Добыча

Вилланель        Мегаполис Валенсия, доброжелательные испанцы, духота и солнце. Я прячу себя под шляпу, скрываю тело под свободным белым платьем с о-образным вырезом и длинными рукавами. Дополняю его деревянными бусами и браслетами. Водитель забирает меня из отеля и отвозит в место, где я смогу впервые пересечься со своей целью. Карло Пиаццо, высокий шатен, судебно-медицинский эксперт, обаятельный, улыбчивый, хорошо одетый, будущий труп. У меня его расписание на неделю, и он очень занят своей жизнью. Помимо работы, всевозможные встречи, но он не забывает о себе и здоровье, записан дважды на этой неделе к психологу, чем, интересно, занят мой психолог? Я пишу Еве, но она не ответила даже на мои предыдущие сообщения. Для человека, что хотел следить за перемещением самолёта в небе через приложение, она не сильно заинтересована тем, как я долетела.        Уже несколько дней я слежу за Карло. У меня нет вариантов, как его убить, точнее, их полно, я не могу выбрать. В какой-то момент я готова переехать его машиной и полететь в Париж, мне всё это быстро надоело. Страстные ночи в Испании мне по вкусу, но мотание днём за Карло, по жаре, не оставляет во мне озорного запала. Я развлекаюсь с туристами, что напиваются до потери пульса и совсем ничего не помнят о проведённой со мной ночи, их кровь сладка, в этом можно потеряться. Пробую взять себя в руки, но в моих мыслях ничего, кроме голода и Евы. Я думаю о наших переписках, о встречах ночью, о том, как я опутана ей, поглощена. Тот секс на прощание будто пленил меня. Пытаюсь говорить с ней об этом, но она уводит разговор в сторону. Она не сразу вышла на связь, но долго за это извинялась. Наши переписки меня заводят, я прошу скинуть фото засосов, что я оставила на её шее, и она присылает. В эту ночь я запираюсь в своём номере и мне никто не нужен.        Ева не делала мне больно, не предавала, не приручала, не дарила подарков, секс не стал необходимостью, ревность не встала на первое место. Но тихими словами, неловкими объяснениями и импульсивными поступками у неё получилось разрушить меня куда эффективнее. Так со мной ещё никто не играл. Чтобы я, находясь в другой стране, не могла закрыть глаза, не представив тепло рук и дыхание. К концу недели я заработала апатию к чужим телам, и кровь других стала по вкусу как из кружки. Я всё же обгорела на солнце, а видеть беззаботную жизнь Карло мне настолько надоело, что я решила покончить с этим.        Карло Пиаццо приглашён на День рождения, ещё в самом начале недели я организовала себе работу среди фуршета. Мне нравится строгий смокинг и бабочка, убийство со стилем, что может быть лучше? Отправляю фото Еве и получаю сообщение с чёрными сердечками. Последние дни она часто спрашивает о моих делах, приходится врать о работе.        Разносить алкоголь унизительно, хочется быть гостем, а не прислугой. Карло пришёл один, и я понимаю, почему он проявляет больше внимания к мужчинам: ни одна девушка в роскошном платье его не заинтересовала. Звучат поздравления, именинница, смазливая девушка, сильно привлекающая внимание гостей, скачет от восторга. Музыка отвратительна, в разгар веселья Карло заскучал. Я выбрала самый острый нож на кухне, спрятав его в фартук. Мы встретились, Карло улыбнулся мне, подхватив фужер шампанского с моего подноса, и я последовала за ним взглядом. Освещённая и громкая вечеринка заканчивалась ближе к полосе пляжа. Уже стемнело, и деревянный настил вёл к тёмному, шумному морю, он шёл по нему. Когда силуэт стал еле заметен, я избавилась от подноса и ступила на доски.        Я не торопилась, он сам загнал себя в ловушку. Тёплый воздух с моря трепал мои волосы, ударял в лицо. Я глубоко дышала, уже чувствуя свободу и сжатый в руке билет в Париж. Карло обернулся, всё же услышав мои шаги.       — Извините, не стоило идти так далеко за моим пустым фужером, — в шутку сказал он, раскинув руки.        Он пьян, но уверенно держится на ногах, ставит фужер на заграждение.       — Отличный вечер, чтобы закончить его здесь.       — Я бы хотел побыть один.       — Я тоже. Ремарк писал:«Без любви человек не более чем мертвец в отпуске, несколько дат, ничего не говорящее имя. Но зачем же тогда жить? С таким успехом можно и умереть…»       — Триумфальная арка? Я читал эту книгу, — Карло отворачивается к морю, моя цитата навела его на грустные мысли, как иначе, но я помогу ему избавиться от них.        Невзрачно холодный нож блеснул в моих руках, я сделала несколько шагов к Карло, зажала рот ладонью и резко вонзила нож в его сонную артерию. Он обмяк и навалился на ограждение, что-то хрипя и вздрагивая телом. Запах крови ударил по мне, я выдернула нож, и кровь брызнула на пристань. Когда её поток иссяк, я прижалась к ране ртом, высасывая остатки.       — Подними руки и медленно повернись.        Услышав это за своей спиной, я тут же почувствовала присутствие двоих, но почему я не услышала их раньше? Отпуская бездыханное тело Карло, я поворачиваюсь на голос. Передо мной двое в чёрном, они переглянулись, направляя на меня своё оружие и двигаясь ко мне. На их ботинках песок, они не шли по доскам, поэтому я не услышала, а из-за крови я не чувствовала никого другого.       — Вы всё неправильно поняли, я спасла его от одиночества, это другое…       — Руки! Опускайся на колени.        Понятия не имею, кто они, но настроены серьёзно, выполняю их просьбу. Один убирает оружие и достаёт наручники. Я не могу позволить себя поймать: страх перед заключением, безвыходность, эти запахи и люди. Я решаюсь дать отпор, протянув запястья, сотрудничаю, как им кажется. Ко мне медленно приближаются и держат на прицеле. Я выхватываю пистолет за дуло, толкаю от себя, звучит выстрел, и обезоруженный громко падает на пристань. Я поворачиваюсь к другому, но он набрасывается, валит меня с ног, ещё один выстрел и резкая боль пронзает моё тело, я тоже стреляю. Пуля вошла и вышла из меня, проделав путь насквозь, из раны вытекает чёрная кровь, я пытаюсь не отключиться от боли. Развязываю фартук, прижимаю его к ране на животе. В нашу сторону светят фонари, через несколько минут здесь будет полиция, я поднимаюсь на ноги.        Несколько метров боли, и мне нужно, чтобы со мной кто-то был. Ева не поймёт, я её напугаю, звоню Хелен. Бабочка на шее душит, срываю её, расстёгиваю верхние пуговицы, если бы я была человеком, уже бы сдохла. Но моя кровь, похожая на нефть, чёрная и вязкая, покидает меня медленно. Гудки прервались.       — Хелен, меня ранили, — выпалила я, оборачиваясь назад.       — В очередной раз прямо в сердце? Что ты хотела, связываясь с людьми?       — В меня стреляли!       — Ты всё сделала?       — Да, он мёртв, а вместе с ним ещё двое, что хотели меня задержать.       — Полиция?       — Тебя совсем не волнует, что я ранена?       — Заживёт за пару недель, регулярно питайся. Так это была полиция?       — Нет, прав мне не зачитывали, и значков я у них не видела. Кто-то выследил меня, кто-то знает.       — Не паникуй, убирайся из Валенсии как можно быстрее, мы разберёмся.       — Ты прилетишь ко мне?       — У меня много дел, тебя сильно ранили?       — Пуля прошла насквозь.       — Выделяй больше адреналина, как я тебя учила, сосредоточься. Приезжай домой, я о тебе позабочусь.       — Нет. Если за мной кто-то охотится, я не приведу их в дом. Поговори со мной, чтобы я не отключилась.       — Как ты это допустила? Кто знал, что ты улетаешь?       — Никто. Хотя… Ева        Сообщения от Вилланель перестали тревожить мой телефон, наступила тишина, в которой я осталась одна. Это конец недели, все эти дни были безумно тяжёлыми. Я возвращаюсь с Нико от гостей. В машине с ним я чувствую себя подавленной и уставшей эмоционально. Я столько нервничала, переживала и боялась за Вилланель, что поймала себя на мысли: быстрее бы уже это случилось. Балансировать на грани самой себя мне слабо удаётся, вечное желание напиться и пуститься в бега меня не покидает. Я надеялась, что когда мы побудем в гостях у Джесс и её новорождённого малыша, я забудусь, но меня ждал неприятный укор со стороны Нико. Он заметил много цветов в гостиной и спросил у Джесс про аллергию, от которой она отмахнулась. Он поймал меня на лжи, и я думала, что он устроит мне допрос, но он молчит, ведёт машину и не смотрит на меня.       — Цветы предназначались мне. Я соврала, чтобы ты не ревновал. Они от девушки, от Вилланель. Это секретно и касается работы.       — Мне наплевать, Ева.        У нас уже неделю нет секса, и, возможно, как бы я не пыталась скрыть, он заметил следы на моей шее. Мы дома, и я иду в душ, уже как ритуал, я вспоминаю то, что случилось между мной и Вилланель перед тем, как мы расстались. Как я вернулась в кабинет и увидела её тревогу на лице, а затем оно смягчилось, одна бровь поднялась, губы разомкнулись. Она стала искусителем, она стала той, от кого не откажешься даже под предлогом адекватности. Я налетела на неё, горячие, волнующие вибрации в моём теле превратились в энергию и желание, и я всё выплеснула. Я целовала её и раздевала, я не знала, как делать и что делать, но была одержима процессом. Я помню её запах, дрожь, помню стоны, спущенный мокрый хлопок, в который я вцепилась пальцами, я помню её вкус. Я довожу себя сейчас, прокручивая в голове каждую деталь того визита. Тот ливень, ту трель телефона и долгий оргазм, до которого я смогла её довести.        Мне снился тревожный сон, уверена, она была в нём. Моё настоящее, терпеливое, ждущее лежит рядом со мной на подушке, я не тревожу его. Яичница надоела, что, если сделать сэндвичи с индейкой? Я отодвигаю в сторону упадок настроения, своё бессилие и заторможенность и бездумно готовлю завтрак. Нарезая индейку, я отвлекаюсь на телефон, на дисплее имя Каролин, в такое раннее время, должно быть, что-то важное.       — Я слушаю.       — С началом нового дня тебя, Ева, надеюсь, не разбудила?       — И вас с началом. Нет, я не в постели.       — У меня новости о Вилланель, — я не перестала резать, подпирая телефон плечом к щеке, — Слежка дала результаты, она ранена, — нож соскользнул и вспорол мою кожу.       — Чёрт! — выругалась я.       — Ева?        Я быстро открыла воду, подставив руку под холодный поток, в раковину потекла красная вода. Вилланель ранена? И только?       — Я порезалась, со мной всё в порядке. Её поймали?       — Нет, она убила свою цель и одного из наших, а тот, что выжил, в критическом состоянии и выдал минимум информации. Мы развернули поиски, но, похоже, она больше не в Валенсии.       — Что мы можем?       — Нет никаких улик, и заявиться в дом к Камбеллам мы не можем. Нужно найти её, ты знаешь, где?       — Нет, с чего бы мне знать? — возмутилась я. Париж, конечно, Вилланель в Париже.       — Ты должна вспомнить обо всех местах, что она упоминала в разговорах. Она ранена и уязвима, она прячется. Останься дома сегодня, тебе небезопасно передвигаться.       — Почему?       — Вилланель может догадываться, кто мы, кто ты.       — Я могу уехать к родителям? Я буду помогать оттуда, если что вспомню, тут же наберу вас.       — Неплохая мысль. Хьюго пришлёт тебе билет, мы возьмём расходы на себя. Нико поедет с тобой?       — Он не сможет оставить работу, учебный год в самом разгаре.       — Один билет для тебя, пока в один конец. Будь осторожна, Ева.       — Постараюсь.        Убрав телефон, я перевязываю руку. Меня трясёт, не от вида крови и не от боли, дело в ней. Вилланель жива, и я единственная знаю, где она. У меня буквально есть адрес, который она не забыла написать, когда мы прощались в её кабинете. Если я приеду, а её там нет, значит, она подозревает меня и не стала рисковать. А если она там? Мой визит будет много означать. Тот секс, я позволила себе это, потому что думала, что Вилланель больше не будет в моей жизни. Я хотела, чтобы она красиво ушла из неё, так же, как появилась.        Вилланель ранена, вдруг ей нужна помощь? Я должна полететь, сначала в Брюссель к маме, чтобы не вызывать подозрения, а оттуда сразу в Париж. Даю шанс Вилланель выйти на связь, может, отговорить меня или наоборот, убедить. Сообщения улетают, но, как и вчерашние, остаются непрочитанными. Я доделываю сэндвичи одной рукой. За завтраком я скажу Нико, что мне позвонила мама, она неважно себя чувствует и ждёт меня.

***

       Всё валится из рук, порез ноет, напоминая о себе. Уже вечером Хьюго прислал мне бронь, но найти билет из Брюсселя в Париж оказалось нелегко, пересадка требовала от семи часов и больше. Я всё равно упрямо направляла себя вперёд. Объяснив всё Нико, я собрала небольшой чемодан и приехала на рейс в Брюссель за три часа.        Вилланель не отвечает, бесполезно её набирать. Смотрю на адрес, на её почерк, я никогда так не поступала, на меня это не похоже. Я останавливаю себя у огромного табло рейсов. Я словно сама себя хватаю за руку и отдёргиваю. Что я делаю? Бегу из дома и от работы? Бегу от своей жизни или себя? Очевидно, Вилланель меня не ждёт, и её просьба приехать в Париж отменилась, как только она получила пулю. Я не уверена до конца, что Вилланель смогла добраться из Валенсии в Париж, но я верю в это. Долгое пребывание в аэропорту развивает стойкое ощущение, что я сошла с ума! Я лечу на встречу со своей смертью! Если Вилланель догадалась или, ещё хуже, узнала, наверняка, я стану следующей жертвой. Теперь я оборачиваюсь чаще. На таможне, на контроле, когда иду по трапу. В самолёте я хочу вскочить с места, даже в самый последний момент, но удерживаю себя. Здравый смысл подавлен, я просто хочу увидеть её и убедиться в том, что она жива.        Брюссель встречает хорошей погодой, мама чуть не сбивает с ног от радости. Мы часто созваниваемся, но это не заменит личной встречи и тёплого, родного объятия. На меня сыпется вопрос за вопросом, а я в прострации, могу лишь объяснить, что попала сюда проездом, но у нас много времени.        День с мамой пошёл мне на пользу, я пришла в себя, разобралась в том, что мне нужно, и, может, поэтому я стою в аэропорту и лечу в Париж с другим настроением? Я поднялась ранним утром, так и не сумев заснуть хоть на полчаса. Попрощалась с мамой, не стала брать чемодан, взяла всё необходимое, что поместится в ручную кладь, и уехала. С этого момента я соучастница, никакого оправдания, я не выдала местонахождение Вилланель, я не осталась у родителей, вполне вероятно, что я об этом пожалею. Ведь обе стороны, какую бы я не выбрала, опасны для меня.

***

       Раннее парижское утро прекрасно. Шуршание шин редко встречающихся машин, курлыканье голубей на брусчатке. Свинцовое небо сгущается над крышами домов, но не делает город серым. Запах кофе и опавшей листвы, ночью был дождь, и всё напиталось его свежестью. Я приехала в излюбленное место миллионеров, авеню Фош, 16 округ. Вся улица будто обрамлена с двух сторон аллеей из благородных каштанов, я осматриваюсь напоследок и захожу в многоэтажный дом. Клочок бумаги с адресом уже истрепался, я слишком часто вынимала его из кармана в самолёте и за день в Брюсселе. Я хотела думать, что это приглашение, которое не отменить. Мы не говорили о том, что если… Она хотела верить, что я приеду, а я думала, что у меня не будет вариантов. Её поймают, я смирюсь. Жизнь непредсказуема. Я здесь. Меня встречает сонный консьерж, спрашивает, к кому, я называю фамилию, но он мотает головой, тогда я говорю имя.       — Кнопка двенадцать в лифте, последний этаж, пентхаус. Предупредить о вашем визите или вас ждут?       — Ждут, — соврала я.       — Хорошего вам дня.        Я волнуюсь, даже чувствую, как трясутся руки, нервно перебирающие край пальто. Лифт плавно останавливается. Передо мной длинный коридор, в конце которого одна дверь. У Вилланель нет соседей, звать на помощь некого. Я так устала добираться сюда, это стоило мне всех сил и нервных клеток. Конец волнению, я стучусь в дверь. Когда спустя несколько минут тряски и предвкушения Вилланель не открыла дверь, я решила тронуть ручку. Я ещё помню, чем закончилось всё в прошлый раз, как я вошла в чужой дом и обнаружила смерть. Нет, будь Вилланель смертельно ранена, она бы не добралась сюда. Дверь поддалась. Высокие потолки сразу кинулись мне в глаза, запах масляных красок ударил в нос, его ни с чем не перепутать. Полнейшая тишина нагнетает удары моего сердца. Я бросаю сумку и иду вперёд, осматриваясь, стягивая пальто. Странно, что многие картины сняты со стен, стоят на полу в рамках, отвёрнутые от мира. Я подхожу к одной из них, позолота почти полностью сошла с неё, отклонив на себя тяжёлое обрамление, я заглядываю и вижу женщину. Кареглазую, с пышной копной волос, обнажённую, боже, прячу это от себя, оглядываясь назад. Здесь мало света, все окна занавешены портьерами. Сколько здесь комнат? Оставляю пальто на софе. Мне немного жутко, и я дрожащим голосом произношу её имя, как мне кажется, в пустоту. Акустика разносит его по углам, но никакого ответа. Я выхожу из просторного зала и попадаю в комнату с беспорядком, случайно наступаю ногой на кисть. Мольберт стоит у стены, какие-то картины накрыты тканью, какие-то лежат прямо на полу, у окна треснувшее деревянное распятие высотой в два фута, и оно выглядит жутко. Я обхожу большие деревянные ящики для авиа транспортировки картин и натыкаюсь на Вилланель. Это было так неожиданно, что, возможно, я издала странный звук испуга. Сердце бешено забилось, руки стали ледяными, она здесь, я нашла её.        Вилланель сидит на полу, откинувшись спиной на книги, что, в свою очередь, странно разложены вдоль стены. Рядом с ней бутылка недопитого бренди, тюбики с краской, она спит, и все её руки испачканы по локоть. Я могу её чертовски напугать своим вторжением. Мне ещё не приходилось видеть, как она спит. Это самые безопасные минуты рядом с ней, когда она молчит, когда не убивает даже взглядом.       — Вилланель? Не пугайся, это я, — сделав пару шагов к ней, я случайно задела ногой пустую банку из-под газировки, та с шумом прокатилась по полу, и Вилланель, вздрогнув, пробудилась.       — Ева?        Почему-то в первую же секунду я почувствовала, что пора бежать. Её тёмный взгляд исподлобья, металлический голос. Она не напугана и не поймана, это я попалась.       — Ева, какого чёрта ты здесь делаешь! Тебе надо уйти, — она прижала ладонь к своему боку, я не могу спросить её о ранении.       — Что с тобой? Тебе плохо? — я приблизилась и опустилась на колени.       — Нет, не надо близко! Зачем ты здесь!       — Между нами было твердое «может быть, однажды», и я решила это перечеркнуть, согласиться на твоё приглашение, приехать сюда. Вилланель? Почему ты так смотришь на меня? — я протянула руку к её лицу.       — Ты порезалась? Не трогай меня.       — Ты не отвечала, я решила приехать, сделать сюрприз.       — Сюрприз? — Вилланель щёлкает языком, вздёрнув брови, края губ подёргиваются от чего-то сдерживаемого.        Я готова признать, что мои слова чушь, и, может, действия будут красноречивее. Пытаюсь быть осторожна, не понимаю, почему она себя так ведёт, может, она знает, кто я? Мою рану на ладони пощипывает от того, что я её распрямляю, касаясь лица Вилланель. Она будто терпит это прикосновение, от него на её бледном лице складывается линия между бровями, глаза темнеют сильнее, и это завораживает. Как она это делает? Разомкнув губы, она выпускает тяжёлый выдох, не замечала, какими острыми выглядят её резцы. Она хватает меня за обе руки, секунда, и удар об пол, она повалила и прижала собой.       — За сюрпризы здесь отвечаю я, Ева.       — Ты испачкаешь меня краской.       — Это не краска, — Вилланель смотрит на свои руки и медленно переводит взгляд на меня, — Это моя кровь.       — Ты пугаешь меня.       — Я голодна, тебе лучше не сопротивляться.       — Я, конечно, тоже жду наших встреч до дрожи. Чувствую себя наркоманом, кем-то глубоко увязшем в зависимости, но на полу? Вилланель, не обязательно так грубо, мы можем заняться этим в постели.       — Не понимаешь до последнего, да? Не вырывайся, терпи.        Возможно, я хотела оттолкнуть её, сбросить с себя, но она прижалась губами к моей шее, а затем в моих глазах потемнело от боли. Я вскрикнула, но не смогла пошевелиться. Это укус, она проткнула мою кожу клыками, больно и до странного жарко. Голова тяжёлая, кончики пальцев — онемевшие, я не чувствую, как хватаюсь ими за её плечи.        Вилланель предупреждала меня, каждый раз говорила про голод, про желание укусить, она не человек! И это я тоже слышала! Это она порезала мне палец в клубе, я же видела, как она слизала кровь! Она уже кусала меня, в машине, в ногу, оргазм был так силён, что я стерпела боль. А когда она просила показать рану в уборной того Стэйк-хауса? Она терпела, она каждый раз сдерживалась. Вилланель хотела убить меня в парке! Её поведение, теперь всё так очевидно! Как я могла быть так слепа? А та убитая девушка? Её рука была перебинтована, Вилланель не раз её кусала, а затем убила. Перерезанное горло, лужа крови, я закончу так же? Мой разум тускнеет, я слабею, а она не останавливается. Мои глаза жжёт от слёз. Ей даже не пришлось везти меня в лес, хотя я знаю знаменитый Булонский лес в шаговой доступности отсюда. О нём она говорила, что увезёт меня туда? Она планировала моё убийство в Париже? Я вышла на этот выстрел сама. Уже не так больно, адреналин приходит на помощь. Вилланель такая тяжёлая, и она так громко сопит, высасывая из меня кровь, её клыки ещё во мне, а кончик языка танцует между ранами. Я должна помешать ей, может, она сама хочет этого, просто уже не может остановиться.        Это безумие — делать так сейчас, но я забираюсь рукой в её штаны. Я обнаруживаю, что она возбуждена, и мои пальцы, словно невероятные раздражители, заставляют её вздрогнуть. Я легко нахожу центр, мои кончики пальцев покалывает, но онемение ушло, я мягко рисую круги по её горячей плоти. На грани потери сознания и бреда, я делаю это. Проникаю между складок, погружаюсь до первой фаланги пальца, Вилланель двигает бёдрами, она хочет глубже, я тоже хочу врезаться в неё до своего предела, надавливая ладонью на остальную область. Я вонзила палец в пульсирующую тесноту, сделала поступательное движение и вывела его. Ужалила влажным кончиком её твёрдую горошину клитора и готова была вновь войти, как почувствовала, что её челюсть разжалась. Боль пронзила меня с новой силой, но тут же утихла.       — О, Ева, ты такая молодец, — растерянная улыбка расплывается по её лицу, на её губах моя кровь.        Я понимаю, что сейчас она меня не убьёт, мне удалось остановить её, хоть ненадолго. Мою шею печёт, чувствую, как стучит не задетая артерия. Вилланель целует меня в губы, я отпускаю себя, сдаюсь, она лишила меня адреналина, ничего не осталось, даже сил на движение в ней. Сколько раз она представляла себе, что поцелует меня в рот с этим металлическим привкусом моей крови? Целует развязно, я сглатываю слюну, поддаюсь её языку, чувствую, как кровь скатывается к затылку, неприятно щекоча. Истекать кровью перед вампиром? Очень вовремя, как и тянуться к ней порезанной рукой, откуда я знала! В поцелуе я касаюсь кончиком языка её клыка, и это её останавливает.       — Они очень чувствительны, Ева, — я рада слышать её дразнящие нотки голоса, она возвращается, её тьма отступает.        Стоило мне подумать так, как она настигла мою руку в своём белье и надавила, принуждая продолжать толчки. Она двинулась к шее, и я затряслась, от испуга, что всё повторится вновь, что она лишь позабавилась, устроив перерыв.       — Нет, пожалуйста, — шепнула я упавшим голосом.       — Я больше не сделаю тебе больно, Ева, — она слизывает кровь языком.       — Отпусти меня.        Моя просьба оказывается услышанной, Вилланель не держит мою руку, и я отступаю, мне хочется на воздух, я хочу оказаться где угодно, но не здесь.       — Держись за меня, — просит она.        Сейчас я не удивлена тому, что она может меня поднять, почему меня это не смутило тогда? У машины? Когда она догнала меня и унесла в салон. Я обнимаю её, нерешительно прижимаясь к груди, закрываю глаза, пытаясь побороть тошноту и головокружение, она много взяла.        Похоже, мы в спальне, Вилланель опускает меня на кровать, мягкую и прохладную, снимает с меня обувь.       — Я сейчас приду, не убегай, — усмехнулась она.        Бежать? Вряд ли я в состоянии даже пройтись по комнате. Я стараюсь не заплакать вновь. В голову приходит странная мысль, вынув телефон из кармана, я включаю диктофон и кладу его на тумбочку. Вилланель быстро возвращается, и мне хочется кинуться к ней в объятия, чтобы она пожалела меня. Но, это из-за неё я в таком состоянии. Если я знала, что она зло, то теперь, кто она? Куда хуже? Она смыла кровь со своих рук, укладывает меня на бок и убирает волосы назад. Молчит, тишина звенит между нами. Открывает спиртовую салфетку, запах ударяет в нос, даже тонизирует. Протирает место укуса, я стараюсь не шипеть, не дергаться, но это больно. Широкий пластырь, её пальцы с аккуратностью приклеивают его. Открывает ящик прикроватной тумбочки, вынет верёвку или наручники? Я готовлюсь к худшему, но в её руках плитка шоколада. Отламывает дольку и подносит к моим губам.       — Не бойся, это обычный шоколад, наверное, тебя сильно мутит.        Она делает это со всеми? Высасывает кровь и угощает шоколадом? Я очередная жертва, не более? Шоколад тает во рту, Вилланель забирается на постель, ложится за моей спиной, минута, и её рука на моём бедре. Её дыхание в моих волосах, и она так близко прижимается ко мне, я отодвигаюсь.       — Ева, прости меня, пожалуйста.        Я судорожно сглатываю, чтобы подавить слёзы, поворачиваюсь к ней. Её глаза сейчас чисты и невинны, они светлые, но я всё равно вижу в них тьму, теперь я не смогу видеть что-то другое.       — Вот оно, я знала, что когда-то ты посмотришь на меня именно так. Будешь бояться, и презирать меня.       — Знала, значит, могла предотвратить?       — Не могла.       — Это вторая половина правды?       — Теперь ты знаешь.       — Нет, я не знаю, что ты такое?       — Я миф, сказка. Про это снимают сериалы, фильмы, наряжаются на Хэллоуин. Именно так все думают, не допуская, что это может быть реальностью, чьей-то… Моей. Я столько раз признавалась тебе, но ты это не воспринимала. Я уже пробовала твою кровь, дважды, а ты всё равно не понимала.       — И ты решила…       — Нет, я голодна, ты так не вовремя. Я бы и дальше сдерживалась.       — Это больно.       — Да, бороться с инстинктом больно.       — Нет, то, что ты делаешь, какую боль причиняешь. Мне больно, и страшно. А ты! Ты просишь прощение, будто, за мелкую пакость.       — Что я могу сделать? Это моя природа.       — Ты раздаёшь боль и страдания, а что ещё хуже, влюбляешь в себя.       — Ева…       — Кто-то умирал? Я чувствовала, что ты не готова была остановиться.       — Не хочу, чтобы ты знала об этом.       — Значит, да?       — Да, Ева, умирали. Кто-то всегда умирает, на это есть столько причин, мы рождены для этого.       — Но время, Вилланель, у всех оно разное, и ты, смеешь его сокращать?       — Не люблю тяжёлые разговоры.       — О, убьёшь меня?       — Тебе кажется лучше.       — Наверное, твой грёбаный шоколад творит чудеса!       — Ты вправе злиться.       — Я хочу уйти.       — Боюсь, сейчас я тебя отпустить не могу.       — Я в плену?       — Добровольном. Ты сама приехала сюда, я не отвечала, тебе не стоило.       — Я волновалась!       — Ты ещё можешь относиться ко мне как раньше.       — Это утверждение? Просьба? Вопрос?       — Не отталкивай меня.       — Я хочу пить.       — Принесу тебе, — вздыхает она, поднимаясь, — Только, без глупостей, Ева.        Могла бы я сейчас встать и добежать до двери? Возможно. До лифта? Нет. Я отключаю запись, сохраняю, теперь у меня есть доказательство, которого так жаждет Каролин. Вилланель вовсе не обязательно убивать кого-то ещё, чтобы попасться, всё есть на записи. Я осматриваюсь: высокий потолок, классическая лепнина, паркетный пол, большое панорамное окно, — всегда представляла себе так парижские апартаменты. Здесь много шика, но ничего вычурного, сдержанность во всём, чёрно-белая гамма, современная мебель. В этой комнате нет картин, будто Вилланель специально оставила пространство свободное от них. Здесь другой запах, будто был разлит флакон духов и пропитал здесь всё, я уверена, это невозможно выветрить. Я пытаюсь сесть, чтобы посмотреть в окно, Вилланель появляется в арке со стаканом воды. То, что она утолила голод мной, могло её вылечить? Она выглядит совсем другой, ей явно лучше.        Вилланель забирается обратно на постель, пока я пью воду маленькими глотками. Она опускает голову на мои ноги и смотрит в потолок. Я беру подушку, подсовываю под свою спину и не возражаю, что она легла на меня.       — Можно? — она просит мою руку, я не доверяю: кто знает, что у неё ещё на уме, — Я ничего тебе не сделаю. Просто хотела спросить, что случилось, как ты поранилась?        Не могу сказать правду. Я поранилась, узнав о том, что случилось в Испании. Я была взволнованна и рада тому, что она жива? Или я испугалась, что она на свободе и лишь ранена? Не знаю. Почему она позволяет себе задавать мне вопросы!       — Приготовление сэндвичей может быть опасным. Как и приезжать без предупреждения.       — Давай переспим?       — Что? Ты серьёзно? — нервный смех вырвался из меня.       — Ты завела меня. Кровь сильно возбуждает, а ты к тому же ещё и забралась в моё бельё. Это было неожиданно и приятно. Но мало.       — Я хотела остановить тебя. Любым способом. Это самозащита.       — Ева, ты такая врунишка. Скажи мне, что тебя смущает? Мы занимались сексом в машине и в моём кабинете, не очень удобные места. А здесь… Париж и моя кровать, всё, что нужно, не так ли?       — Тебе настолько безразлично? Ты не только вампир, но и немного псих?       — Немного?       — Я ещё не разобралась в этом.       — Я сделаю тебе…        Заткнув её рот ладонью, я пытаюсь переварить эту ситуацию. Она готова вести себя так, будто ничего не случилось, но нет! Мой мир только что перевернулся! Мне больно и страшно, я не в безопасности, а моё сердце… Я правда хочу относиться к ней иначе, возможно, любить. Чувства, что у меня есть к ней, даже сейчас разбиваются об её тьму. Она не для меня.       — Уйди. Оставь меня. Мне нужно подумать, — резко говорю я, она кивает, я убираю ладонь.       — Я могла убить тебя и всё ещё могу. Думай, но помни об этом.       — Ты угрожаешь?       — Предупреждаю. Не усложняй.       — Ненавижу тебя ещё больше, — процедила я.       — Это любовь, глупышка.        Я ни за что бы не заснула после такого события, но отсутствие сил и потеря крови — я даже подумать ни о чём не успела. Я заснула в самом небезопасном для себя месте — в её спальне. Вилланель не тревожила меня, проснувшись, я удивилась тому, что уже смеркается и что в квартире играет музыка, но она совсем меня не беспокоила. Включив лампу рядом с собой, я привстала, чтобы допить воду. Сложно было не заметить рядом с собой доску, на которой был закреплён лист бумаги. На нём карандашом была написана я. Вилланель была в спальне, пока я спала, и следила за мной! Боже, у неё идеально получилось, а значит, все те картины её. Талантливая убийца с двуликим лицом. В первые секунды хотелось порвать рисунок: я так зла на неё, и никакая романтика в мире ей не поможет загладить вину, — но меня остановило желание сохранить это. Я голодна, но не хочу вставать, нападаю на оставшийся шоколад. Ищу в Интернете информацию о вампирах, что-нибудь похожее на правду. Вилланель неожиданно появляется в арке, проехавшись ногами по паркету.       — Я хотела, чтобы ты переспала со мной, а не с моей постелью. У вас, кажется, тесные отношения, я ревную.        Стараюсь не улыбаться, концентрируюсь на боли и злости, что испытываю к ней. Она в строгом, чёрном костюме, пиджак на голое тело, не в первый раз, ей нравится так одеваться, вызывающе, подчёркивая свою сексуальность. Танцует беззаботно и легко, на самом деле, забираясь в меня, в мои мысли, под мою кожу. Чего она добивается? Чтобы я обратила внимание на её поднявшееся настроение? Она убить меня хотела! Прищуриваю взгляд, прикусив губу изнутри, — я не поддамся. Вилланель накидывает шёлковый шарф на свою тонкую шею, один виток, и тянет его в разные стороны, двигая бёдрами. Я решаюсь опустить глаза в телефон.       — Ну, Ева, — стонет она.       — Прекрати, — огрызаюсь я.       — На самом деле, это для тебя, — она приближается, и меня неосознанно начинает трясти, — Подберём тебе шарфик, чтобы скрыть мою оплошность.       — Оплошность? — усмехаюсь я, телефон в сторону, хочу видеть её наглые глаза.       — Не допущу такого больше, обещаю. Всегда буду спрашивать. Как тебе этот? Может, этот?        Вилланель достаёт из кармана пиджака ещё один шарф, я не подпускаю её к себе, двигаясь вглубь постели. Её это не особо останавливает, схватив меня за лодыжку, она тянет на себя, к краю кровати.       — Примерим? Какой тебе больше нравится? Здесь, в Париже, много кто носит элегантные шарфики, что скрывают француженки? Страстные отметины любовников или вампиры здесь чувствуют особый голод? Знаешь, Париж всегда меня возбуждал, а где возбуждение, там и жажда.       — Оставь меня.       — Давай ты будешь мягче. Я извинилась, а вот ты за свою грубость вряд ли будешь извиняться.       — Всё заслуженно, мне не за что извиняться. Можно мне уехать? Я хочу домой, к мужу.       — Ты приехала сюда ради меня. Я вместо него. Сядь.        Мне бы хотелось смотреть сейчас документалку с Нико или заниматься бумажной работой за своим любимым столом, может, готовить ужин? Только попадая в неприятности, начинаешь ценить обычные вещи. Я сажусь перед Вилланель, свесив ноги с высокой кровати, она встаёт между ними, касается моих волос.       — Обожаю твой беспорядок на голове, эти кудри, у твоей матери такие же?       — Мне достались волосы отца.       — Прекрасные гены. Особенно кровь, твоя достаточно редкая.       — Не повязывай, я не буду в этом ходить.       — Завяжу как галстук и отведу тебя поужинать в отличный ресторан.       — Ты не слышишь? Я не хочу, меня душит, — убираю её руки от себя.       — А когда ты носишь водолазки? Мне кажется, тебе, наоборот, нравится это давление, будто тебя кто-то держит за горло, под контролем.       — Сейчас меня держишь только ты.       — На что ты рассчитывала, когда сюда ехала? Ты хотела меня и тебе этого было достаточно, ты оставила мужа, ты сделала выбор.       — Я не знала, что выбираю. У меня нет настроения проводить с тобой время, мне больно.       — Мне тоже больно, Ева, но я терплю. Для тебя.       — О какой боли ты говоришь?        Вилланель смотрит мне в глаза, она думает, а затем отключается в своей любимой манере. Стеклянный взгляд пустых глаз, я осознанно подталкиваю её к ещё одному признанию. Расстёгивает пиджак прямо передо мной, пальцы так быстро перебирали пуговицы, а затем она погладила края, обнажив себя передо мной. Я уже видела её тело, на работе, помню, как раздела её и застыла на время — красивая. Нет, что-то большее, к ней притягивает. Округлость её груди, напряжённый торс, на котором видно каждую мышцу, эти хаотично разбросанные родинки как созвездия, одна соблазнительно сияет у пояса брюк. Большую площадь занимает повязка, белый квадрат марли, приклеенный медицинским пластырем.       — Что это? Что с тобой? — мне паршиво даётся ложь, надеюсь, она этого не замечает.       — Не буду показывать, зрелище скверное, но, поверь, мне больно. Я могу её не чувствовать, но не хочу. Боль — это всегда заслуженно. Это наказание.       — Значит, и я заслужила?       — Весьма.        Я согласна. Конечно, я заслужила. Изменяя мужу, влюбившись так неосторожно в вампира, да ещё и предавая! Я делаю плохо всем и себе тоже. И мне неожиданно кажется, что в этой комнате Вилланель не главное зло для меня.       — Прикоснись ко мне, — просит она, к моему лицу приливает жар.        Мы не вынесем этого, нужно успокоиться, и я прижимаю палец к её торсу.       — Так? — улыбаюсь я.       — Забавно, — улыбается она в ответ, — Не так.        Заменяю палец на губы, оставляя влажный след на её коже, она хватается рукой за мои волосы и шипит. Я целую ниже и ещё ниже, вдоль бинта.       — Так правильно?       — Ещё, Ева, пожалуйста.        Новый тугой ремень с трудом поддаётся мне, Вилланель трогает линии жил на моих руках и бинт. Расстёгиваю её брюки, они свободно падают вниз, музыка ещё звучит в квартире, акустика делает её звучание особенным, будто она играет в голове. Целую Вилланель жарче, запускаю ладони под пиджак, нежно провожу по её плечам, сбрасывая его к ногам. На её теле остались лишь шарф и бельё. Я сползаю с кровати, встаю в полный рост и всё равно смотрю ей в глаза снизу, развязываю шарф на себе.       — Руки, — прошу я, брови Вилланель вздрогнули в удивлении.       — Свяжешь меня и убежишь?        Неужели она думает, что я могу так поступить сейчас? Прижимаюсь губами к её груди, облизываю вздёрнутый сосок, следую языком выше, обвожу ключицы и дерзко нападаю на губы. Мы отдаём этому поцелую много времени, ещё сильнее заводим себя. После этого она соединяет запястья перед собой, и я их связываю.       — Ты в безопасности. Просто, чтобы ты знала, — шепчет она, вряд ли я могу этому поверить.        Сама снимаю кофту перед ней, она неотрывно следит за этим, мы тяжело дышим, и я чувствую, как всё тело ноет от желания. Это меня раскрепощает, и следом я снимаю брюки. Вилланель коснулась своих пересохших губ языком, руки, хоть и связанные, нагло дернули вниз чаши моего лифа, высвобождая грудь. Я схватила её за шарф на горле и потянула книзу. Стоило ей сомкнуть влажные губы на соске, как я не выдержала и запрокинула её голову, потянув за волосы. Поцеловав её непослушные губы, я решилась повторить, позволив ей больше. Она не растерялась, влажные поцелуи сменялись языком, затем зубами, она покусывала и зализывала. Посасывала соски, кружила по ним языком, прикусывала зубами. Повторяла и повторяла, моё бельё становилось мокрым. Кажется, Вилланель опять оставит отметины на моей коже, если не съест меня заживо. Осмеливаюсь надавить на её плечи, опуская на колени. Она ведёт себя послушно, не заговаривает со мной, выполняет требования. Я вздрагиваю, позволив ей коснуться губами моего белья. Она покусывает хлопок, пытаясь стянуть его зубами, трётся носом, надавливает.       — Хорошо, хорошо! — не выдерживаю я, самостоятельно спустив бельё с бёдер.        Вилланель напала, и я не удержалась на ногах, я села на кровать, расставив ноги, а она начала меня изводить. Язык порхал из стороны в сторону, а иногда надавливал на покалывающий центр. С моих губ срывается низкий вибрирующий стон, это слишком хорошо и напрочь отбивает память. Я отказываюсь думать сейчас о том, как зла на неё. У меня будут искусаны губы от страсти, засосы по телу и ноющие боли в мышцах, но ради того, что происходит сейчас, я потерплю. Каждое нервное окончание во мне зудит и вибрирует, а она знает, где сбавить скорость, а где усилить давление, ориентируясь по моему дыханию и стонам. Сладость, пронзившая мой мозг, ощущения, приливы волн, бесконечный жар и боль в шее от напряжения, всё слилось воедино. Когда Вилланель проникла языком в меня и сразу глубоко, я упала спиной на постель и, выгнув спину, кончила. Оргазм продлился слишком долго, а она не убирала язык, и ничего развратней я в жизни не делала. Мне даже хотелось кричать, но получался лишь стон.        Нащупав шарф на её шее, я потянула его на себя, Вилланель забралась на постель, сжав коленями мои бёдра. Мы слились в поцелуе, я хотела благодарить её за такой оргазм. Я знаю, если мы заговорим сейчас, то всё испортим, а мне так хочется, просто быть с ней. Повалив её на спину, я забираюсь сверху, сажусь ниже её раны, сжав её связанные руки, размещаю их над головой. Натянув её стройное тело перед собой, я провожу пальцами по её ребрам, накрываю ладонями грудь и сжимаю. Вилланель сладко шипит, прикрыв глаза. Должно быть, ей больно глубоко дышать и быть натянутой, но мне тоже больно, и руку и шею, мы квиты. Сегодня в этой постели мы как два раненых зверя, и я её добыча, а она моя, но никаких контрольных выстрелов.        Я осторожно ложусь на неё сверху, пропустив между нами здоровую руку. Стянув шарф вниз, уткнувшись в тонкую шею, вдыхая запах, я трогаю её там. Ввожу в неё сразу два длинных пальца, вонзаюсь между половых губ, на челюсти Вилланель заиграли желваки, я куснула это место на её скулах, она застонала. Вывожу пальцы наружу, выворачивая бахрому лепестков её малых губ наизнанку, жалею, что не вижу этого, и с досадой кусаю её шею.       — Ева, что ты делаешь! Я кончу.       — Слишком рано, — улыбаюсь я, облизывая оставленные мною укусы на нежной коже шеи.        Ввожу пальцы вновь с каждым разом глубже и глубже, я никогда этим не занималась, но раз она так реагирует, я всё делаю верно. Приподнимаюсь на локте, смотрю на её румяное лицо, на то, как блестит её кожа, как дрожат губы. Вытаскиваю пальцы, влажные и горячие, заменяю их уже тремя, Вилланель заелозила, она захотела освободить руки, но остановила себя.       — Смотри на меня, — потребовала я, мне не хотелось, чтобы она отключилась, отвлеклась от нас.        Я быстро толкала в неё пальцы, от чего её стенки пришли в движение, спазматически сжимая меня. Она смотрела мне в глаза томной поволокой, не претендовала на поцелуй, но я сама его подарила. Её губы теперь чувствовались иначе, и я опасливо задевала языком её зубы, в какой момент ей сильнее всего хочется впиться в меня? Я понимаю всех тех, кто был с ней и получал наслаждение: этот трепет, таинство, ощущение, что тебе досталось что-то редкое, эксклюзивное. Об этом никто не знает, и только ты удостоен внимания. Она может быть пустой, механически исполняющей движения, смотрящей в пустоту, а может быть наполнена. Не знаю, какая она сейчас, кончает и стонет в мои губы.        Её первый взгляд говорит о том, что она со мной. Что она удивлена, какой я могу быть, и благодарна за удовольствие. Мы не говорим, я ложусь рядом, и она прижимается ко мне, будто боится, что я сбегу. Что мне делать дальше? Со всем, что я знаю и скрываю? Музыка стихла, тишины стало больше. Вилланель        Ева не знает, как я боюсь дышать рядом с ней, боюсь напугать сильнее и потерять. В мире никому нет дела до меня и моей боли, я давно это поняла, укрепив потребительское отношение ко всему и всем. Но Ева всё меняет. С ней я не чувствую себя одинокой, с ней я чувствую жизнь.       — Пластинка закончилась, нужно поставить заново. Ты развяжешь мне руки?       — Да, конечно.        Мне понравилось, что Ева была решительна, что хотела и владела ситуацией. Я должна была уступить ей, после того, что сделала. Я не сдержалась: слишком слаба и голодна. Нужно было найти кого-нибудь, ускорить заживление, но я предпочла тонуть в этом состоянии. Эта квартира, это место всегда ломало, а затем вдохновляло меня. Растираю запястья, соскальзывая с постели, Ева провожает меня взглядом.       — Я так понимаю, в ресторан мы не пойдём? — обернувшись, задаю вопрос я.       — Мы можем поесть здесь?       — Париж, Ева! Но сделаем, конечно, как хочешь ты.       — Принесёшь мне сумку? Я оставила её у двери.        Всё, что угодно, я готова прислуживать ей и выполнять любой каприз. Меняю пластинку, опускаю иглу, вдыхаю запах винила. Заделываю волосы в высокий хвост, накидываю на тело кимоно. Нахожу ноутбук, в нём сайт с доставкой, несу его, прихватив сумку. Ева успела натянуть на себя кофту и бельё. Я застала её с рисунком в руках, думаю, он ей нравится, и она не зла, что я смотрела на неё во время сна.       — Держи, выбирай, что хочешь, — предлагаю я.       — Нет, выбери сама, — вцепившись в сумку, Ева быстро перебирает содержимое в поисках чего-то конкретного, — Здесь можно курить?       — Нет, Ева. Выйди на балкон.        Возможно, ей сейчас это жизненно необходимо, поэтому я придерживаю при себе своё мнение о том, как это противно. Смотрю на её ноги, на эти икры, в которые влюбилась, как только впервые увидела её в своём доме. Кажется, это было уже так давно. Я могла не заметить её среди гостей или вообще не спускаться, разве это не судьба? Ева вышла на балкон полураздетая, ревную её к Парижу. Заказываю еду, жду её возвращения. О чём она думает? Надеюсь, не о плане побега. Она теперь так много знает. Возвращается, прячет в сумку пачку сигарет и зажигалку, нужно будет выкрасть и избавиться. Достаёт расчёску и резинку.       — Эй! Ты что собралась делать?       — Надоели, хочу убрать назад.       — Не надо, оставь. Можно мне? — я протягиваю руку к расчёске.        Ева садится ко мне спиной, я запускаю руку в пышные волосы, они идеальные, крепкие, мягкие на ощупь, со своим стойким цветом и такие длинные. Бережно перебираю их пальцами, кажется, ей это нравится. Зубчики расчёски скользят по ним, я касаюсь пальцами её шеи, это заставляет Еву нервно передёрнуть плечами и поёжиться.       — Извини.       — Почему в шею? Для вас, вампиров, это что-то особенное?       — Это скорее традиция. В средневековье доступа к телу человека было мало, через одежду не прокусить, если это жертва, то не было времени на то, чтобы раздеть. Шея — единственное открытое место, к тому же если подкрадываешься со спины, очень удобно, — заключила я, потрогав её шею костяшками пальцев.       — Ты же не из средневековья надеюсь?       — Что? Конечно, нет!        Разглаживаю волосы и позволяю себе гладить Еву по голове, касаться прохладных краешков ушей. Если все её вопросы будут аккуратными, я на них отвечу.       — А откуда ты? — аккуратность не её конёк.       — Россия. И мне даже тридцати нет, не думай, что я какое-то древнее зло.       — Что случилось? Как ты стала такой?       — Меня обратили, это не сложно.       — Кто?       — Сколько вопросов, Ева.       — Всё, прекрати, — высвободившись, Ева быстро заделала волосы в хвост.       — Ева?       — Мы не будем плести косички после того, как ты меня чуть не убила!       — Я пытаюсь отвлечь тебя.       — Меня не надо отвлекать!       — Успокойся, ладно? Трудно осмыслить, но ты справишься. Ты должна принять меня, Ева. Я такая, и отчасти, ты влюбилась в это.       — Влюбилась? Я одержима тобой, это не какое-то светлое чувство, это странная зависимость, болезнь. Это нужно лечить, а не привыкать с этим жить.       — У тебя срыв? Мы же спокойно сидели, ты задавала вопросы.       — Ты не будешь отвечать на те, на которые мне нужны ответы. Ты ответишь на те, что удобны тебе!       — Тебе не нужны ответы, чтобы быть со мной, Ева. Просто доверяй мне.       — Не могу, не после того, что ты сделала.       — Брось, — я поднялась, приближаясь осторожно, — Давай, иди сюда, иди ко мне, я тебя не трону.       — Я устала. Устала держать всё в себе, а ты добавила ещё. И как мне жить с этим?       — Ты справишься, я с тобой, — обнимая, я целую её в макушку, прижимаю к себе, и она начинает плакать.       — Это будет максимальная доза, предельный срок нас, но это закончится, потом только безграничное отчаяние.       — Я тебя не оставлю, — упрямо убеждаю я.       — Я оставлю.