***
Гитара была гораздо легче в освоении, нежели скрипка. Так же обучение проходило в довольно непринуждённой атмосфере: новоиспеченный учитель не был строг и не срывался на него за каждую неправильно сыгранную ноту. Наоборот, он, если совсем всë было плохо, подходил со спины и взяв его руки в свои, направлял в нужную сторону, показывая как надо. Да, первое время Себастьян был напряжëн и зажат, помня, как проходило обучение дома, но потом, найдя около сотни различий, он всë же смог переключиться и расслабиться, начиная получать от игры удовольствие. Он совершенно не помнит, когда начал широко улыбаться, и совершенно бы не заметил, как ветер растрепал ему волосы, если бы знакомый ему не сообщил бы об этом. — У тебя так волосы делают только во время занятий музыкой? — Весело не то спрашивает, не то утверждает бродяга, указывая пальцем на шевелюру, что игнорируя закон притяжения Земли и кучу лака, встаëт торчком. Блондин пожимает плечами, но прилизать волосы в подобающую причёску не спешит.***
Они учатся… Долго. Очень долго. Солнце уже наполовину скрывается за горизонтом, окрашивая небо во все оттенки жёлтого. Бродяга шумно застёгивает молнию, пока Себастьян отряхивается и приводит себя в порядок. Подросток не улыбается, в душе поселяется какая-то неожиданная тоска. — Забери. — почти просит он, не глядя, и протягивает лилового — на проверку цвета гитара оказалась вовсе не розовой, как казалось сначала — цвета инструмент знакомому. — Ты чего? — Улыбается тот — Себастьян не видит его неловкую улыбку, но отчётливо улавливает в интонации. — Она твоя. — Мне негде еë спрятать… — Невольно делится блондин. И это горькая правда. В тайник гитара бы не поместилась, а другие места регулярно обыскиваются, отчего неутешительный вывод напрашивался сам — инструменту в доме нет места. Да даже если бы и было, играть он на нëм всë равно бы не смог. — Ну ладно… Полежит у меня до завтра. — Произносит бродяга, охватывая ладонью гриф, — ты ведь завтра как? — Думаю завтра, как и послезавтра… — Рука медленно отпускает гитару, — я не смогу выйти на улицу. — Почему? — Удивлённо спрашивают его, с лёгким интересом в глазах. — Я буду заниматься музыкой дома. — неопределённо поведя плечом, лжёт скрипач. Потом тëмноволосый выводит его из парка и проводит почти что до дома; всю дорогу они разговаривают о музыке и многом другом, не задерживаясь ни на чëм конкретном и обходя стороной неподходящие темы вроде семьи, и причин домашнего обучения. И неизвестно каким образом, но на волне вдохновения, Себастьян договаривается со своим спутником о следующей встрече. Ровно в полночь, у помойки, где они познакомились. Стоя под дверьми дома и смотря вслед уходящему другу, Швагенвагенс медленно начинает осознавать весь вес своих необдуманных решений и их приблизительные последствия. За один день он успел нарушить слишком много правил, что может значить лишь одно — будет больно. Но этот день того стоил.***
Ему, в какой-то мере, повезло. В доме, не считая дворецкого, никого больше не было. Всë семейство отсутствовало по причине того, что их позвали в дом старого знакомого. — Сэр Себастьян, — от скрипучего голоса и напущенной вежливости дворецкого хочется скривиться, но подросток, не без усилий, сдерживается. — Вас не было на ужине, так что я разогрел вашу порцию. Прошу к столу. Услышанное удивляет. Раньше Ровд не стеснялся окунуть его с головой в грязь даже когда отец сидел буквально в метре, а сейчас… Его вполне можно было вынести — дворецкий, конечно, продолжал кривиться и плеваться возмущениями, но он будто делал это по привычке. Яда, или чего-то близкого к нему, в еде также не оказалось. А сидеть за огромным столом в гордом одиночестве оказалось на редкость неприятным опытом. Дальнейшее время парень тратит на рисование и всë таки забирает точилку, пряча в тайнике. А потом семейство Швагенвагенсов вернулось домой… Лицо и глаза Лидии ничего кроме холодного равнодушия не показывают; у неë не дрожат руки, а голос, когда она произносит его имя, ни разу не подводит. Но каким-то шестым чувством подросток всë же понимает, что она боится. Даже не так — она в ужасе. И когда он видит отца, понимает, что страх сестры не беспочвенен. Густав пьян и зол. — Быстро в мой кабинет. — От рычащего приказа он невольно вздрагивает, но подчиняется, понимая, что даже секунды промедления могут стоить ему слишком дорого. А дальше будто сами врата ада разверзлись над ним. Каждый удар намного сильнее предыдущего и их так много, что кожа под ними просто разрывается, начиная обильно кровоточить, рубиновыми каплями падая на паркет. Сдержать слёзы не удаётся даже после второго — или четвëртого? Он уже сбился со счета… А зачем он вообще считает? — удара. Парень бесшумно плачет, сдерживая шипение и болезненные стоны, позволяет слезам стекать по лицу, смешиваясь с кровью на полу, и не предпринимает никаких попыток к сопротивлению. Знает, что это бессмысленно. Мама… Она, кажется, впервые за всë время пыталась за него вступиться. Оттаскивала отца за плечо, жалобно просила остановиться и смотрела полными мольбы глазами. Отец не слушает, лишь наотмашь бьёт еë по щеке, и женщина падает прямо у его ног, тут же прижимая ладонь к горящему следу от руки и спеша отползти от мужа куда подальше. На еë счастье, глава семейства решает еë не трогать. Удары снова возобновляются. Рана — это уже не множество отдельных, а одно целое — пульсирует, отбивая ритм сердца по всей руке; красная кровь стекает по предплечью и ладони, окрашивая их и пальцы – после очередного удара держать руку на весу стало физически невозможно — что трясутся не переставая. Себастьян горбится, задыхаясь, глотает воздух ртом, и почти ничего не видит из-за слёз, застилающих глаза. Но так как наказание ещё не закончилось, он не имеет права уйти в комнату. — На улицу ты больше не выйдешь, ты! — Голос главы семейства всë ещë полон злобы, а от количества выпитого его уже качало в разные стороны. — Ты у меня все лето будешь заниматься музыкой! Ты понял? Младший Швагенвагенс тяжело дышит сквозь ком в горле и сжатые зубы, держится целой рукой за горящее от боли запястье. Кажется, что боль физическая смогла выжечь даже все чувства, оставляя лишь одну, ярко выраженную – ненависть. Поняв, что от него ждут ответа, парень медленно поднимает голову, даже не пытаясь как-то скрывать своих эмоций или того, на кого они были направлены. — Я… Все лето… Буду заниматься музыкой… Отец… — задыхаясь, цедит он. Но даже так он смог выплюнуть последнее слово с особой неприязнью. — Каждый день… Я буду заниматься музыкой… Секунда молчания. Ему не было страшно, и он стойко выдерживает надменный взгляд старшего блондина. — Вот теперь я тебе верю. — Гордо подняв голову, наконец, отвечает Густав и неровной походкой направился к выходу в коридор. На пороге он вдруг замер; мать испуганно вжалась в колонну. — Перед сном — в душ! — Отдаëт мужчина приказ. — Ты выглядишь так, словно вылез из… Помойки… И выходит, громко хлопая дверью. Тишину помещения нарушает лишь тихий плач мамы и его, Себастьяна, тяжëлое, сквозь зубы, дыхание.***
Кровь никак не хотела останавливаться, отчего влажное полотенце медленно, но верно из белого становится красно-розовым. Отражение в зеркале также оставляет желать лучшего: глаза были красными и опухшими, а одежда была измята до такой степени, будто его протащили по всему городу за ноги. Скинув одежду, подросток осторожно забирается в ванную, включая прохладный душ. Раны щиплют и жгут от воды пуще прежнего, но ему всë же удаëтся рассмотреть результат наказания. И, чëрт… Всë очень плохо. Лидия будет волноваться… А ему ведь ещë предстоит не только рассказать ей о своëм плане, но и уговорить пойти с собой. Ему хотелось, чтобы она смогла увидеть то же, что и он; он бы даже поделился с ней гитарой и, возможно, они смогли бы хоть раз сыграть вместе. Стоя под напором воды, парень проводит в ванной чуть дольше времени, нежели обычно, давая себе время подумать.***
Лидия заходит у нему почти сразу же, как он возвращается в комнату. Заходит так же тихо, сжимая в руках аптечку. Он зачем-то выдавливает из себя кривую улыбку — хочет показать, что всë хорошо, волноваться не о чем, но сестра лишь поджимает губы и неодобрительно качает головой. — Это хотя бы стоило того? — Задушенно спрашивает она, когда сокращает между ними расстояние и берëтся за запястье. Раны снова открываются, и девушка едва успевает прижать к тыльной стороне руки бинт, отчего тот мгновенно пропитывается кровью. — Да. — Коротко кивает он, не опуская глаз. — Ну, рассказывай. — Вздыхает она, отрезая ножницами часть бинта и принимаясь за ставшую уже рутинной работу. И Себастьян, бросив взгляд на пузатые часы, принялся за долгий, но по-своему удивительный рассказ.***
— Это не сработает, — терпеливо выслушав весь рассказ брата, выносит вердикт девушка. — Это будет сложно, — поправил еë Себастьян, — но это сработает. Недоверчиво покачав головой, Лидия оглядела его. Парень не допускал ни капли фальши в свой взгляд, не позволил проявиться чему-то, что помогло бы ей усомниться в его логике. Он действительно верил в то, что говорил — и знал, что описанное им будущее возможно. Его слова почти смогли убедить еë в том, что ещё вчера она назвала бы невозможным. Но ей было страшно. Она боялась не за себя, о, нет — она боялась именно за него, и каждый раз, стоило хоть малейшей надежде зажечься в еë сердце, забинтованное запястье тут же попадалось в поле зрения, напоминая одним своим видом о том, что скрывается под ними и за что. — Если уйдем оба, нас могут заметить. — «Но делать что-то вместе гораздо безопаснее, чем одному!» — Повторяет младший еë слова, отчего девушка кривится как от зубной боли. — Здесь не тот случай. — Лидия, пожалуйста, — взмолился он, — ты должна сходить со мной и посмотреть на всë своими глазами. Себастьян понимал, что сестра могла не принять его вывод, и в чём-то, возможно, была бы права, но позволить ей усомниться сейчас стало бы ошибкой. Поэтому он подаëтся ближе, почти вторгаясь в еë личное пространство, чуть крепче сжимает пальцы на еë плече, стремясь придать значимости своим словам. — Да даже если и так — я всë равно не смогу покинуть дом. — Отрицает блондинка, — мне, Господи, как бы это банально не прозвучало, нечего надеть. А если этот надоедливый дворецкий заметит, что моя повседневная одежда пачкается быстрее обычного? Это вызовет вопросы. Парень ощущает острое желание взвыть в голос: сестра уже почти поддалась уговорам, но еë что-то останавливало, а время встречи неумолимо приближалось с каждой секундой. — Одень пижаму? — Предлагает он, на что получает весьма красноречивый взгляд: «и этот идиот — мой брат». — Между мужским комплектом и женским есть много различий, чтобы ты знал. — Всë же поясняет Лидия. — Да откуда же мне было знать! — «Я в пижаме тебя ни разу не видел». Себастьян сжимает зубы, напряжённо бегая взглядом по комнате и пытаясь придумать ещë хоть что-то. — Тебе бы стоило поторопиться, ты уже опаздываешь, — Лидия кивает головой в сторону окна, выводя его из раздумий. Но какой в этом смысл? Он хотел, чтобы они могли насладиться этим вместе, чтобы сестра хоть на пару часов смогла почувствовать ту же свободу, что и он. Чтобы хоть на пару часов смогла освободиться от тех оков, которыми отец обвязал еë с ног до головы. — Это к лучшему. А я зато смогу тебя прикрыть в случае чего… — Улыбается голубоглазая, открывая шкаф и протягивая ему однотипный комплект одежды, состоящий из штанов и рубашки. Однотипный… Штаны… Рубашка… — Ты можешь надеть мою одежду! — Внезапно осеняет Себастьяна и судя по удивлëнному лицу сестры, он опять выразил свои мысли вслух. Лидия краснеет не то от злости, не то от смущения, но не успевает она и слова вставить, как он заваливает еë всеми возможными аргументами. Девушка раздражённо закатывает глаза на вновь протянутую ей — не в физическом смысле — руку, но понимает, что давно уже проиграла эту битву. Ей и самой не меньше хотелось нарушить эту границу дозволенного, но никогда не хватало решимости и уверенности, какой бы она сильной не казалась со стороны. И пусть сейчас, едва ли понимая, почему поверила этим словам — она хотела рискнуть. Всё-таки слишком много пустых дней они проживают в этом особняке. И вчера, наблюдая за тем, как жизнь угасает в глазах брата, она слишком ярко представляла себя такой же: неспособной спастись, но понимающей и принимающей свою судьбу. Эта фантазия, так сильно похожая на реальность, вызывала страх и осознание собственного бессилия, а так же — желание закричать, вцепиться руками в жизнь и бороться до последней капли крови. План брата выглядел безумным, но имел право на жизнь. В конце концов, когда-то давно идея о тайнике выглядела столь же безумно… — Ладно! — Соглашается она, выхватывая из шкафа ещë один комплект одежды. — но ты отвернешься и не будешь смотреть, понял?