, которые я дёргаю даже сейчас. — Какой же была ваша жизнь в действительности? Что стало для отца последней каплей? И непрерывно глядит на меня. Не спрятаться даже, хотя очень хочется. Демонстративно отворачиваюсь и недолго молчу. — На самом деле, пил я много — пьяница. Никаких осуждений не следует. Возможно из-за того, что многие солдаты выпивают. Для храбрости или для здоровья, не суть. Дело привычное. — Тогда отлежись пока, — Кэмпбелл произнёс это с неким беспокойством, что не могло не польстить мне. Случайно перешёл на «ты», даже не заметив этого. — Ближе к вечеру буду ждать у себя, новости от короля пришли. — Хорошо, понял, — неужели наше пребывание в окрестностях военной академии подходит к концу? — Тогда я пойду, — генерал встаёт, поправляет идеально выглаженные брюки и кидает на меня прощальный взгляд. — Даже в лобик не поцелуете перед уходом? — от скромности не умру. Генерал старается держаться сосредоточенным, но хмыкает и вскидывает одну бровь. Не знаю, освещение это такое, или он действительно краснеет? Эван умеет смущаться? Уже стоит около выхода, как вдруг добавляет: — Мюрат, пейте меньше. Наглость Вам не к лицу.