FB
«Будто я всё это уже где-то видел» — думал Слава, шагая по коридору школы. Влады рядом не было. Славе на телефон пришло сообщение о том, что она всё ещё болеет. «Всё ещё!» — помыслил Слава удивлённо. — «А она всё это время болела? Ну да, наверное». Всё кругом казалось ему чужим и отталкивающим. Стены родной школы теперь так давили на него, будто он вырос на полметра. Это было не так, однако, ему было тесно. В последнее время вообще мало чего хорошего случалось. Он учился, работал. С трудом тянул себя по остаткам школьной программы. На улице уже апрель подходил к концу. Его перестали узнавать родные и друзья. Словно ничего общего с прежним Славой не осталось. Он не заинтересован своими хобби, неэнергичен, не найдёт времени с тобой встретиться. Он устал. Нет, всё как-то неправильно. Будто он проживает один и тот же день уже несколько раз. Прозвенел звонок. Все вокруг засуетились и в спешке двигались к классам. Слава, наверное, тоже должен был пойти на какой-то урок. Только вот на какой? Он бессознательно, будто на автопилоте, вышел из коридора в опустевшую рекреацию. Там его ждала Оля. Она точно сейчас скажет ему что-то плохое — он это чувствовал или знал, потому что уже был здесь. Что вообще происходит? — Слава, — позвала Оля, пошагав к нему. — Тоже не можешь найти кабинет, где у нас замещают биологию? — Э-э-э… Да. — неуверенно ответил Третьяков и только сейчас понял, почему слонялся туда-сюда без дела столько времени. Он искал кабинет. Наверняка, его тело искало, пока он просто пытался понять, что происходит. — Ну ничего, — Оля только махнула рукой, оглядевшись. — Думаю, мы не одни такие. Коля с Катей и Аней в столовой. И скорее всего вообще не знают, что у нас отменили биологию. Что нам там вместо неё поставили? Не знаешь? — Украинский, — откуда-то из своей головы он практически мгновенно вытащил эту информацию и сумел даже дополнить её. — Но не у моей мамы. У неё сейчас десятый класс. Не знаю, у кого. — Пойдём поищем, — вполне ожидаемо предложила Оля. — Наверное, нам на третий. Слава безмолвно кивнул, и они пошли по пустой рекреации в сторону лестниц. Особо не торопились, будто нарочно, не сговариваясь, условились пропустить побольше времени от урока. Обычно здесь было очень много других учеников, но после звонка коридоры школы выглядели ещё более странно, чем они виделись Славе до начала урока. — Я кажется понял, в каком кабинете у нас украинский! — идейно произнёс Слава и ускорился, поднимаясь по ступеням. Его же голос также казался ему чужим. Будто это не он говорил, будто бы он сидел внутри другого себя и лишь частично участвовал в управлении этим телом. Он ощутил, как Оля, застрявшая парой ступеней ниже, схватила его за рукав белой рубашки. — Постой, — попросила она, заставив Славу обернуться. — Не беги так. — Ты у нас сегодня дежурная? — усмехнулся Третьяков, но всё же затормозил и полностью обернулся к ней, из-за чего они едва не врезались друг в друга — это Олю заставило сильно покраснеть. — Я не для того доучился до одиннадцатого класса, чтобы слушаться, когда мне говорят не бегать по коридору. — Вообще-то… — по инициативе Оли они так и застыли в лестничном пролёте. — Это всё смешно, если не думать о том, что мы действительно уже одиннадцать лет провели в этих стенах друг с другом. В смысле, не конкретно ты и я, а вообще все мы. Наш класс. И остался всего месяц… — К чему ты это? — Слава вопросительно вскинул бровь, но тоже задумался. Словно он уже упустил этот момент, что юрко выскользнул из его рук как мокрый кусок мыла. — Вот бы притормозить… — сказала Оля почти отчаянно, скосив взгляд себе под ноги. — Ты права, — кивнул Слава понимающе и догадался, что сейчас из его губ посыплется поток откровений. Он словно заучил этот текст, чтобы сказать его сейчас. — Даже не притормозить, а вернуться на пару лет назад. Я так скучаю. Было весело, а сейчас уже как-то не очень. Понимаешь, что всё заканчивается, и дальше взрослая жизнь. Я раньше жутко хотел поскорее закончить школу и стать взрослым, а сейчас уже не хочу. Слишком много обязанностей, даже с друзьями уже вижусь только на уроках — а скоро и того не будет. — Послушай… — Оля глубоко задумалась над его словами, пропустила их через себя. — Мы оказались в такой странной ситуации. Эта путаница с расписанием, Влада на больничном, мы с тобой из всего класса единственные попались друг другу на глаза и опаздываем на урок уже на пять минут. — Точно, — вспомнил Слава. — Пойдём. — Нет, стой, — она снова дёрнула его за рукав, словно боялась, что иначе он попросту в воздухе рассеется. — Прости, я несу какую-то херню, хожу вокруг да около того, что хочу сказать тебе, пока мы вдвоём. Я просто не могу набраться смелости. — Оля, — нервно усмехнулся Третьяков, имея смутное предположение о том, что она может хотеть ему сказать. — Я не думаю, что… — Влада изменяет тебе. И она беременна не от тебя, — выстрелом выпалила Оля, ощутив себя так, будто только что набралась решимости и спрыгнула с обрыва. — Я понимаю, что я очень херовая подруга, раз рассказываю тебе это… У Славы внутри что-то мигом оборвалось, и он беспомощно раскрыл губы, которые должны были сказать что-то, но молчали. Этот момент. Он был здесь. Он был здесь. Он был здесь. — …Не могу смотреть, как ты портишь себе жизнь из-за неё, — неустанно продолжала Оля, от паники рассыпаясь в каких-то оправданиях, что было больше для себя, чем для Славы, который в тот момент её даже не слушал. Только оказываясь здесь снова и снова, он разбирал всё больше сказанных ею тогда слов. — Она не заслужила тебя! Весь последний год она ходила в бары по поддельным документам и соблазняла там богатых женатых мужчин. Все дорогие подарки, которые, как она тебе сказала, сделали ей родители, на самом деле не от них, а от любовников. А им она говорила, что это ты даришь. Ты хороший парень, и у тебя блестящее будущее, если ты только не откажешься от этого всего из-за неё и её сраного ребёнка, который вообще хер пойми чей, но точно не твой. Я знаю, что оборву все связи с Владой, как только мы закончим школу. Я уеду учиться в Харьков, а она останется здесь, и ты вместо всех своих планов. Оно того не стоит. — Ты всё знала и не сказала мне раньше… — как-то безжизненно произнёс Слава. — Я столько времени думал… — Я хотела быть хорошей подругой! Мы дружили с первого класса, — оправдывалась Оля. — Но недавно я поняла, что иногда нужно сделать правильный выбор. Влада была моей единственной подругой и все, кто общался со мной, делали это только из-за неё. Даже ты. Но в Харькове я начну с чистого листа, и у меня будут нормальные друзья. Я знаю, что у меня всё наладится. И хочу, чтобы у тебя всё тоже наладилось. Слышишь? Он хотел что-то сказать. Он непременно тогда что-то сказал. Вроде поблагодарил её, назвал ей номер кабинета, в котором проходил урок, а сам устремился вниз по ступеням, скрывая бегущие по щекам слёзы. Вышел из школы, отключил мобильник и пошёл по знакомым улицам. Домой вернулся поздней ночью пьяный, чем переполошил родителей, которые, увидев его, напившегося, растрёпанного и опухшего от слёз, даже забыли спросить, почему он не явился днём на три последних урока и исчез на целый день без всяких предупреждений. Он помнил, как тогда было больно, как не успокаивались рыдания, как крутился в голове последний месяц, прожитый в жертвах и испытаниях совершенно за зря. Крутились в голове последние несколько лет, что они были вместе. Её улыбка, её руки, её взгляд — да как же она вообще могла смотреть ему в глаза после того, как провела ночь с кем-то другим? Как могла хвастаться ему вещами, которые ей подарили любовники? Как могла носить в себе чьего-то ребёнка и нагло врать Славе в лицо, что он теперь по гроб жизни обязанный отец? Однако, прежде, чем все эти события случились, ещё там, на лестнице, всё закрутилось винтом, и Славу будто выдернуло прочь из этого уродливого спектакля. В этот раз он не успел купить в ларьке бутылку водки, выхлебать её и пьяным в сопли разрыдаться на руках у мамы.* * *
Его доставили в больницу в состоянии тяжёлой наркотической интоксикации. Уже тогда, когда приехала скорая помощь, он находился в предкоматозном состоянии — в спутанном сознании, практически лишённый рефлекторных реакций и с ослабевающими признаками жизни как следствие серьёзных метаболических нарушений. Его сразу же погрузили в машину и повезли в больницу. Тогда Славе стало хуже, вопреки попыткам привести его в чувства. Его речь уже совсем лишилась смысла и чёткости, прекратились сознательные движения, поднялась тахикардия. Врачи сражались за его жизнь с веществом, что стремительно захватывало организм, но и оно не отступало. Уже по приезде в больницу, он вовсе лишился сознания. Нарушилась дыхательная система и полностью исчезли рефлекторные реакции на внешние раздражители. Славу дождался не самый худший из возможных исходов — токсическая кома вторичного генеза. За его жизнь боролись не только врачи, но и организм. Конкретно, мозг, который продолжал функционировать и посылал Славе все эти странные сновидения о событиях, происходивших с ним чуть больше полугода назад. Находясь в коме, он будто заново проживал те дни своей жизни. Сам Слава на вряд ли полностью осознавал своё состояние, поэтому послушно жил в своих воспоминаниях, будучи не в силах самостоятельно прекратить это.* * *
В последнее время Слава с Владой уже практически жили вместе. Её родители, услышав новости о беременности, быстренько собрали необходимые вещи и перебрались в свою квартиру в Киеве, решив пока что позволить молодым пожить вместе в их квартире в Виннице, до того момента «пока Слава не станет нормально работать и не сможет обеспечивать свою семью, как любой нормальный мужчина. Нет, мы, конечно, не говорим, что он ненормальный. Учёба ему мешает работать в полные смены и приносить больше денег». По большому счёту, им было плевать на свою дочь. Они никогда не участвовали в её жизни и сейчас также закрыли глаза на ситуацию, умудрившись притом сделать Славу виноватым. Родители были бесконечно рады возвращению своего сына. Откровенно говоря, не меньше, чем тому, что всё в итоге так закончилось. Они не подавали вида, ни в чём не упрекали Славу и не смели на него давить, но где-то в глубине души были счастливы узнать, что Слава не имеет отношения к её беременности. Сам Слава был убит горем, и им оставалось только поддержать его. Когда Третьяков немного пришёл в себя, он счёл нужным забрать у Влады свои вещи. Он сквозь зубы договорился с ней о том, что зайдёт за ними через пару часов после окончания уроков, на которых он, после того дня, ещё не появлялся. За всё время Слава не дал ей даже одной попытки, чтобы объясниться. Расстался с ней по переписке — написал, что всё знает о её изменах, и что между ними всё кончено, уместив это в одном коротком сообщении, сразу после которого он заблокировал её контакты во всех социальных сетях. Она каждый день ждала его в школе, пыталась писать с других номеров и даже дожидалась около дома, но всё было безрезультатно. Маргарита Владимировна тоже старательно избегала Владу, хотя ей это было сделать куда сложнее, учитывая то, что она продолжала вести уроки у одиннадцатого класса. Однако, нападки на маму Славы не помогли с ним связаться. Потому, наверняка, просьбой Славы о встрече она была жутко взволновала. И, несомненно, расценивала это как судьбоносный шанс помириться. Слава ожидал от неё чего-нибудь и сам пришёл не с пустыми руками. Не пожалел денег и купил ей огромный букет красных роз, потому что знал, что она ненавидит красные розы. За все три года это был первый раз, когда Слава собирался к ней с розами, и Валерий Витальевич был жутко горд за сына. Влада встретила его в кружевном комплекте нижнего белья, помимо которого на ней был только полупрозрачный халат. Можно было бы сказать, что это вполне ожидаемо, но Третьяков не смог не удивиться. Его передёрнуло от её самонадеянности, и вместе с тем ему стало смешно — неужели она действительно настолько отчаялась и считает, что это может прокатить? Он бы на её месте глаза в пол опустил и забился бы в угол. Что уж там, ему случайного пьяного поцелуя хватило, чтобы возненавидеть себя, а она, после всех своих похождений налево, как ни в чём не бывало вышла к нему полуголая. «Видимо» — подумал Слава — «Это теперь единственный способ её воздействия на кого-либо». — Гляжу, мне не стоило приходить за своими вещами. Тебе они явно нужнее, — только и смог поиздеваться Слава, взглянув на неё с высокомерием, как никогда прежде. Затем он вытащил из-за спины букет и впихнул его ей в руки. — Прикройся хоть веником, шлюха. Слышал, ты любишь розы. Слава не думал, что выйдет настолько грубо. Он сказал это раньше, чем успел обдумать, но его слишком сильно сбило с толку её лицо. В плане того, что теперь он видел Владу совсем иначе. Она уже не казалась ему такой красивой и раздражала одним лишь своим видом. Вот так он смотрел на неё сейчас, на девушку, в которую был влюблён последние пять лет. — Как тебе не стыдно! — истерично выкинула Влада, что заставило Славу очень удивлённо вскинуть бровь. — Я тебе дала шанс извиниться, а ты… — Извиниться? — нервозно хохотнул Слава, закинув локоть одной руки на ладонь другой. — Это за что? За то, что ты мне изменяла? Ну прости. Не знаю, что это я. — Не смей так со мной разговаривать. И я не шлюха! — вдруг поправила Влада, машинально сжав букет в своих руках. — Можно ли вообще называть так мать своего ребёнка? Просто для справки, я не изменяла тебе. И ты обязательно захочешь извиниться, когда узнаешь правду. — Я слушаю внимательно, но не очень, ладно? — иронично ответил Третьяков, уставившись на неё в ожидании. — Я хотела помириться, а ты даже не собирался разбираться в ситуации? Вот так ты ценишь всё, что между нами было? — сходу завалив его обвинениями, она попыталась выкарабкаться сама, потому что никакой убедительной «правды», в общем-то, у неё не было. — С чего ты вообще взял, что я изменяла тебе? Это Оля так тебе сказала? Просто знай, что она влюблена в тебя с восьмого класса, если не с седьмого, и она просто завидовала, что у нас с тобой будет семья, и что ты не с ней. — Тебя видели. — коротко бросил Слава, не желая подставлять Олю, которая в доказательство своих слов переслала ему многочисленные видео и фотографии Влады из дорогих машин и роскошных ресторанов. Похоже, что её любовь похвастаться благополучием оказалась фатальной. Слава и части всего этого не посмотрел, ему хватило пары кадров, чтобы убедиться в том, что Савичева не врёт, якобы рассчитывая разрушить их счастливую идиллию и заграбастать Славу себе. — Наверное, с моим двоюродным дядей! — быстро оправдалась Корецкая, когда Слава, не обращая на неё никакого внимания, прошёл в квартиру за своими вещами. Наивно с его стороны было полагать, что она просто передаст ему сумку, и он сможет уйти. — Это всё объясняет, — закивал Слава активно. — Если у твоих двоюродных бабушки с дедушкой около пятнадцати сыновей, то, наверное, даже не очень удивительно, что у них нормально сосаться со своими племянницами. Или что я сказать тебе должен, блять? — Тогда… Тогда это какая-то ошибка и фотошоп! — смело заявила Влада. — Я люблю тебя, и это твой ребёнок! Как ты можешь сомневаться? — Как я могу сомневаться в чём? В том, что кончил в тебя из соседнего города? Какая же ты сука, Влада. — усмехнулся Слава отравлено, с трудом соглашаясь признать, что эта та же самая девушка, с которой он был целых три года. — Тебя ничего не смущало, пока нас не решили разлучить, — стараясь быть как можно убедительнее, рассуждала Корецкая. — Тебя не было неделю, а не полгода. Сроки могут немного и не сходиться, это нормально! Как ты не понимаешь, это всё было сделано специально. Кто-то не хочет, чтобы мы были вместе. — Ага. Я, например, — раздражённо изрёк Слава, сложив руки на груди. — Милая, избавь меня от этого цирка. Мне неинтересно слушать твои выдумки, и они меня нисколько не трогают. Я не поболтать к тебе пришёл, так что… — Тебе было бы приятно, если бы кто-то тебя так подставил? — быстренько перевела Влада, отзеркалив его позу и наконец прикрывшись. — Нет, скажи мне. Мы встречались три года. Ты же знаешь меня и должен мне верить. А не кому-то там. Или что, подвернулась удобная возможность избавиться от ответственности? Так вот знай, если ты сейчас уйдёшь от меня, твой ребёнок будет расти без отца. Когда-нибудь ты случайно увидишь его и поймёшь каким был идиотом, но назад тебя уже никто не примет. Ты больше не будешь со мной и не сможешь воспитывать своего ребёнка. Понял? — Даже если этот ребёнок всё-таки мой, что очень маловероятно, твоих измен это не отменит. Нет, хорошо, пусть так. Пусть это мой ребёнок, — Слава поднял руки в воздух, как бы сдаваясь. — Но я настаиваю на тесте ДНК. Раз тебе нечего скрывать, раз ты уверена, что не могла забеременеть от кого-то, кроме меня, то тебе будет несложно согласиться на этот тест. И когда он покажет, что я отец, я действительно перед тобой извинюсь. — Да как ты… Как тебе не стыдно просить о таком! — она раздражённо бросила букет ненавистных роз в Славу и разозлённо посмотрела на него. — Я не стану делать этот тест просто из принципа! — Тогда расти «моего» ребёнка сама. — он лишь безразлично пожал плечами и легонько пнул ногой букет, дабы отодвинуть его от себя. — Ты не можешь меня бросить! — убеждённо заявила Влада, оставшись без единого внятного аргумента. — Конечно. Во второй раз, после того, как уже бросил, не могу, — гордо хмыкнул Третьяков, с трудом сдерживая лицо невозмутимым. — Не нужно устраивать истерику и обвинять меня в чём-то. Отдай мне мои шмотки и будь счастлива с тем, с кем ты трахалась, пока меня не было. Всего наилучшего тебе желаю, блять. — Ты не уйдёшь! Ты должен… Ты должен остаться со мной! — воспротивилась Влада, схватив Славу за плечи, и заговорила в отчаянии, едва не задыхаясь от слёз. — Да, я изменяла тебе, но это не потому, что я тебя не люблю. Наоборот, я люблю только тебя. А с ними я была из-за выгоды. Это ведь разные вещи, ты должен понять. Неужели ты думаешь, что кто-то из старых потных мужиков может сравниться с тобой? У тебя нет денег, чтобы дать мне всё, что я хочу, но я же не упрекаю тебя в этом. Я просто нашла другой способ получить то, что мне нужно, разве это плохо? — Убери руки! — сперва Слава оцепенел с такой наглости в её оправданиях, но чем дольше он это слушал, тем хуже ему становилось, и закипев, он скинул с себя её руки, отшатнувшись назад. — Ты сама себя слышишь? Каким образом мне должно стать легче от твоих слов? От них тебе надо одно, от меня другое. Меня ты тоже просто использовала, я прав? Откуда в тебе вообще столько меркантильности в семнадцать лет? Я был о тебе гораздо лучшего мнения, а ты просто продажная шкура. — Не говори так! — слёзно попросила Влада, и чувствуя, как Слава ускользает от неё, вцепилась в воротник его толстовки. — Прости, пожалуйста. Я сделаю аборт и больше никогда не буду спать с кем-то кроме тебя. И я тебя не использовала, ты правда нужен мне. Ты самый лучший и… Я была глупой и совершила ошибку, но я люблю тебя, а… — А я тебя не люблю, — грубо пихнув её в сторону, Слава направился обратно к выходу. — Не хочешь отдавать мне мои вещи — оставь их себе. Мне не так принципиально. — Слава! — она, мгновенно расплакавшись ещё сильнее, схватила его за руку, чтобы он не ушёл. — Не говори таких вещей! Ты не можешь меня не любить, мы же… Мы же… Столько времени вместе! — Не трогай меня, блять! — крикнул Слава, тряхнув рукой так сильно, что Владе едва не прилетело. — Хватит! Я больше знать тебя не хочу, и я сказал, что всё кончено! Прекрати передо мной унижаться. Мне похуй на твою беременность, похуй на твою любовь, похуй на твои слёзы, мне похуй на тебя. И ты сама в этом виновата! Он кричал это в её заплаканное лицо, не чувствуя никакого сожаления. Ничего вроде чувства вины за свою грубость. Вот так просто. Он был влюблён в неё пять лет, притом, что ему было всего семнадцать. А сейчас смотрел на то, как она плачет, и не чувствовал ничего, кроме брезгливости и желания поскорее уйти. — Ну и проваливай! Но тогда я испорчу тебе жизнь, понял?! — пообещала Влада ему в спину, чем заставила Славу усмехнуться. — Что, ещё больше, чем сейчас? Я посмотрю, как ты попробуешь. — нагло захохотал Слава, хотя этот смех скорее всего был частью нервной истерики. Влада своё обещание сдержала. Теперь Слава резко перенёсся в день, когда обстановка была особенно нагнетена. На календаре показались последние числа мая, который Слава весь провёл в разъездах с Кристалайз. В Украину Слава вернулся уже почти известным и разбогатевшим — по крайней мере, в сравнении с тем, что у него было до этого. Он готовился сдать выпускные экзамены и за тем приехал раньше, чем хотелось бы. Однако, оказавшись в стенах школы, он нашёл неприятный сюрприз от Корецкой. Пока его не было, Влада начала старательно распространять по всей школе новости о своей беременности. Разумеется, ради того, чтобы вслед за ними пустить слух, что Слава от ребёнка отказался и даже перемахнул границу, чтобы ответственность наверняка не нашла его. Ещё примерно за месяц до их расставания, когда Третьяков ни о чём не подозревал, Влада посчитала нужным всем на свете рассказать, что Слава сделал ей предложение, и что свадьба состоится уже летом. Однако, причину, по которой он позвал её замуж, Корецкая предложила утаить, на что Слава охотно согласился. Потому всё сложилось так, что школа судачила о предстоящей свадьбе и о том, как же это романтично, что мальчик сделал девочке предложение под конец года в выпускном классе, прямо как в сериале. В то же время, о положении девушки никому известно не было, и Владе очень удачно удалось всё перевернуть с ног на голову, дескать, Слава попросил у неё руки и сердца, и они были бесконечно счастливы, пока не выяснилось, что она ждёт ребёнка, а тут-то он и разорвал помолвку. На этом всё не закончилось. Владе уже не хотелось рожать этого ребёнка, поэтому она, предварительно собрав деньги со всех своих ухажёров, которые могли быть в этом замешаны, пожаловалась родителям, что не готова стать матерью-одиночкой. Они записали её на аборт, опустив глаза, и тогда Корецкая публично заявила, что пережила выкидыш. Который, — как говорила она, — наверняка, случился из-за того, что она слишком много переживала по поводу разрыва со Славой и своего неприглядного будущего, которое, по его вине, было ей уготовано. По её словам, днями и ночами она пребывала в терзаниях: положение незавидное, быть брошенной семнадцатилетней девочкой в ожидании ребёнка, но и убить малыша было бы жестоко. Вместе с тем, как уменьшается население города, в геометрической прогрессии увеличивается риск распространения самой разной информации, потому было нисколько не удивительно, что кто-то говорил об аборте, подстроенном под выкидыш. Много последователей эта идея, однако, не набрала — может, кто-то что-то знал или видел, но Влада говорила громче, чем её потенциальные обидчики, потому разрасталась одна общая идея: «Слава — мудак, только одно ему от невинной влюблённой девушки было нужно, вот он с ней и был, вот и рассыпался в признаниях о своих нежных чувствах, а как от «этого» появились последствия, он быстренько смылся». Владу жалели. Выкидыш она сделала настоящей трагедией, чем подчеркнула лишний раз своё благородство. Ведь она любила Славу больше жизни, и даже не смотря на то, что он оказался таким ненадёжным партнёром, их кроху она тоже страшно полюбила всей душой, а теперь была безбожно разбита, потеряв и ребёнка. Она была в выгодном положении хотя бы потому, что родилась девушкой. Даже если бы ситуация не сложилась так удачно, что жизнь подкинула ей все козырные карты, люди куда охотнее поверят в то, что с виду хороший парень оказался обыкновенным подлецом, чем в то, что беременная девушка сама виновата в расставании. Но воля случая, притом, отлично помогла подавляющему большинству забыть о её истеричном характере и любви к почитанию своей персоны. Куда уж было здесь говорить, что она того заслужила? Впрочем, мнение о ней всегда ходило неоднозначное. Редко кто-то заявлял, что Влада вся из себя плохая. У неё была совсем недурная репутация, которую не получилось бы заслужить одними только истериками. Она умела подавать себя правильно и подчеркнуть свои хорошие стороны так, чтобы на недостатки окружающие закрывали глаза. В этом и был секрет её популярности — искусная манипулятивность и веер различных масок. Столкнувшись со всем этим по возвращении в Винницу, Слава оказался морально уничтожен с новой силой. Если после затяжной поездки с Кристалайз, плодотворной для его карьеры и становления нового себя, Славе было немного лучше, то возвращение в родной город напрочь угробило все его попытки выбраться и вернуло его на прежнее место. Всего один день в школе, и будто не было всех тех вечеров в отелях, будто не было концертов, где Адам гордо представлял всем Славу перед тем, как они с Ефимом исполнят их совместный трек. Он вновь пришёл к тому, от чего уходил, и пообещал себе, что уедет сразу же, как сдаст выпускные экзамены. Даже на выпускной Славе оставаться не хотелось. Он никак не мог успокоиться, хотя и обнаружил в себе новое свойство: оказывается, у него отлично выходило выглядеть невозмутимо, когда внутри всё рушилось и полыхало. Особенно искусно получалось, когда он примерял на себя высокомерие. Однако, пусть Третьяков и выглядел лучшей версией себя, успешно пережившей тяжёлый разрыв, ему всё ещё было невыносимо горько. Было сложно поверить в то, что Влада оказалась настолько отвратительным человеком. Он всегда видел в ней только хорошее, влюблённость сглаживала недостатки, зато теперь Слава знал, как всё было на самом деле, и не мог понять, в какой момент взросления она такой стала. Многие вещи даже теперь становились вполне очевидными, и Третьяков совершенно не понимал, как мог пропускать их мимо себя. Он был глупцом, позволяя так нагло играть своим доверием, но ещё хуже то, что Влада постепенно от этого наглела, и Слава всё узнал лишь потому, что она совсем перестала быть осторожной, что и привело её к беременности. После всего произошедшего, Слава поступил, как минимум, благородно. Оказавшись в позиции жертвы, он имел полное право обличить истинную суть картины для всех, но не стал этого делать. Он умолчал о том, что у них случилось — рассказал только Яше в длинном телефонном разговоре и Бажену в час ночи в самарском отеле, когда почувствовал, что просто не может закрыть за собой дверь номера и остаться наедине с этим. Обоих подчёркнуто попросил молчать и избавить ситуацию от ненужных пересудов. Несмотря на всю ту боль, что Влада принесла ему своими изменами, Слава не стал топить её. Ему тогда показалось, что с его стороны будет низко строить ей козни, всем подряд рассказывая, какая она плохая. Даже после всего произошедшего. Он мог бы просто это сделать, если бы никто почему-то не стал задавать вопросов. Но вопросы задавали, и притом в избытке. Славе на голову тоннами рушились колючие клише из всевозможных попыток выведать, почему он расстался со своей невестой. Это было нисколько неудивительно, что окружающих волновали причины и мотивы такого расставания. И вроде не было смысла прикрывать её. Это было не только нежелание сплетничать, но и нежелание в целом обсуждать эту тему, поэтому Слава обычно просил не лезть не в своё дело и вопросов не задавать. Конечно, люди начинали строить догадки, когда не получали прямого ответа или слышали нечто из разряда «ну, так бывает, люди расходятся». Многие быстро догадывались до истины, умалчивая это своим ртом, но одним лишь взглядом жалея Славу так, что ему сразу становилось тошно. Другие находили более вероятными иные причины и смотрели на Третьякова с осуждением, что было не сильно приятнее. Влада воспользовалась ситуацией. Пока Слава упорно молчал, она всюду распространяла свою правду. И бедной девочке, конечно, верили, поскольку всё просто чудесным образом сходилось — «Слышали, мол, Слава уехал? А чего это он, если не ради того, чтобы сбежать от ответственности? Ещё и молчит как сом на все вопросы и немудрено: что он может сказать-то, чтобы оправдать такой поступок?» Сейчас Слава кипятился своей болью, которая планомерно перерастала в ненависть. В его голове рождались противоречия своему собственному «я»: ради чего я уступил ей? Ради чего шёл на какие-то жертвы после того, как она предала меня? Почему упустил возможность сделать ей больно и позволил сильнее прежнего раскрошить осколки своего сердца? Именно так это и было. Ему хватило одного лишь дня, под завязку наполненного косыми взглядами, пренебрежением и упрёками, чтобы начать по-настоящему ненавидеть. Влада и раньше была популярной, однако, теперь её востребованность зашкаливала. Это положение для неё было удобно абсолютно всем: она оказалась в центре внимания, в качестве невинной жертвы, а Слава резко стал для всех уродом, с которым никому не хотелось говорить. Это проявлялось во всём. У него всегда было много знакомых во всей школе, не говоря уже о безупречных отношениях с одноклассниками. Он находил новых друзей в школьных секциях, на мероприятиях, в организации которых участвовал, где угодно и при любых обстоятельствах. Слава всем нравился, люди тянулись к нему и часто сами подходили, чтобы пообщаться. Иногда, когда Третьяков сидел перед уроком в коридоре и читал учебник, чтобы повторить материал перед контрольной, это даже становилось проблемой, поскольку невозможно было сконцентрироваться на параграфе, пока едва ли не все мимо проходящие здоровались и спрашивали о его делах. Теперь этого не было. Если Славу видел знакомый из параллели, вместо приветствия он в спешке проходил мимо, если их было несколько, то вместо вопроса о том, как его дела, они начинали странно на него коситься и о чём-то тихо переговариваться. Находились и те, кто подходил к нему, как и раньше, но делали они это в основном только за тем, чтобы пособирать побольше сплетен, а потому Слава сам разворачивал их на сто восемьдесят градусов и велел оставить его в покое. Одноклассники вовсе не стеснялись издеваться. Фраза, которой его встретили в школьной раздевалке: «Ну как тебе Россия? Там презервативы более качественные, чем здесь? Ну что вы ржёте. Человек же явно половину страны объездил не для того, чтобы выступить на подсосе у Кристалайз». Напрягало и поведение учителей. Конечно, от его мамы они были в курсе всех событий и искренне сожалели бедному парню, которому везде и всюду доставалось за просто так. Если слышали какие-то попытки посмеяться над ним — сразу ругали. Но разрешить ситуацию никто не мог, поскольку все их ученики, какими бы они ни были людьми, прежде всего являлись именно их учениками. Учитель не мог просто взять и сказать на весь класс то, что думает. К тому же, были у Славы подозрения, что не все поверили рассказам мамы. Взрослые люди, к тому же скованные правилами субординации, вели себя куда более сдержанно и не позволяли себе говорить лишнего. Но это не отменяло того факта, что нашлись отдельные личности, про себя решившие, что Маргарита Владимировна попросту пытается оправдать своего сына, выгородить его, чтобы избежать позора. Может, умышленно, прекрасно зная, что на самом деле он именно взял и бросил свою девушку из-за беременности. Может, непреднамеренно и не ведая всей ситуации, потому что просто хотелось думать, что Слава хороший, и поверить всем его оправданиям. Неважно. Главное, самое главное, что её эта ситуация тоже коснулась, и от этого Слава чувствовал себя ещё хуже. Влада могла обманывать его, изменять ему, подсовывать чужого ребёнка, рассказывать всем вокруг о том, какой он мудак, но его мамы это никак не должно было касаться. Третьякову было плохо, но он и предположить не мог, как сейчас тяжко приходилось его маме, которая, мало того, что вынуждена была наблюдать за этим всем, так ещё и как будто бы оказалась втянута непосредственно в гущу событий. Слава даже старался не навещать её на переменах, боясь каким-нибудь образом усугубить ситуацию. Но пока Слава считал, что ему нужно держаться подальше от мамы во время уроков, она была обратного мнения, и сама искала встречи с ним после каждого урока, чтобы побыть рядом в тяжёлую минуту и хоть немного поддержать. Как раз в тот момент, когда Маргарита Владимировна подходила к Славе на очередной перемене, прекрасно зная, что он будет возле кабинета географии, он едва было не успел подумать, что не стоит так честно сидеть до звонка возле класса, в котором у него урок, чтобы маме было не так просто его навестить. Он бы, может, даже улыбнулся этой мысли, но не успел. До его слуха донеслось, что прошедшие мимо десятиклассницы посмели в открытую поиздеваться над ней. «Идёте к Славе? О чём будете ему рассказывать? О контрацепции или о семейных ценностях?» — нагло выкинула девчонка, да так громко, что весь коридор рассыпался надвое: на тех, кто испытал жуткий стыд за чужие слова и на тех, кто заливисто засмеялся, вообще не переживая о том, что объектом насмешек стала учительница. Маргарита Владимировна отреагировала на это удивительно мудро и спокойно. Она сумела выдать такую фразу, которая мигом закрыла рты развесёлым десятиклассницам, но притом прямо их не оскорбила. Терпения Славы же не хватило. — Похоже, что никому из твоих родителей так и не рассказали ни о контрацепции, ни о семейных ценностях, раз ты появилась на свет, сука, — подорвавшись со скамьи резко, будто цепной пёс, учуявший чужаков, воскликнул Третьяков. Голос его разлетелся всюду. — Не будь ты девчонкой, у тебя бы прямо здесь челюсть вылетела вместе со всеми твоими погаными словами! — Так ты не бьёшь женщин, Третьяков? Только бросаешь беременными? — умудрилась подколоть одна из её подруг, собрав своей репликой смех не меньше, чем с десятка ртов. — Довольно вам всем! — наудачу, с лестницы вывернула Анна Михайловна, завуч, и сразу же подоспела на теплеющий конфликт. — Школа — не место для разборок и насмешек. Если вы, девушки, продолжите, то отправитесь к директору! — Вы так Славу защищаете, потому что не ждёте от него ребёнка! — разгорячённая заинтересованной публикой, ученица сделалась совсем бесстрашной. — К директору, живо, — строго произнесла Анна Михайловна, и раскинув руки в рукавах малинового пиджака, погнала компанию десятиклассниц в кабинет директора как стадо непослушных овец. Те, уже не такие весёлые и смелые, покорно направились прочь, потому Анна Михайловна воспользовалась их неожиданным послушанием, чтобы немного задержаться и напоследок совсем тихо бросить: — Маргарита Владимировна, я всё прекрасно понимаю. У Славы сложный период, и он пытался за Вас заступиться. Тем более, он никогда не был хулиганом. Поэтому я не отведу его к директору вместе со всеми. Но донесите до него, что так общаться всё же нельзя. В следующий раз исключений не будет. Маргарита Владимировна ответственно кивнула. Обе они разделили одну мысль: Славу можно понять, но с точки зрения школьного устава он всё же был очень не прав, когда так высказался, да ещё и прилюдно. В Славе вскипала ярость, которая затмевала все выученные им правила вежливости. Когда дело коснулось мамы, для него моментально исчезло такое понятие, как «правила поведения в формальной обстановке». Он не мог совладать со своими эмоциями даже тогда, когда Маргарита Владимировна отвела его в свой кабинет и налила ему горячего чая. Она что-то говорила, вроде не ругала его, сильно старалась сгладить углы и не распалить Славу сильнее прежнего, а сам Слава сидел и не понимал, как она может быть так спокойна. Он лично был уверен, что это последняя капля. Все эти насмешки и издевательства должны были достаться Владе, а не поделиться между Славой и его матерью едва ли не поровну. Это ей должно быть больно, она должна чувствовать, что не одинока только из-за того, что рядом с ней чёртов мешок проблем для её близких. К тому же, оказалось, что та капля, и так до краёв переполнившая чашу его благородного терпения, была не последней. Когда Слава выходил из школы после уроков, один, без прежнего скопа своих знакомых, его выловила тройка пацанов из параллельного класса. Они желали высказать своё в нём разочарование — хотя, пожалуй, это будет слишком мягкое определение. Они желали отомстить ему за то, что «он повёл себя не как пацан, а как чмо последнее». Слава почему-то был уверен, что хотя бы один из них, узнав о беременности своей девушки, действительно бы просто исчез из её жизни, притом без придаточного обстоятельства, в котором получалось, что этот ребёнок даже не его. И тем не менее, каждый из них решил вступиться за честь брошенной девушки, которая, к тому же, ещё и потеряла плод на нервах. Конкретно их Слава не винил за своё разбитое лицо и синяки по всему телу. Один из напавших даже несколько раз хорошо зарядил Славе носком ботинка по яйцам, и надо сказать, что он всё ещё их не винил. Да, ситуация была в корне несправедлива. Даже если не считать того, что они банально не знали правды. Нападать втроём на одного — продуманное решение. Слава был в очень хорошей форме и точно смог бы дать отпор одному. Вполне возможно, что и двоих при удачном раскладе он бы вытерпел. Но получилось так, что у Славы не было и шанса ответить. Его просто повалили на землю и избили в шесть рук. А Слава только думал о том, что поступил бы также, оказавшись на их месте. Если бы до него дошли слухи, подобные тем, что распускала Влада, он бы тоже захотел справедливости и нашёл бы в этом единомышленников, чтобы беспринципному ублюдку было ещё хуже. Более того, в какой-то момент Слава выяснил, что не все они одноклассники. Двоих парней он точно знал — они учились в параллели, а вот третий, как предполагал Слава, их одноклассник, оказался на год младше и был парнем той самой девчонки, которой Третьяков «угрожал» сломать челюсть. На него Слава как раз собирался разозлиться — какого это чёрта он вообще увязался с ними? Но его также быстро настигла показавшаяся очень неприятной мысль: и здесь он бы поступил также. Во-первых, Слава ей не угрожал, а сразу подчеркнул, что не станет этого делать по понятным причинам. Во-вторых, ей было наглости не занимать, и она, очевидно, сама напросилась на неприятности, которые получила. Что-то Славе подсказывало, что даже если бы он промолчал на её бесцеремонную выходку, ему бы всё равно досталось, ведь из-за него несчастную девочку отчитал директор. К слову, он уже и сам не знал, тянуло его больше смеяться или плакать от того, как резко он стал в глазах окружающих страшным угнетателем прекрасных девушек. Она целиком и полностью спровоцировала эту ситуацию сама, пока Слава буквально просто рядом стоял, но Третьяков не мог соврать себе, что ещё не так давно, если бы подобный казус учинила Влада, — что с её характером очень даже вероятно, и нельзя даже браться утверждать, что таких ситуаций не было, — Слава бы, конечно, не стал разбираться кто там на самом деле прав, а кто виноват, и без лишних предисловий вмазал бы обидчику своей любимой, как и поступил с ним этот парень. Выходит, всех их троих можно было немножечко оправдать. Если не по моральным соображениям в целом, то по моральным соображениям Славы уж точно. Но даже с некоторой солидарностью, он не мог просто оставить это под биркой «так мне и надо». Потому что так ему нихера не было надо. Он ничего не сделал, и всё равно оказался везде виноватым. Ему не шибко хотелось беспричинно становиться козлом отпущения в последние дни школы. Он не привык к такому отношению и не собирался этого делать. Жажда справедливости закипала в груди, и Слава знал одно наверняка: с этим бардаком нужно было что-то сделать, хотя бы потому что все, кто не стремился унизить его, заваливали сочувственными вопросами о его состоянии. А Славе просто хотелось бы, чтобы всё вернулось на свои места. Чтобы он больше не был центром чьей-то неприязни или жалости. Чтобы просто был собой, как и раньше. Потому что он не заслужил этого потерять. Конечно, так просто это было не прекратить. Теперь Слава обретал какую-никакую известность, в его социальных сетях накапливались новые подписчики. В паблике число желающих следить за его музыкальными творениями перевалило за несколько тысяч, а в Инстаграме число фоловеров подавно уже близилось к десяти тысячам. Звездой он пока не стал, но переломный момент уже случился. И теперь все, кто знал его до, вдвое сильнее интересовались его возможными недостатками и скелетами в шкафу, почему так яростно и цеплялись за его причастность к такому мощному конфликту. Но Слава даже не думал о том, что это может быть зависть. Ему и в голову не приходило, что такой бешеный ажиотаж по большей части вызван не столько самим событием, сколько желанием загнобить того, кто вдруг резко начал становиться непозволительно успешным — да, бросить девушку из-за того, что она беременна — мерзкий поступок, недостойный приличного мужчины, даже такого молодого, но если посмотреть правде в глаза, то при других обстоятельствах никого бы это не задело настолько сильно. Кто бы не мечтал выступить на одной сцене с любимым исполнителем, кумиром миллионов? Кто не пожелал бы ещё и получить за это деньги? Кому непривлекательна идея в такие короткие сроки и в таком молодом возрасте вместо тяжкого подъёма по ступеням карьерной лестницы зайти сразу в лифт? Слава всё это получил, прогуляв месяц учёбы, а теперь пришёл в чистенькой белой рубашке, чтобы сдать экзамены и упорхнуть в свою сладкую жизнь, которая уже почти готова, пока остальным смертным светит лишь поступить в универ и планомерно совершать маленькие никчёмные шажочки ради того, чтобы, может, не заработать и часть тех денег и уважения, которые светят Славе? Естественно, нашлись те, кому только и нужен был повод зацепиться. А на волю случая он выпал достаточно веский, чтобы можно было без особых угрызений совести загнобить несчастного парня и вылить на него куда больше агрессии, чем следовало бы. Слава не готов был принять эту мысль, потому и отталкивал её всякий раз, не позволяя даже заронить в голову маленькое зёрнышко раздумий. Так или иначе, в нынешних обстоятельствах сразу можно было вычислить, кто есть кто. Стоило только взглянуть и без особой внимательности на то, как ведёт себя условный отдельно взятый человек по отношению к Славе. Ведь нашлись и те, кому хватило ума держать своё мнение при себе. Тем не менее, Славу сейчас не трогали глубинные причины и философские стороны вопроса. Он обязательно к этому придёт чуть позже, когда ненависть к Владе остынет, и её заменит осознание того, сколько вокруг него собралось голодных волков, в угрожающих оскалах которых виновата отнюдь не Влада и даже не сам Слава. Сейчас же рана в его груди была слишком глубокой для того, чтобы он размышлял о том, почему его пытаются укусить за пальцы. Его волновал не свод всех возможных причин, а то, что он имел на выходе в общей сумме. И корень всех проблем, по его мнению, был один. Слава даже не знал, что обладает такой поразительной мстительностью. Он раньше крайне редко желал кому-то зла, да и то не всерьёз и недолго. Но сейчас он уже был твёрдо уверен, что желает Владе страданий и даже готов усердно постараться для этого.* * *
— Добрый день всем, — ловко обхватив микрофонную стойку пальцами, Слава гордо улыбнулся тому, что во второй его руке был зелёненький аттестат об успешном окончании одиннадцати классов. Надо отметить, аттестат без единого изъяна, о чём свидетельствовала врученная ему директором медаль. — Многие из вас, как я слышал, приложили немалые усилия, чтобы подготовить речь для этого самого момента. И я тоже не исключение. Изначально я хотел начать со слов «буду краток», но понял, что не могу быть кратким, когда речь идёт о таком длинном и важном этапе моей жизни. Прежде всего, я считаю, что наиболее правильно будет начать с благодарностей. Я хочу сказать большое спасибо маме с папой за то, что всегда во всём поддерживали меня. Спасибо репетитору по математике, с которым я занимался в седьмом классе. Это было давно и возможно потому звучит немного глупо, но если бы не Наталья Ивановна, которая тогда отучила меня плакать при виде задач по геометрии, то я бы ни за что не получил сто восемьдесят баллов за экзамен сейчас. И последнее, но не по важности… Спасибо вам, учителя, за то, что дали мне такой огромный багаж знаний. Возможно, даже чересчур огромный… По залу прокатились тихие смешки, среди которых различались и голоса учителей. Речь одного из своих лучших учеников они слушали с тёплыми улыбками на лицах, особенно Маргарита Владимировна, которая была настолько горда видеть своего единственного сына среди медалистов, что едва не в голос роняла слёзы. Валерий Витальевич сидел рядом и крепко сжимал её руку в своей, хотя сам готов был прослезиться, невольно вспоминая, как будто бы ещё совсем недавно он вёл Славу за руку в первый класс — совсем маленького мальчика, тогда его портфель, кажется, был больше, чем он сам. А сейчас на сцене уже стоял молодой парень. Высокий, спортивный, симпатичный, образованный — уже почти взрослый и полностью готовый упорхнуть из родительского гнезда. Пришли и бабушка с дедушкой, для которых Слава вырос ещё незаметнее. И таких родителей собрался полный зал — восхищённых, растроганных, непременно думающих об одном: о том, как быстро летит время и как неуловимо подбираются знаменательные даты, подобные этой, когда кажется, будто впереди ещё целая вечность. Кто-то, несомненно, вспоминал и себя на месте сегодняшних выпускников, эти приятные волнения перед чем-то грандиозным, этот запах перемен и слёзы от последнего звонка. Трогательная речь Славы продолжалась. Его голос, немного шепелявый, но от того мягкий и мелодичный, в первичном состоянии долетал до самых последних рядов вместе со смыслом всего сказанного. Похоже, Третьяков неплохо преуспел в том, чтобы общаться с полным залом людей. Его правильный тон голоса ровно проникал в уши каждому, пока некоторые ученики неловко мялись на сцене, пытаясь понять, как правильно поднести к губам микрофон, чтобы он заработал. К тому же, с виду он совсем не был взволнован выступлением, хотя изнутри его съедала робость в паре с ценностью момента. — …Мне даже не верится, что это финишная прямая. Что в сентябре я уже не приду сюда, не получу кучу изрисованных какими-то умниками учебников и что подо мной больше не сломается стул в двадцать втором кабинете, — с теплотой заговорил Слава о том, что вообще-то жутко его раздражало каждое первое сентября. Особенно стул, точнее, каждый раз разные стулья за разными партами, но в одном и том же кабинете, которые ни с того, ни с сего, просто разваливались под ним посреди урока. — Этого всего больше не будет, но я сохраню это в своих воспоминаниях. Как и каждого, кто неистово ржал, когда подо мной ломался этот дурацкий стул. То есть всех своих одноклассников. Спасибо и вам за то, что мы прошли этот путь друг с другом. Вместе мы создали много классных воспоминаний, и я за это вам всем безумно благодарен даже не смотря на то, что в последние несколько недель почти вся школа обсуждает меня как редкую сволочь. В общем, моя речь подходит к концу и… — Наконец-то. — с одного из первых рядов послышался голос выпускницы. По лицу, которое на ней вмиг сделалось, несложно было догадаться, что она не планировала говорить этого так громко и совершенно не рассчитывала быть услышанной. Но именно в тот момент, когда эта гадость вырвалась из её губ адресованная только сидящей рядом подружке, — что тоже моментально покраснела, — почему-то все, считая Славу, решили замолчать, что и позволило её раздраженному тону свободно разлететься по паре рядов. Стоявшая рядом Анна Михайловна тут же грубо цыкнула ей, но это не спасло ситуацию от нескольких раскатистых смешков. Далеко не все поняли, что произошло и с недоумением зашептались. — И надеюсь, что некоторые из вас когда-нибудь наберутся достаточно мозгов, чтобы больше таких ситуаций не происходило. — импровизированно закончил Слава, зацепившись взглядом за Алёну, что будто бы уменьшилась в несколько раз после того, как ненарочно обратила на себя внимание своей же глупостью. Слава знал её ещё с детского садика, и они всегда были в хороших дружеских отношениях. В начальной школе они сидели за одной партой, поскольку уже были знакомы и старались держаться вместе в новом коллективе. Его, конечно, расстроило, что за глаза она теперь так к нему относилась. Расстроило, но не удивило, что и позволило Славе вовремя одеться в невозмутимое высокомерие, пока кто-нибудь не заметил, насколько неприятно ему было это услышать. — Прости, пожалуйста! — громко сказала она, рассчитывая как-то загладить свою вину. Её тонкие пальцы с нежным маникюром сжимали чёрную ткань длинной юбки-карандаш, которая очень хорошо смотрелась на её фигуре. — Я не это имела в виду… Быть может, Алёна действительно была слишком взволнованна в такой важный момент и не хотела показаться грубой. Может, она и не относилась к Славе плохо, а хотела только выслужиться перед подружкой, для которой это и сказала. А может, она в самом деле поменяла к нему отношение и теперь просто пыталась вылезти из этой несуразной ситуации — это было уже не так важно, поскольку сделанного не воротишь. И это можно было бы замять. Слава бы не стал акцентировать внимание на произошедшем хотя бы ради своего спокойствия. Но нашлась личность, которая пожелала не упустить момента. — Она имела в виду, что твоя речь глупая и лицемерная, — нарочно поднявшись со стула, чтобы привлечь к себе больше внимания, выкрикнула Влада. — Ты слишком громко затирал про дружбу, семью и ценные воспоминания. Но имеешь ли ты на это право, Третьяков? — Владлена, сейчас же сядь и замолчи! — цыкнула классная руководительница шёпотом, замахнувшись на Владу так, будто в самом деле была готова её ударить за эту выходку. — Что ты позволяешь себе? У нас церемония вручения аттестатов, а не день рождения подружки, где можно просто брать и перебивать кого-то, высказывая личные претензии. — Почему это она должна молчать?! — на защиту Владе вызвалась неравнодушная девчонка, пламенная речь которой заставила вспыхнуть за собой целый рой голосов. — Он типа весь такой из себя хороший, хоть бы не лопнул. Конечно, отличник и олимпиадник, медалист, вот и защищаете его. А Вы хоть знаете, что он сделал, чтобы просить нас молча слушать, как этот мудак красиво стелит, что он ни на кого не держит обиды за то, что сам идиот! Шум разлетелся по актовому залу со скоростью света. Были зачем-то вовлечены родители, многие из которых впервые слышали и про Славу, и про Владу, и про эту ситуацию с ними подавно, но всё равно активно участвовали в споре. На самого Славу будто никто больше внимания не обращал — он лишь предлог, а им хоть бы кому-нибудь перегрызть глотку. Почему бы и нет, когда учёба уже позади и терять особенно нечего? Вполне вероятно, решающую роль сыграло и то, что не все ученики явились на мероприятие трезвые, потому что в школьном туалете перед церемонией очень весело звенели бутылки. Что уж там, даже Слава не отказался от пары глотков коньяка, который Коля украл у своего папы. Воцарившийся балаган жутко раздражал и вместе с тем пугал. Учителя бегали по рядам, успокаивая разъярённых учеников, но тут и там кто-то снова решался вставить свои драгоценные пять копеек. Слава попробовал взять себя в руки, а руки вспотели и затряслись, крепко вцепившись в микрофон. Сейчас или никогда он сделает это. — Замолчали все! — раскатисто воскликнул Слава, придержав возле губ микрофон, который раскидал его голос по всему помещению. На удивление, после команды Третьякова зал стих как мёртвый. Даже учителя замолчали и замерли. Наверняка, он бы никогда так не сделал, если бы не оказался охвачен паникой и злостью, которые вытеснили из головы весь здравый смысл. Его не так воспитывали, он не так мыслил, чтобы вести себя подобным образом. Но сейчас он будто отыскал в себе совершенно другого человека, который готов был прийти ему на помощь и воспользоваться любыми методами, лишь бы защититься от всех внешних раздражителей. — Вы задумывались над тем, кто дал вам право лезть в мою личную жизнь? — спросил Слава риторически, но распалённым взглядом терпеливо прокатился по залу, будто ждал оправданий от каждого. Он стойко молчал до тех пор, пока не услышал неуверенное бубнение растерявшихся соучеников. — Правильно. Влада. Вот только не от того, что она невинная жертва обстоятельств, которые придала огласке, желая добиться справедливости. А потому, что она не знает такого понятия как «личное». Верно ведь, дорогая? — он смерил её тёмным взглядом, пристальным, недовольным, а она лишь брезгливо отвернулась. — У тебя было достаточно времени, чтобы сочинить эту сказку и распространить её везде, где только можно, пока я пытался прийти в себя после того, что ты сделала. Получилось впечатляюще, но сейчас твой выпад был явно не к месту. Тебе мало парада скандалов, в который ты превратила каждый божий учебный день? Хочешь и сейчас напомнить всем о том, какой несчастной я тебя, якобы, сделал? Посмотрите на неё и увидите пример эгоистичной истеричной стервы, которой никогда не хватает внимания к своей любимой персоне. Будь она таким невинным ангелочком, стала бы даже сейчас делать всё, чтобы меня ни на миг не прекращали гнобить? Ты назвала меня лицемерным из-за того, что я не хотел ворошить какие-то обиды посреди торжественного мероприятия и вместо этого пожелал всем удачи в жизни. Сколько ещё раз ты хочешь уничтожить меня и за что? За то, что я в семнадцать лет не вожу Мерседес и не в состоянии платить за тебя по две тысячи гривен в ресторанах каждые выходные сразу после шоппинга? За то, что я решил уйти от тебя, потому что ты нагуляла ребёнка на стороне, пока я был в другом городе, и попыталась манипулировать моим доверием, чтобы после своих выходок не остаться ни с чем? В конце концов, за то, что я не посчитал нужным всем растрепаться о том, как ты ложишься под любого встречного, у которого в кошельке больше тысячи гривен? Так вот, я свою ошибку понял. Не стоило давать тебе шанс уйти безнаказанной, и больше я терпеть не буду. Мне не хотелось выносить это на публику, но ты, милая, сама так решила. В отличие от тебя, мне есть, чем подтвердить свои слова — если уж, малышка, мы играем по твоим правилам и бьём лежачего. Если ты объявляешь мне войну, то будь готова феерично просрать. Никто жалеть тебя и геройствовать больше не будет. Мне просто жаль своего времени на эти интриги, и вам, с осени уже студенты высших учебных заведений, я тоже желаю заняться своей жизнью, а не собирать сплетни обиженных девочек, которые рыдают от того, что упали с чьей-то шеи. Верьте во что хотите, но меня не трогайте, пока каждый не получил сдачи с мешка своей глупости. На заключительных словах он едва заметно запнулся, хотя до этого голос Славы был настолько полон решимости, что его даже директор не посмел перебивать. Тяжёлую тишину разорвал глухой стук микрофонной стойки о пол. Не сдержав своих нервов, Слава, когда уходил, грубо пихнул конструкцию рукой, и она упала вместе с микрофоном, который на несколько секунд оглушил слушателей трепещущим визгом. Он всё это время с нетерпением смотрел на дверь, мечтая поскорее исчезнуть отсюда и стереть из памяти ворох лиц, внимательно слушавших его нервный срыв. Едва Слава преодолел подмостки, присутствующие немного отошли от потрясения. По залу разошлись голоса. Коля, тот самый парень, которого видели на уроках реже, чем солнечное затмение, первым вскочил со своего места и начал аплодировать. Его мама, суховатая женщина лет пятидесяти, не видавшая подобного ни за один выпуск троих своих детей, стыдливо дёрнула его за руку в попытке утихомирить. Но его это только больше подстегнуло поддержать Славу, пока он не ушёл. — В чём дело, народ? Вы ему не верите? Верите самовлюблённой истеричке с флягой водки за сотку в брендовом клатче, а не нормальному пацану, который за одиннадцать лет ни разу никакой херни не делал? — прокричал он в сложенные рупором ладони, окидывая помещение выжидающим взглядом. Он, пожалуй, достаточно пропустил. Чудо, что его смогли аттестовать и ещё большее чудо, что ему стало не лень прийти в неучебный день на какое-то незначительное мероприятие вроде выдачи аттестатов. Во всяческих пересудах он не участвовал столько же, сколько и в учебной жизни класса, но Слава у него был на хорошем счету, потому он и решил вступиться. Обернувшись у самого выхода, когда поспешившая за ним Маргарита Владимировна ободряюще схватила его за плечи, Слава увидел, что, в действительности, нашлось много тех, кто поддержал его. Поначалу очень много сомнений летало между рядов, учителя были в панике, готовые рвать на себе волосы от того, что так бесконтрольно срывается столь важное событие, но успокоить учеников было невозможно. Когда на сторону Славы встала и Оля, вечно тихая и незаметная в сравнении со своей лучшей подругой, всё больше людей начало сомневаться в том, что слова Корецкой имели хоть какую-то ценность. Зарождалось подозрение, что не может вот так просто несколько людей, которых никогда не замечали за любовью к скандалам, вызваться против одной печально известной девушки. — Это неправда! Они врут! За что вы меня так ненавидите?! Что я вам сделала?! — Остановитесь! — голос Славы влетел в шквал прочих и долетел далеко не до всех. — Эй, я не последний в очереди на выдачу аттестата! Что я наделал, блять… Последнее он буркнул совсем тихо себе под нос, ощутив острое чувство вины перед учителями, родителями и соучениками, которым даже не успели выдать диплом. — Это не твоя вина, Слава, — крепко хлопнув его по плечу с расчётом на удавшийся элемент неожиданности, Валерий Витальевич наклонился к нему чуть ближе. — Зато теперь этот день точно всем хорошо запомнится. Слава нервно улыбнулся и стеснённо посмотрел на отца. Мама была шокирована, но одним только взглядом давала Славе понять, что не посмеет упрекнуть его хоть за что-то из того, что он сделал. Разве что, за некрасивое слово, промелькнувшее в его лексиконе, но сейчас всем явно было не до этого. Понемногу учеников приводили в чувства. Влада была в слезах, и кидаясь во всех подряд проклятиями, демонстративно ушла вместо Славы, так что церемонию продолжили без неё — тем более, она свой аттестат уже получила. Вместе с чувством вины за личный скандал посреди мероприятия, Третьяков ощущал невероятную радость и облегчение от вида того, как плохо чувствовала себя Влада. Слава не мог ничего с собой поделать — его всецело обуяло удовлетворение поворотом событий. Она получила то, что и должна была. Кроме того, Славу посетила другая мысль — как, оказывается, легко и несложно управлять толпой. По крайней мере, самыми шумными и неравнодушными, чьё мнение менялось во мгновение ока, когда поблизости случалось нечто интересное.* * *
Теперь Слава не стеснялся обсуждать произошедшее с одноклассниками, чтобы прояснить для них ситуацию. Некоторые остались при своём, но многие перед ним извинились. Коля уговорил его появиться на выпускном балу, хотя Славе не очень этого хотелось. Родители также настояли на том, чтобы он не посмел пропустить это событие. Он рассчитывал как можно скорее уехать, но аргументы против оказались сильнее: нельзя вот так просто взять и пропустить свой школьный выпускной из-за одного человека, который, к тому же, свалился со своего незаслуженного пьедестала. И не должны, — считал Коля, — все эти бесконечные репетиции вальсов просто так бесследно пропасть. Слава наперво думал, что они в любом случае пропадут, ведь ему не с кем танцевать вальс, но в итоге решил пригласить на выпускной Олю, потому что, оказалось, что она тоже была без пары. Оля с радостью согласилась. И хотя шли они в качестве друзей, у Славы была очень неплохая возможность подействовать Владе на нервы этим союзом. Перед тем, как идти в школу, откуда их должны были отвезти на банкет на заказном автобусе, Слава зашёл за Олей. Дабы избежать недопонимания с её родителями, Савичева попросила его подождать возле подъезда. Выглядела Оля очень хорошо. Её светлые русые волосы, обычно для удобства завязанные в пучок, были завиты в волшебные локоны, нежные черты фигуры выделяло чёрное облегающее платье без бретелек с вырезом от бедра, а серые глаза подчёркивала тушь и лёгкие стрелки, даже более аккуратные, чем обычно. Слава не удержался от того, чтобы сделать комплимент её внешнему виду. Она, впрочем, и в будние дни очень хорошо выглядела. Округлые щёки, стекающие к острому подбородку, вздёрнутый нос с едва видными веснушками, пухлые губы и большие глаза — будто куколка. Но раньше у Славы как-то не было повода сказать ей об этом. — Как настрой? — спросила Савичева, в сотый раз поправляя сползающую с плеча лямку сумочки. — Даже не знаю, — неоднозначно ответил Слава. — Сегодня все напьются и обязательно будет какой-нибудь цирк. — Давай и мы тоже напьёмся, — воодушевлённо предложила Оля. — Что бы ни происходило… Когда мы все ещё увидимся? По крайней мере, что касается меня и тебя, мы ведь оба уезжаем отсюда. Надо просто как следует повеселиться и смело перелистнуть страницу. — Точно, — Слава постарался улыбнуться и на мгновение поймал её взгляд своим. — Просто не думал, что так будет. Чувствую себя жутко непривычно. И есть ощущение, будто всё как-то неправильно. — Наоборот, — постаралась поддержать Оля. — Ты привыкнешь. Мне вообще кажется, что отношения в нашем возрасте переоценены. А у тебя есть отличная возможность сконцентрироваться на себе и своей карьере. Просто делай то, что нравится и радуйся, что никто не пытается тебе этого запретить. — Ты права, — Слава, видно, немного повертел эту мысль у себя в голове в разные стороны и согласно кивнул. — Спасибо тебе. Я очень много думал о том, что было бы дальше, если бы ты мне не сказала. Может, я был бы гораздо счастливее, но такое счастье мне не нужно. — Ты не был бы счастливее. Раньше я молчала, потому что мне казалось неправильным делать трещины в ваших отношениях. У вас всё было хорошо, и кто я такая, чтобы лезть в личную жизнь подруги со своими моральными принципами? — рассуждала Оля кротко, всё же чувствуя неудобство от того, что не сказала раньше. — Но в последнее время это перешло все границы. Я перестала чувствовать, что обязана молчать, потому что понимала, что я единственная могу помочь тебе. Впрочем… Давай просто уже не будем об этом. Родительский комитет хорошо позаботился о том, чтобы выпускной получился роскошным. Они арендовали целую беседку в ресторанчике на побережье. Подальше от центра и поближе к природе. Погода была замечательной. В ясном небе не было ни облачка, солнце обняло город тёплыми лучами, а лёгкий ветерок щекотал сочные зелёные травинки, коврами которых была укрыта земля. Обстановка тоже была весёлой и непринуждённой, все были настроены на праздник и искренне взволнованы важностью момента, ведь это было последнее мероприятие с классом. Таяли многие обиды и недовольства, куда важнее сейчас становилось то, что эти люди были рядом все одиннадцать лет, с детских годов, а сейчас каждый готовился начинать свою жизнь. Всем выдали нежно-голубые ленты выпускников, которые выделяли особенность момента. Девочки все были с искусными укладками, в макияжах и в шикарных платьях. Некоторые сочетали их с кроссовками, некоторые с каблуками, но все как одна выглядели прекрасно. Парни тоже выглядели излишне опрятно, оделись в костюмы и галстуки. Слава не был исключением, хотя он постарался подобрать что-нибудь более необычное, чем стандартный чёрный или синий смокинг. Его костюм был жёлтым, за счёт чего смотрелся довольно ярко на фоне остальных. За столом каждому полагалось всего лишь по бокалу шампанского, но, конечно, в выпускниках оказалось гораздо больше алкоголя. Первое время их развлекал ведущий. Всё было как положено — конкурсы, танцы, фотосессия. На медленный танец, как и собирался, Слава пригласил Олю. Влада была крайне неприятно взволнована тем фактом, что они пришли вместе. Когда Третьяков позвал Олю на танец, Влада уже совсем видно разозлилась. Кроме того, желающих потанцевать с ней не нашлось даже среди девушек, поэтому во время вальса она сидела за столом и метала в Славу с Олей злобные взгляды. Сам Слава старался не показывать, как сильно доволен таким раскладом. Он смотрел Савичевой в глаза, нежно сжимая её руку в своей, и улыбался. Она тоже улыбалась, хотя по щекам текли слёзы — всё это было слишком трогательно для многих. Были моменты, когда и Слава позволял себе пустить слезу, но вальс в их число не вошёл. Он немного растеряно улыбнулся и аккуратно взял Олю за щёку, утирая слезинку большим пальцем. — Ты чего, малышка, — шепнул ей Слава, нежно усмехнувшись, и легонько коснулся губами её щеки. — Не плачь, иначе я тоже заплачу. Оля коротко посмеялась, и они машинально чуть отстранились друг от друга, потому что музыка закончилась. Уже после он осторожно взял её за руку и поцеловал тыльную сторону ладони, постаравшись тем самым успокоить. Посчитав момент достаточно уместным, Оля обняла его за шею и притянула к себе для поцелуя. Слава немного растерялся, но постарался этого не показать. До нынешнего момента ему не приходилось целоваться с кем-то кроме Влады, — не считая того инцидента с Настей, — но определённо пора было положить этому конец. Они оба, в общем-то, понимали, почему Третьяков делал это. Ему хотелось разрушить всё, что было с Владой. Окончательно почувствовать себя свободным, ничьим, никому не обязанным. Первый поцелуй вышел достаточно невинным. Они оба были трезвые, а вокруг находилось слишком много людей, включая взрослых. Многим выпускникам тоже хотелось позволить себе большего, но каждый пока что старался не переходить границ и вести себя прилично. Зато после выпускного, организованного родителями, праздник продолжился в свободном формате. В нём уже участвовали не все, но подавляющее большинство — почти не нашлось тех, кого родители умудрились не отпустить на ночь по такому случаю. Совершеннолетние докупили алкоголь, и прогулка по городу перетекла в клуб. Многие были жутко пьяны, кто-то даже в самый первый раз, но среди обычных посетителей класс немного рассеялся, поэтому далеко не все были в поле зрения друг друга. У Славы средств было в достатке, чтобы купить выпить себе, Оле и ещё паре одноклассниц, в числе которых каким-то образом оказалась Алёна, в сотый раз за вечер слёзно извинявшаяся за инцидент на выдаче аттестатов. Слава не очень-то помнил, как она к ним затесалась, но вроде бы он купил ей выпить, чтобы она наконец-то заткнула рот. Тем не менее, много алкоголя не понадобилось, поскольку они уже прилично выпили перед тем, как зашли в клуб. Ещё хуже Третьяков помнил, как за ними с Олей закрылась кабинка в уборной, но всё определённо к этому шло. Сколько они были в клубе, столько не отлипали от губ друг друга, уже совершенно не стесняясь в движениях. Всякое волнение у Славы давно прошло, поскольку он был сильно пьян. Вдобавок он ощутил сильное возбуждение, что показалось ему очень необычным. Прежде он не позволял приставать к себе в людных местах, но рука Оли не слезала с его паха, пока они сидели за столиком, и сам Слава не уступал. Его руки свободно бродили по её фигуре, и ему жутко хотелось большего.* * *
Когда Слава пришёл в себя, настало время продолжить жизнь вне своих воспоминаний, но он всё также думал о прошлом. О недавнем прошлом. Ему было жутко стыдно признавать, во что превратились его будни, но он отчётливо понимал, что получил шанс избавиться от этого. Наверняка, стоило полагать, что Максим предаст его, но Славе хотелось об этом не думать. Если окунуть лицо в воду, то вид, конечно, будет мутным. Обзор смотрящего с берега был уже прозрачным и отчётливым, и Третьяков не мог больше не видеть всех камней, что валялись на дне. Время тянулось запредельно долго, и он мог только анализировать всё то, что творилось с ним последние полгода, раскидывая в сторону туман, которым всё сплошь было покрыто для него раньше. Мысли ветвились в голове как разрастающаяся в поле рябина. Где он был сейчас? Кем он стал? Кто остался рядом с ним и кому он позволил быть вокруг себя? Всё пошло под откос.«Сегодня девятое января. Я обнаружил свою жутко странную привычку складировать мысли в бумагу. Здесь особо писать было негде, но я попросил пару ненужных листов и ручку у медсестры. Я страшно растерян. Мне будто очень много всего приснилось. Я вспоминаю, как бешено колотилось сердце и отнимались конечности. Думаю, что этого просто не могло быть со мной. Но это было. Во всём виноваты наркотики. Клянусь, я где-то точно слышал эту фразу. И не мог раньше ощутить её смысл так ярко. У меня в голове тонны сожалений и попытки извиниться перед самим собой. Но я не могу себя простить. Ужасно стыдно. Закрываю глаза, ныряю лицом в подушку. Пытаюсь не думать. И мысли в ответ только больше жрут меня. Так странно было услышать, что я провёл пару суток в отключке. Так страшно думать, что я мог умереть. У меня ничего нет, и я никто. Но мне не хочется умирать. Мне всего восемнадцать. Вдруг меня что-то ждёт здесь? Как я могу просто уйти и не узнать об этом?»
Один раз его навестил Андрей. Оказывается, он попросил врачей держать его в курсе событий и сразу приехал, когда узнал, что Слава очнулся. Их разговор вышел не слишком длинным. Третьяков отводил глаза и рассыпался в благодарностях, чувствуя огромную обязанность перед этим человеком. Андрей же сказал, что безумно рад видеть его и поделился своими новостями. В ближайшее время он собирался ложиться на лечение в реабилитационный центр. Он и Славе посоветовал полечить свою зависимость, чтобы наконец оставить всё это позади. Прощаясь, они пожелали друг другу всего наилучшего и пообещали быть на связи, хотя это было очень маловероятно. Уже вторую неделю неотвеченными висели сообщения от Адама с новогодним поздравлением и предложением увидеться, а Слава, лёжа в больничной койке, крутил в руках телефон и бесконечно размышлял об этом. Ему было совсем не до того, он даже не задумывался всерьёз об этих сообщениях, пока был в том истерическом состоянии. Сейчас он мыслил более трезво и рискнул всё же ответить ему спустя столько времени, решив попытать удачу. Сообщение для него вышло невыносимо неловким. Слава не мог его сформулировать не меньше получаса. Начинал писать, уходил в дебри своей философии, собирая пальцами буквы на клавиатуре в устрашающе громадный текст, осекался беззащитной робостью, находя это невероятно глупым, и стирал сообщение до нуля, после чего начинал всё заново. Он прежде всего извинился и постарался оправдаться. Совершенно безвольно Слава насыпал в строку ввода все свои хрупкие чувства, заражённые болезненной скорбью, но снова и снова повторял себе, что стоит утаить это, чтобы окончательно не испортить впечатление о своей персоне. Иными словами, он решил зашифровать все минувшие события в банальное «что-то совсем замотался в проблемах». С другой стороны, Славе казалось, что скрыть такой факт из своей биографии будет нечестно, покуда его посещала мысль, что придётся как ни в чём не бывало смотреть в глаза этим людям, пока они не будут даже подозревать, что разговаривают с едва не лишившимся жизни наркоманом. Было бы очень эгоистично попробовать запрыгнуть в их коллектив, лишь бы не потонуть одному в этом огромном мире, но совсем не предупредить их, с кем они общаются.«Эта фраза… «Всегда думаешь, что тебя беда не коснется». Слушаешь её, но не слышишь. А сейчас я её слышу и понимаю. Ты никогда не держишь в голове фразу «меня не коснётся», как можно подумать. Это работает иначе. Ты просто НЕ думаешь о том, что что-то может случиться. Не берёшь это в оборот и очень зря. Сейчас я понимаю, что так легко мог стать одним из тех, про кого бы сказали «он умер от наркотиков». Я бы мог исчезнуть и даже не осознать этого. Для меня бы просто всё закончилось. А весь мир жил бы дальше. И кто-то бы помнил меня. Как человека, которого убили наркотики. Я даже не знаю, когда СЛЫШАЛ это ярче. Когда втащил в вену шприц или когда пришёл в себя.»
По обязательству врачи передали об этом случае в полицию. К нему пришёл представитель закона из отдела по борьбе с наркотиками, чтобы задать несколько вопросов, как только врачи сочли его состояние стабильным для подобного рода бесед. Из разговора с Андреем Третьяков понял, что тот намерен сдать Максима, если потребуется. Слава попытался уговорить его этого не делать, чтобы избежать лишних проблем. Во всяком случае, его особенно не мучили. Слава сказал, что воспользовался небезызвестным среди наркоманов маркетплейсом в сети даркнет, купил героин за биткоины и забрал закладку. Полицейский не был удовлетворён этим ответом — он догадывался, что это самая банальная отмазка, которая вполне может оказаться попыткой скрыть своего барыгу. И тем не менее, предъявить на это ему было нечего, поэтому Славу оставили в покое. Быть может, Максим заслужил получить срок. Даже не за связь с нелегальными веществами, не за их распространение, а в наказание за свою низкую моральную ответственность. За трусость, за то, что оставил умирать человека, которого называл своим другом. Но Славе не хотелось ему мстить — он и сам справится, когда начнёт гнить заживо или подхватит инфекцию от чужого шприца через годик-другой. А открывать дело, проходить по нему свидетелем и смотреть в глаза этому человеку, когда его будут выводить в наручниках, Славе не особенно улыбалось. То, что он не сдал Максима, было не столько благородием или поступком, совершённым «по пацанским понятиям», сколько банальным нежеланием влезать в длительные разбирательства с законом. Он просто хотел поскорее забыть обо всём этом и почувствовать, что теперь его жизнь другая.«О том, что тогда я чувствовал. Сначала мне стало очень хорошо. На пару секунд я ощутил полное удовлетворение своим решением увеличить дозу. Но затем… Я даже не могу поверить, что это реально можно почувствовать. Не думаю, что кто-то может понять меня, не испытав подобного. Мне всё ещё было хорошо, но мне также было и плохо. А это самое дерьмовое чувство, когда находишься между двух огней. Не там и не там. В груди всё заледенело. Я слышал стук сердца в ушах. И оно билось с бешеной скоростью. Я не считал. Но, наверное, ударов двести в минуту. Что кажется нереальным. Так вот мне было сразу и очень хорошо и очень плохо. И выворачивало от того, как это смешалось. Я сразу испугался, что в один момент сердце не выдержит такого и просто остановится. И всё закончится. Мне было очень страшно. Я не мог выронить и слова, не путаясь в своём языке. Не мог управлять своим телом толком. Ничего не мог. Только думать о том, что назад уже не повернуть. Это самое страшное. Осознавать, что ты на тропе своей смерти в восемнадцать лет по собственной глупости и не можешь отмотать время, чтобы хоть немного подумать головой. Было невыносимо от того, как я был глуп всего пару минут назад. Тогда я лежал на полу и понимал, что такой исход был очевиден. Понимал и ненавидел себя за то, что не посчитал его очевидным чуть раньше. Всё обошлось. Это какое-то чудо. Мой организм чертовски сильный, а я придурок. Мне хочется извиниться перед своими внутренностями и сказать им спасибо за то, что они справились до приезда врачей. Не знаю, как мне с этим жить дальше.»
Вернувшись домой, он переступил больше порог своего отчаяния, чем всего лишь квартиры. В комнатах по-прежнему царил бардак, к тому же Слава обнаружил пропажу ценных вещей, чему не смог даже натурально удивиться. Сколько слов о доверии с его губ падало, а подсознание знало, что так всё и случится. Первые полчаса он бесцельно бродил туда-сюда, примеряясь взглядом на весь скопившийся мусор, который придётся убирать. Когда Третьяков въезжал, бесцветный интерьер — преобладающие блеклые белые и серые цвета, — его привлёк. Спокойные тона — самое оно, чтобы взгляд отдохнул. Теперь же у него было стойкое ощущение, будто над квартирой нависли чугунные дождевые тучи. Он раскрыл жалюзи на кухне, впустив в комнату свет, и оглянулся так, будто видел это помещение впервые. Чистого вида притон. Слава не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы навести здесь порядок, но в преддверии визита хозяйки он нашёл в себе терпение взяться за швабру и соскрести с пола собственную рвоту, которая успела засохнуть за ту неделю, что здесь никого не было. Это было так омерзительно. Оттирать пол, собирать пустые шприцы и зиплоки с коричневыми крошками, слышать по всей квартире застоявшийся кисловатый запах этой дряни, будто даже сквозняк из открытых окон не в состоянии выгнать его. Слава вернулся из больницы утром, и на уборку квартиры у него ушёл целый день, поскольку он не только избавлялся от самых очевидных признаков своего недавнего прошлого в виде маленьких «пыльных» пакетиков и использованных шприцов, но и тщательно перемывал каждый уголок в доме в надежде истребить эти ассоциации в самом себе. Чем усерднее он надраивал свою квартиру, тем крепче становилось ощущение, что проще уже будет съехать. Закончив с уборкой затемно, Слава измождённо утёр лоб и швырнул тряпку в сторону. Стоило бы принять душ, что Слава и сделал. После он обтёрся полотенцем, влез в домашние штаны и остановился перед зеркалом. Он смотрел на себя как на незнакомого. Выглядел он куда лучше. Без синяков под глазами и прыщей, цвет кожи от бледно-жёлтого вернулся к естественному. Но что-то всё равно было не так. Слава тряхнул головой, мокрые осветлённые пряди с уже отросшими тёмными корнями всколыхнулись и ударили его по щекам. Мысль была недолгой. Слава поставил на полку телефон с включённой камерой, желая запечатлеть этот момент, отыскал парикмахерские ножницы и захватил ими передние пряди волос там, где начинался его натуральный цвет. Состриг одну, вторую, третью. Мокрые вьющиеся локоны один за другим падали в раковину, а Слава твердил себе, что тем самым прощается с прошлым собой, отрезает не волосы, а канаты мостов, чтобы начать всё заново. Возможно, это было незрело и глупо, но он нашёл в этой мысли утешение. Теперь всё будет иначе. Он начнёт заново и будет расти также, как его волосы, а его прошлое вместе с отрезанными патлами отправится в мусорное ведро. — У нас с тобой нет ничего общего, — твердил он своему отражению, цепко схватив его стальным взглядом. — Ты был другим, ты был совсем другим, Аллен. И тебя больше нет со мной. Руки мелко тряслись, а ножницы всё стригли, перебравшись с передних прядей к затылку. Вырисовывающаяся прическа выглядела отвратительно, но Слава об этом не думал. По щекам катились слёзы бессилия — он потерял себя, и сейчас эта мысль отравляла как никогда прежде. В нём не осталось ничего от него прежнего. Ни стремлений, ни амбиций, ни желаний. У него была семья, был ещё круг общения и был он, но Слава всего этого не видел за пеленой ненависти к себе. Сейчас перед ним была пустышка — никто, человек без прошлого, настоящего и будущего. Человек без смысла. Человек без имени. — Я тебя не знаю. Так давай знакомиться, — хрипнул Слава нервно, опустив руку с трясущимися в ней ножницами. — Расскажи мне, кто ты такой. Чудовище, которое уничтожило Аллена. Он дышал тяжело и часто. Стук сердца отдавался в ушах, руки были холодными. На голове воцарился жуткий хаос, нечто ассиметричное и некрасивое. Слава судорожно состригал остатки волос, пытаясь сообразить хоть что-то более или менее нормальное, с чем можно показаться на людях, но не выходило. Он ведь не парикмахер, да ещё в каком состоянии. На таком нервном подъёме любой специалист бы наделал уйму ошибок. Теперь только сбривать машинкой, да и плевать. Так даже лучше — у него будет полностью чистый лист без каких-либо нареканий. Взгляд Славы замёрз на синяках, в которых были его руки, и его осенило. Вот, что напрягало его в собственном отражении. Вот, что отличало прежнего Славу от нового. Эти чёртовы синюшные «колодцы» на руках, оставшиеся от героиновых инъекций. Они без слов кричали о том, как Слава медленно уничтожал себя последние полгода. Вспышка света, смешавшиеся гнев и отчаяние, затеснили его глаза. Из его памяти напрочь вывалился момент, когда он сжал в ладони ножницы и полоснул себя по предплечью левой руки, перекрыв окровавленной раной эти уродливые синяки. Слава не помнит, как сделал это. Не помнит, как вскрикнул от боли, как застыл перед отражением и смотрел на ветвящиеся по коже струи крови. Не помнит, как вслед за этим закричал рыданиями и заколотил по стенам, по раковине, как смёл на пол всё, что на ней стояло. Он пришёл в себя сидящим на полу после истерического припадка. Вокруг валялись гигиенические принадлежности — стакан из-под зубной щётки и пасты и иже с ними, мыльница, какие-то крема и гели. Он сидел на коленях, с раскрытой рукой, по которой на серый махровый ковёр стекала кровь, а во второй руке всё также были зажаты окровавленные ножницы. Слава испугался. Дико испугался самого себя. Он затрясся и прикусил язык, просто не поверил, что мог сотворить с собой такое, что способен вскрыть себе вены парикмахерскими ножницами и даже этого не помнить. — Кто ты, блять, такой! — завопил Слава на всю ванную, выронив ножницы и крепко зажмурившись в надежде на то, что это лишь наваждение. — Хватит… Это не может быть правдой… Крик сменился тихим клокотанием, он глотал слёзы и держал глаза закрытыми, потому что боялся видеть свою порезанную руку, которая пульсировала от боли. Он чувствовал себя жертвой, будто не сделал этого собственноручно. Нутро выворачивало от животного страха перед самим собой. Что же было у него в голове, когда он сделал это? А было ли что-то? Это был лишь один импульс, вслед за которым всё и случилось. Нет, Слава определённо не обдумывал этот поступок. Не меньше десяти минут он просидел как шарнирная кукла на месте и только потом, немного отойдя от шока, на ватных ногах поднялся и отключил запись. Пачкая всё кругом кляксами крови, Слава отыскал бинты и криво замотал себе руку. Не стал даже обрабатывать, просто перекрыл рану, чтобы она перестала кровоточить. На белом марлевом полотне тут же выросли красные кляксы, и Слава намотал ещё несколько слоёв. Завтра к нему придёт хозяйка, а ванная вся залита кровью, но это последнее, о чём он думал. Сил на то, чтобы убрать за собой, не осталось. Слава сел в спальне, закурил и машинально нажал на плэй, когда на разблокированном экране телефона высветилось это видео. Он терпеливо смотрел на себя, состригающего локоны, с замирающим сердцем ожидая переломного момента. Но несмотря на то, что Слава так нацелено ждал его, он не смог не дёрнуться, увидев, как порезал себя. Реакция у него была такая паническая, будто он вовсе не знал, что в видео будет подобный момент. Он на автомате пересмотрел это несколько раз, отмотал назад трижды точно, банально пытаясь понять самого себя. Но всё ещё с трудом верилось, что это он. — Теперь я могу и так, — нездоровый смешок всколыхнул тишину комнаты, когда Слава всё же собрался и поставил на паузу. — Значит это уже точно не я. Господи… Я мёртв, и теперь моим телом живёт кто-то другой. Rest in peace, малыш Аллен. Слава снова бесконтрольно посмеялся, хотя ему было совсем не смешно. Рука продолжала болеть, перед глазами, поставленное на паузу, но мельтешило это видео. Он не мог осмыслить происходящего, поскольку мысли бежали вперёд него. Слава даже не мог наверняка ответить, что он чувствует. Будто внутри смешалось сразу всё и одновременно ничего. Его долго коротило это желание, которое он подавлял в себе, но в конце концов Слава написал Адаму. Это был единственный человек, не считая Яши, с которым он в последние дни активно переписывался. Они договорились встретиться на днях, но Слава готов был взорваться и искал хоть кого-то, кто мог бы остановить это. В сообщении для Адама Слава собрал понемногу от всего, что чувствовал. Не обрисовал ситуацию в конкретике, но ясно дал понять, что нуждается в нём. Он также понимал, что выложит ему всё от а до я и будет готов к любой реакции вплоть до хлопка двери.@liiittleallen (Слава) Привет Слушай Ты спишь?
@adammoloko (молоко не отдам) прив конечно нет время одиннадцать, ты чего да и вампиры никогда не спят)@liiittleallen (Слава) Прости Тупой вопрос Я просто на нервах Ты занят?
@adammoloko (молоко не отдам) для тебя хоть на собственной свадьбе свободен что-то случилось?@liiittleallen (Слава) Нет Да Я не знаю Ты не мог бы приехать? Я знаю, это нагло с моей стороны Но мне очень плохо, и я не знаю кому могу доверять
@adammoloko (молоко не отдам) конечно всё нормально, ты не напрягаешь куда приезжать?@liiittleallen (Слава) Белы Куна 4к1
@adammoloko (молоко не отдам) о, бро это же в соседнем дворе от моего дома я на пражской минут через пятнадцать прибегу, ты только номер квартиры кинь@liiittleallen (Слава) 35 Спасибо тебе большое Жду
Сразу после Слава отбросил телефон в сторону и зарылся руками в криво отстриженные волосы, тяжело дыша. Он страшно волновался перед приходом Адама. Тот был очень добродушно настроен по отношению к нему, и это очень расстраивало Славу, поскольку он понимал, что после их встречи всё кардинально изменится. Он сам не знал, на что рассчитывал — конечно, Адам уйдёт, когда выслушает его. Минуты Слава считал кропотливо, и Адам, как и обещал, появился минута в минуту. Звонок домофона заставил содрогнуться, но Третьяков ломанулся в прихожую так, будто всё это время дожидался курьера с эликсиром, который избавит его разом от всех проблем. Слава открыл дверь и стал ждать, прислушиваясь к звукам лифта. Внизу собрался неприятный комок. Адам, поднявшись на этаж, нырнул в приоткрытую дверь и оказался в тёмной прихожей. Слава даже не включил свет. Сейчас он выглядел как натуральный псих, почуявший приближение конца света — прижался к стене в странно нервной позе. Адам не сразу заметил бинт и кавардак на его голове. Они поздоровались, обнялись, Русских снял шарф, пальто, ботинки — всё это Слава отслеживал как в замедленной съёмке. — Что… Случилось? — растерянно спросил Адам, увидев его уже на кухне во всей красе. У него в голове закрутился сразу десяток вопросов, но он не посмел ими надоедать и без лишних замечаний присел на стул, который Слава для него отодвинул. Третьяков опустился за стол напротив, сложил руки в замок и отвёл взгляд, собираясь с мыслями. Серые глаза Адама поочерёдно бегали с окровавленного бинта на кошмарную прическу, но он стойко молчал, позволяя Славе взять себя в руки. — Прошу, выслушай меня. Мы столько времени не виделись, и по факту никем друг другу не приходимся, — Слава рвано дышал и от этого глотал слова, растеряв свою красивую ровную речь. — Мне не хотелось бы грузить тебя своими проблемами, но я совсем один здесь. И… Прежде, чем я начну. У тебя есть право в любую секунду встать и уйти. — Я так не сделаю, — предупредил Адам, но немного потерялся, столкнувшись с одичавшим взглядом Славы. — Хорошо, я понял. Мы правда не так близки, но я не из тех, кто бросает в беде, спроси у кого угодно. Тебе не о чем переживать, хорошо? — У меня рёбра сдавило… Они будто меньше стали, — ощупав пальцами кости, Слава ещё раз дёргано вздохнул и запрокинул голову, оставив взгляд на потолке, чтобы сосредоточиться. — Адам… Ты не понимаешь. — Я постараюсь тебя понять, — пообещал он ответственно и накрыл холодную ладонь Славы своей тёплой и крепкой. — У тебя есть столько времени, сколько потребуется. Слава благодарно кивнул и вскочил как ужаленный. Схватил стакан из посудного шкафа, налил себе воды из-под крана и вернулся на место. Он жадно глотал воду секунд пять, затем шлёпнул по столу дном почти пустого стакана и снова глубоко вдохнул. В стойкой тишине они провели не меньше нескольких минут. — Я подсел на иглу, — выронил Слава скомкано и закусил губу, ощутив новый прилив паники, которую он так долго усмирял в тишине. — Связался с наркоманами и… Мне было так плохо, что я… Когда Ефим дал понять, что не хочет со мной общаться, я просто… Я не знаю, как… — Тише, — Адам явно ощутил, как внутри него что-то оборвалось, но не позволил шоку выбраться на своё лицо. Он лишь сочувственно поджал губы и сжал ладонь Славы крепче. — Я тебя не осуждаю. И если это то, из-за чего я должен был встать и уйти, то я не собираюсь этого делать. — Правда? — изумлённо спросил Слава, метнув в него недоверчивый взгляд. — Разве ты… Не разочарован? Не зол, что я… Трачу твоё время? — Я вижу, что тебе было сложно. Все ошибаются, Слава, — понимающе произнёс Русских, поглаживая его руку пальцами. — Расскажи побольше о том, что у тебя на душе. Я не разочарован в тебе и не зол, скорее… Обидно, что тебе пришлось с этим столкнуться. — Я… Я не мог найти себе места, правда. Я не хотел пробовать, но и не хотел быть один. Эти люди стали моим окружением, и я сам не заметил, как пошёл на это, — уже чуть более складно вылепил Третьяков, обнаружив в Адаме поддержку, а не укор, которого он так ждал. — Всё это время как в тумане… Я не мог остановиться. Мне становилось только хуже, и я… Новый год, день рождения. Пик пиздеца. Меня увезли на скорой с передозом, я провёл двое суток в коме и ничего не понял, когда пришёл в себя. Будто я выпал из жизни где-то в июне. — Мне так жаль, — с искренним переживанием Адам потянулся к нему через стол и крепко прижал к себе. — Прости, что мы оставили тебя. Я всё это время чувствовал, что не нужно было позволять тебе ускользнуть из-за стычки с Ефимом. — Нет… Ты не должен был, — начал оправдывать Слава, уткнувшись носом в его прочное плечо и поймав запах древесного одеколона. — Ефим ваш лучший друг, а я просто знакомый. Никто из вас не виноват. Как и в том, что я вляпался в это. — Надо было думать, что ты остался один в такой сложный период, — обвинял себя Адам, чувствуя, как сердце сжимается. — Не вздумай корить себя. — Это уже лишнее, — Слава отстранился и вновь прикрепился к стулу. — Именно это мне и стоит сделать, подчеркнуть все свои ошибки. Я всё уничтожил и теперь сижу на пепелище. Я не знаю, как мне выбраться, но я очень хочу это сделать. Посмотри, как я выгляжу. У меня была дикая истерика, я отстриг себе волосы, а потом… Потом полоснул себя ножницами по руке, и мне очень страшно. Это будто был не я… — Я помогу тебе. Мы поможем, — без раздумий заручился Адам. — Неважно, что думает Ефим. Мы с Баженом и Данилой на твоей стороне. Настя тоже. Очень хорошо, что ты написал мне. Правда, спасибо, что доверил свои переживания. — Я не собирался. Мне было очень стыдно, — признался Слава и отвёл глаза. — Ты… Спасибо, что отнёсся к этому так. Но Бажен, Данила, Настя… Будут ли они также рады мне, когда узнают? — Ефим тоже сидел на игле, — сокровенно поделился Русских, чем заставил Славу удивлённо раскрыть рот и взмахнуть бровями. — И мы вытаскивали его. Мы семья, и ты станешь её частью. Все иногда оступаются, но важно помогать друг другу. Никто не станет топить тебя. Тем более, если ты осознаёшь всю ситуацию и хочешь это исправить. Только не считай себя прокажённым. — У меня с тех денег осталось тысяч сорок. Я тупо всадил всё, что заработал. Квартира у меня оплачена вперёд, и с голоду не умираю, но я думаю, что этого не хватит на реабилитационный центр. А я бы хотел, — неловко начал Слава. — Я понимаю, что снятие симптомов физической зависимости — только начало. Остальное крепко сидит во мне. И я думаю… — С деньгами я тебе помогу, — щедро пообещал Адам. — Добавлю, сколько нужно. Поставим тебя на ноги, начнёшь снова заниматься музыкой. Пока будешь лечиться, выпустим твой альбом, и у тебя накопится немного отчислений с прослушиваний. Все будет хорошо. Адам вышел из-за стола, привлёк Славу к себе и теперь действительно крепко обнял его. Третьяков переполнился теплом и спокойствием в его руках, позволил себе раствориться. Не всё ещё потеряно. — С этого дня, — отдалившись, Слава выпрямился и клятвенно заглянул в серые глаза Адама. — Больше никогда в жизни я не вернусь к этому. Не прикоснусь больше к героину, как бы сложно не было. Я клянусь самому себе и хочу, чтобы ты был свидетелем. — Теперь всё будет иначе. — ласково улыбнулся Молоко, похлопав Славу по плечу. — Спасибо тебе огромное. Если бы ты сейчас не приехал, я бы в петлю залез, — выдохнул Слава, отыскав в себе силы улыбнуться в ответ. — Всё будет иначе.FBE