Яркие краски

«Люблю спонтанные поездки в другие города. Даже если они и не спонтанные вовсе, а называются мной такими лишь потому, что я о них забыл.»

Не спавший почти трое суток на практически трезвую голову, Слава был похожим на крохотную птичку колибри, поскольку он бы тоже умер, если бы остановился хоть на секунду. Можно сказать, так и произошло; добравшись до барного стула в своей кухне, Слава отчего-то почувствовал, будто это самое мягкое и уютное место, с которым когда-либо соприкасалось его тело. Поэтому Слава незаметно для себя уснул, расползшись по холодной барной стойке лицом и руками, в которые это лицо было спрятано. Было весьма любопытно, что привычно чуткий сон Славы даже никак не смог побеспокоить Глеб, который носился вокруг, топая ногами и размахивая бедным плюшевым жирафом, схваченным за длинную пятнистую шею. Впрочем, переживать о том, что он страшно шумел, не стоило. Гораздо интереснее стало тогда, когда Глеб затих. Он с титаническим прилежанием взгромоздился сперва на соседний от Славы стул, затем на стойку, на которой Слава спал, и в зубах у него одновременно с этим делом оказалось несколько фломастеров. Уже через минуту Глеб задорно закрашивал красным фломастером все белые черты мрамора, покрывающего поверхность стола. При этом нажимал на фломастер он так, что у того едва грифель не ломался — вот же была проблема, что на горизонтали такого материала нельзя было также хорошо и эффективно использовать фломастер, как на листе бумаги! Не добившись в этом деле особого успеха, Глеб тяжко вздохнул и разлёгся на стойке возле папы, пристально разглядывая его спящее лицо и захватывающую высоту, на которой сейчас они оба находились. Надо сказать, Глеб был ростом ниже, чем барный стул, который, в свою очередь, был очевидно ниже столешницы, и такие высоты Глебу покорялись нечасто, особенно если он был с мамой, которая почему-то запрещала ему соваться в травмоопасные места. Глеб долго и проницательно заколдовывал Славу взглядом, чтобы тот перестал вести себя странно и наконец-то проснулся, но этого не происходило. Поэтому, через какое-то время, Глеб признал свой проигрыш в этой игре и аккуратно дёрнул Славу за кудряшку. Затем ещё раз, ещё два и уже с некоторым усердием… Он продолжал спать. Глеб пару раз позвал его, пытаясь привлечь к своей персоне заслуженное внимание, но и это не дало результатов. Наверное, Глеб мог бы начать толкаться или пронзительно закричать Славе в ухо что-нибудь нехорошее, но ему показалось, что лучше будет сделать для него сюрприз, которому он сможет порадоваться, когда проснётся. Этим сюрпризом Глеб задумал шикарный рисунок, да не абы где, а прямо на лице, чтобы его папа был самым красивым папой на свете. Глеба, конечно же, можно было похвалить. Ведь он не отходил от папы ни на шаг, будучи послушным усидчивым ребёнком. К тому же, его творческий потенциал был виден издалека — по крайней мере, так счёл Стас, который вышел из Славиной спальни и застал Глеба рисующим на Славе жутковатые артхаусные каракули, какими была занята вся некогда белоснежная барная стойка. Это повергло Стаса в ужас. Конечно, он знал, что Слава уснул. Будить Славу он постеснялся, поскольку знал, что если того оторвать от объятий со сном во имя просьбы переместиться в кровать, то он уже делать этого не станет, а значит, совсем не выспится перед важным днём. Как хороший друг, Стас должен был присмотреть за Глебом, но у него была и другая задача — собрать Славе сумку для перелёта в Москву. Да, вероятно, стоит обрисовать эту ситуацию с самого начала. Юля позвонила спонтанно в районе пяти утра. Как раз в тот момент, когда Слава вернулся с жаркой тусовки и встретился с мягкой постелью, приготовившись к здоровому полуторачасовому сну перед сбором вещей и поездкой в аэропорт. Самолётный рейс в Москву был назначен на девять сорок-пять, а это значило, что уже в восемь — самое позднее! — Слава обязан проходить досмотр и регистрацию. Высчитывая на дорогу чуть более получаса с учётом утренних пробок и немногим меньше времени на очень расторопные сборы, несложно было догадаться, что Славе стоило вставать не позже семи часов. Откровенно говоря, в его ситуации было проще вовсе не ложиться, тем более, что поспать можно было в зале ожидания и на борту самолёта, пусть и очень недолго. Слава так и собирался сделать, но на пути домой осознал, что организм больше не хочет заключать с ним невыгодные сделки и любыми путями возьмёт своё. В его случае, с его сонливостью и рассеянностью, спокойные сборы без спешки были едва не хуже, чем час сна и отчаянные попытки впопыхах натолкать всё самое нужное в спортивную сумку. Возвращаемся к Юле. Своим звонком она легко и непринуждённо превратила хрупкие планы Славы в эпические руины. Голос из трубки мелодично пропел, что через десять минут они с Глебом будут на пороге его дома. Вот так просто, без всяких предупреждений и малейших объяснений, Юля пихнула в руки Славе полусонного Глеба и рюкзачок с его вещами, сообщив, что с ним нужно посидеть до семи утра, а после — отвести его в детский садик, откуда она, так и быть, сама его заберёт. Слава сразу же пожаловался на это Стасу в телеграм-сообщениях. Он был уверен, что Юле никуда не надо не только прямо сейчас, но и сегодня в принципе. Она могла привезти ему Глеба в шестом часу утра без внятных объяснений только из своего внутреннего предчувствия, что Славе пора вспомнить о своём отцовском долге. И за те полчаса, что Слава прислушивался к досыпающему свои законные сны Глебу, да помешивал манную кашу в ковшике, Стас проснулся и дал об этом знать звуком пуш-уведомления. Они обменялись парой фраз, среди которых решили, что вполне могут одолеть расстояние в толщину стены и пообщаться с глазу на глаз, поэтому уже через пару минут Слава открывал ему дверь. Мало того, что Стас бесконтрольно проснулся на час раньше будильника и больше не смог заснуть, вскоре он ещё и узнал, что им отменили первую пару. Посетовав на свои барахлящие биологические часы и вселенскую несправедливость, Стас всё же смирился с тем, что выспится не раньше, чем захлопнется крышка его гроба. Слава был того же мнения о своей судьбе, на том они и сошлись, получив общее ощущение тайного сообщества по интересам. Из которого Слава нагло вылетел, когда Стас обнаружил его спящим. К сожалению, сердце Стаса было слишком тёплым, когда поблизости оказывался Слава, поэтому Островский решил позаботиться о друге, и не только дать ему полчаса драгоценного сна, этой дефицитной валюты, но и выполнить его обязанности: собрать сумку и присмотреть за ребёнком. Трагедия этой ситуации заключалась в том, что Стас совершенно не был специалистом по детям. Если уж совсем честно, то он их даже немного боялся. Не так, как он боялся женщин, хотя страх быть отвергнутым тоже имел своё место. Но куда более очевидно Стас переживал о хрупкости этого маленького существа и очень волновался, что не сможет уследить за карапузом, который имеет волшебное свойство перемещаться из одного конца квартиры в другой за долю секунды. Что может быть хуже, чем стать виновником травмы чужого ребёнка? Как человек очень ответственный, педантичный и предосторожный, Стас всегда располагал самыми худшими вариантами развития сценариев любой ситуации, поэтому быть ответственным за маленького человека он не хотел — просто бы не пережил, случись с ним что-нибудь нехорошее. Оказывается, была и другая проблема — непослушание. Глеб был не самым сложным ребёнком, но и не самым лёгким точно. Он уже имел своё мнение и героически его отстаивал. Если он мог уступить маме, папе или воспитательнице, то остальные для него были не в авторитете, и общение с ним не всегда выходило продуктивным. Стас, конечно, пытался удержать Глеба возле себя, но «папа очень устал, давай дадим ему поспать и тихонечко поиграем здесь» и прочие дипломатические подмазки не сработали, поскольку Глеб хотел играть в гостиной и изложил это достаточно чётко. Ровно одиннадцать раз Глеб убегал от Стаса в зал и ровно десять раз он возвращал его обратно к себе в надежде, что рано или поздно сработает. Для Глеба, — да и для Стаса, будем честны, — это уже было своеобразным вызовом, но второй сдался быстрее, понимая, что иначе потеряет время и не успеет собрать для Славы вещи. Поэтому, с трудом внушив себе, что за десять минут с Глебом ничего страшного не случится, Стас сконцентрировался на сборе вещей и не забывал прислушиваться к детскому топоту за дверью, чтобы не упустить момент, когда произойдёт что-то, чего происходить не должно. И он всё равно упустил. Стас не знал, какой из двух основных вопросов, кружащихся в голове, его волновал сильнее: как Глеб залез на высоту почти двух своих ростов или жив ли вообще Слава, раз даже такое грубое вмешательство в личное пространство оказалось не способно разбудить его? — Господи… За что хвататься… — пробормотал Стас в стрессе, когда, взявшись за столовую тряпку, увидел, что Глеб продолжает рисовать, только уже не на лице, а на руках у Славы. — Глеб, пожалуйста, прекрати! — Нет. — ответил Глеб категорически, но фломастер всё же бросил. Он схватил Славу за волосы и стал тормошить его. — Папа! Папа! Папа! Папа-папа-папа-папа-папа-папа-а! Слава нехотя оторвал щёку от нагревшейся столешницы, и разлепив сонные глаза, бессознательно огляделся. — Ты почему на столе… — низко прохрипел Слава, потирая раскрашенные глаза. — Господи, сколько времени? — Без пятнадцати семь… — ответил Стас, почесав голову. Он был в замешательстве. В другое время Стас бы звонко рассмеялся, увидев синие каракули на всю правую половину лица Славы, но здесь он чувствовал себя так, будто сам нарисовал их, и потому испытывал сильное смущение — зуд ответственности за детские шалости, которым не смог помешать. — Слушай, Слав. Тебе, конечно, доброе утро, но… — Он меня обизает! — протянул Глеб задето до глубины души и подёргал Славу за рукав футболки, чтобы привлечь его к этой проблеме. — Он сказал мне не лисовать! — Ебать… — ошарашенно прошептал Слава, первым делом увидев, во что превратилась кухонная столешница, пока он спал. — Малыш, он тебя не обижает, а учит правильным вещам. Рисовать надо на бумаге, а не на столе, за которым мы едим. — Нет, не на столе! — возразил Глеб прежде, чем Стас робко раскрыл рот. — Я хотел сделать тебя класивым. — Глеб, папа и так очень красивый. — пробормотал Стас еле различимо, несмело прикоснувшись тряпкой к столу, чтобы подтереть Глебовы художества. Притом Стас старался уследить за реакцией Славы, но, похоже, что спросонья он не сразу смог составить логическую цепочку и догадаться, что пострадал не хуже столешницы. — Я бы даже сказал, что он был красивее до того, как т… Ой, детям нельзя так говорить? — Как? До чего я был красивее? — непонимающе переспросил Слава и выразительно зевнул, прикрыв рот рукой. Тут же он секунды на две завис, увидев своё предплечье, и стал внимательно его разглядывать. Вместе с этим в его голове мелькали всяческие нецензурные выражения, но на этот раз ему удалось проконтролировать свой лексикон. — Глеб… Ты хочешь стать тату-мастером, когда вырастешь? Ты ведь знаешь, что нельзя делать людям татуировки без их согласия? Они тогда тебе даже денег не заплатят. — Или даже заставят тебя самого платить. — мрачно добавил Стас, усердно натирая столешницу. — Тебе не нлавится? — спросил Глеб расстроенно и пронзительно посмотрел на Славу своими огромными голубыми глазами. — Очень нравится, малыш, — поспешил уверить Слава и поцеловал Глеба в щёку, дотянувшись до его лица. — Спасибо большое, ты замечательный тату-мастер и невероятно хороший художник. Глеб радостно рассыпался в ласковых словах, которым успел научиться, и стал признаваться Славе в любви. Слава подхватил его на руки и понёс в комнату, сообщив, что им пора собираться в детский садик. Он приятно удивился, узнав, что Стас собрал для него вещи, и потому его тоже пришлось поблагодарить поцелуем. Единственное, чего Слава до сих пор не знал — того, что его лицо тоже разрисовано. Скоро, правда, это всё-таки вскрылось, и Слава не выглядел слишком довольным, незадолго до выхода из дома обнаружив такой подарок.

«Я кажется стёр себе кожу на лице, а фломастер целиком так и не отошёл. Более-менее нормально вышло с руками. На лице по-прежнему разводы. Глеб расстроился, когда увидел, что я отмыл его художество. Пришлось натурально удивиться и сказать, что я не понял, как это случилось. Не хочется быть для него плохим человеком, ну. А что я за отец, если стираю с лица фломастеры перед съёмками клипа? Отвёз Глеба в садик, сейчас еду в аэропорт. Вроде не опаздываю, но если мы и дальше будем стоять в пробке, то я доеду как раз к своим похоронам — Ефим меня забьёт ручной кладью, если я приеду после завершения регистрации и не смогу сесть в самолёт. Да мне и самому бы не хотелось проблем с перелётом. Мы вложили хорошие бабки, и у нас очень плотный график на ближайшие дни.»

В аэропорт Слава успел, хотя и самым последним из всей компании. Они летели полным составом, и более того, Лера настоял на том, чтобы фотосъёмкой для промо занимался никто иной, как Демьян Вольков, а главным специалистом по внешнему виду выступила Вика, поэтому их тоже взяли с собой. И хотя это были дополнительные расходы по перевозке рабочего ресурса, которого в самой Москве навалом, Ефим не смог ему отказать. Свою неподвижную позицию Лера объяснил тем, что уже пообещал ребятам халтурку на съёмках клипа, и отказываться от своих слов было бы некрасиво. И действительно, изначально никто не планировал выносить съёмки «Обсудим за столом» за пределы северной столицы, однако, в итоге решилось иначе. Идея со съёмками в замке всем понравилась, и так как придумана она была по аналогии с королевским балом, изначально ходила молва, что ради съёмок клипа они вновь вернутся в тот самый зачарованный замок, который арендовали, чтобы отпраздновать день рождения Кристалайз. Однако, пересмотрев влог, выложенный на Ютуб-канал объединения, ребята освежили в памяти обстановку со своими силуэтами в ней и почти единогласно решили, что выбранная локация не сходится с их представлениями о клипе. Когда они арендовали его для бала, требования к внутреннему убранству были куда скромнее. Им нужна была лишь общая энергетика и свободное пространство для праздника, теперь же на первое место вышли совсем другие потребности. Одно дело — просто устроить атмосферную вечеринку, и совсем другое — снимать клип, где каждая деталь, попадающая в кадр, должна кричать о себе и нести определённый смысл. К своей песне, на которую ушло столько усилий, хотелось подобрать поэтическую, утончённую и роскошную визуализацию, а не декорации типичного коттеджа под сдачу. Таким образом, самыми важными критериями для отбора помещения стала впечатляющая высота потолков, длинные стрельчатые окна, мраморные полы и несколько подобных пунктов. При съёмке клипа обогатить локацию сильно помогал правильный реквизит и глубокая работа над декорациями, некоторые вещи можно было добавить даже на стадии монтажа, но, в любом из возможных случаев, для того, чтобы всё это сыграло на руку, должна была иметься хорошая заготовка. Такая заготовка нашлась только в Москве, потому и съёмки незамедлительно переехали туда. По предварительным оценкам, работа над доведением обстановки «до кипения» была поистине колоссальной. Найденный замок, несмотря на продолжительные щепетильные поиски, всё равно не соответствовал желаемому полностью. Поэтому суммы, выделенные на реквизит и работу художников-постановщиков, стремительно росли и увеличивали общий бюджет клипа, в который каждый вложил недурную копеечку. Как исполнительный продюсер, Ефим принял на себя всю тягость финансовой волокиты, сопутствующей любому крупному проекту. Нестерову казалось, что траты росли даже в тот момент, когда он не смел и дёрнуться, чтобы что-нибудь сделать. По примерным подсчётам, чтобы полностью отснять материал, требовалось около тридцати часов работы, которую было решено поделить на три дня. Соответственно, нанимать съёмочную группу, арендовать оборудование и помещение нужно было на тот же срок. Вышеупомянутый замок на сайте по аренде недвижимости красовался ценником в тридцать девять тысяч рублей за сутки, но, как только Ефим связался с арендодателем и заблаговременно уведомил его о том, что территория нужна ему не зачем-нибудь там, а для съёмок настоящего профессионального клипа, стоимость аренды моментально увеличилась почти на тридцать процентов. Ефиму сразу же захотелось послать этого прирождённого банкира куда подальше, но, понимая, что других достойных вариантов у них нет, он был вынужден согласиться на этот шантаж и заплатить едва ли не вдвое больше, чем планировалось изначально. Перелёт занял чуть больше часа, и из аэропорта они сразу же поехали на место, поскольку до начала съёмочного дня оставалось не так много времени. Всю дорогу над Славой подтрунивали за его «макияж», Бажен безостановочно чатился с Никой, скидывая ей видео автомобильной поездки, а Федя крепко спал. К их приезду на заснеженной территории особняка уже обосновался караван из серого пассажирского автобуса, нескольких реквизиторских фургонов и выездной костюмерной со скромным старвагеном на прицепе. Тем не менее, все люди, пригнавшие этот транспорт и приехавшие в нём, уже находились внутри здания и готовили съёмочную площадку. Изысканный столовый зал, искусственно доведённый до идеала, заполонили люди. Створки окон были заклеены хромакеем, поскольку пейзаж улицы не соответствовал задумке, согласно которой в окна должен был подглядывать устрашающий чёрный лес и небо в магическом облачном полнолунии. Длинный лакированный стол из чёрного дуба застелили алой шёлковой скатертью и акцентировали серебристыми подсвечниками. Реквизиторская группа уже занималась расстановкой посуды и деликатесных блюд под чутким руководством декоратора. С окраин зала то и дело выглядывали объективы массивных камер, поставленных на штативы, настраивалось звуковое и осветительное оборудование усилиями сразу нескольких светотехников, весь пол был в проводах как в змеях. Прежде, чем начать готовиться к съёмке, Кристалайз должны были убедиться, что техническая сторона вопроса воплощена в жизнь безупречно, чтобы, в случае обратного, за время подготовки актёров успели устранить все недостатки. Впрочем, придраться было не к чему, и Славу это совсем не удивляло: в этот раз над клипом работало не меньше сорока человек, и практически каждый из них имел не только опыт работы в киноиндустрии и медиапроизводстве, но и высшее образование в области своих обязанностей. По сценарию, в самом начале клипа, в полной тишине, должен был мелькнуть пустой столовый зал. Затем дверь распахивалась, и в неё входил Ефим. Начиналась музыка, затем — первый куплет, куплет Ефима, который проходил в другой локации. В конце своего куплета он садился во главе стола, а после начинался куплет Адама. И, таким образом, каждый из участников Кристалайз присоединялся к трапезе в конце своего куплета, а до тех пор находился в отдельной локации, метафорично отражающей общий такт его творчества. Первым делом было решено отснять именно кадры пиршества, поэтому всё и всех готовили именно к этому моменту. Масштаб проделанной работы поражал каждой деталью. Этап логистики был проработан столь качественно, что было магией лицезреть постановку декораций и техническую подготовку огромных мониторов, видеокамер с громадными плёночными катушками и массивных генераторов. Как архитектор, Данила владел неплохими навыками в области рисования и смог спроектировать на ватмане несколько весьма точных набросков локаций. То, как декораторы воплотили это в жизнь, было поистине бесценно. Лера заранее проконтролировал решение вопроса с костюмами, предварительно посоветовавшись с несколькими знакомыми стилистами. Они в целом старались принимать максимальное участие в проекте и брали на себя огромное количество ролей даже несмотря на размер бригады, нанятой создать этот ролик. Это определённо был новый уровень, ранее не исследованный, но Бажену по-прежнему ничто не мешало занять стул режиссёра, Адаму ходить у него в помощниках, Даниле и Насте выступить в ролях продюсера и творческого продюсера. К следующему дню гримёры божились обустроить мобильную гримёрную зону внутри помещения, но пока что пришлось пользоваться старвагеном — скошенным прицепным вагончиком, в котором было всё необходимое, чтобы привести артиста в порядок перед съёмками. В костюмерном трейлере также нашлось несколько гримировочных мест, и они выглядели довольно неплохо. Единственный минус их заключался в том, что это всё находилось на улице, за пределами особняка, пусть и практически у самых его дверей. — Чувствую себя старлеткой, знаете ли, — гордо хмыкнул Слава, любуясь собой в зеркале, пока Вика натирала его щёку мицеллярным средством, чтобы наверняка удалить с неё детское художество. — Будто сейчас я выйду из вагончика, улыбнусь в объективы, и чудом перемещусь на вручение премии Оскара в самую гущу Голливуда. — Ну фантазёр… — улыбнулся Адам, которого уже покрывали белоснежным гримом. — Хотя, глядя на всё это… Каждый был занят своим делом. Отлаженный механизм пришёл в действие, и теперь любой человек, перешагнувший ворота особняка, становился юрко вращающейся шестерёнкой единого прибора, который обязан был не давать сбоев. В воздухе повис аромат спешки, кропотливого труда и лёгкого предвкушения долгого съёмочного дня. Ефим назойливо торопил гримёров, которые работали с ним в четыре руки, то и дело отвешивая им языкастые оскорбления. В этой ситуации его можно было осудить за отсутствие вежливости только частично, поскольку, взяв на себя директорскую роль, он обязан был не только участвовать в съёмках, но и следить за общим настроением на площадке. Регулировать работу съёмочной группы, улаживать любые сбои в выполнении запланированных задач, проверять качество услуг. С другой стороны, Бажен тоже торопился проинструктировать технический состав по всем наводящим вопросам, хотя его звёздный час и должен был начаться преимущественно после того, как прозвучит стук меловой хлопушки. Тем не менее, в отличие от Ефима, напряжённого как оголённый провод, он пребывал в весьма благоговейном состоянии и дружелюбно щебетал с каждым, кто обращался к нему. Пока оба они были заняты, все основные вопросы решал Данила. От макияжной кисти, направленной в его сторону, он только отмахнулся. Несмотря на то, что Данила был поклонником ярких образов, в которые облачался не так уж часто, его стихией была внутренняя кухня, а не итоговая картинка. Поэтому, первым делом, Громов заботился не о себе, как о артисте, а обо всех остальных артистах и о прочем обслуживающем персонале, к которому причислял самого себя с большой гордостью. Лера легко нашёл общий язык с костюмерами, гримёрами и парикмахерами, но основной из его задач было держать Ефима в тонусе краткими прикосновениями и нежными словами, которые должны были проникать в его душу, но не разлетаться на всех окружающих. На площадке он себя чувствовал лучше, чем рыба чувствует себя в воде. Разумеется, у каждого члена Кристалайз был опыт съёмки в клипах. У кого-то более обширный, у кого-то более любительский — Яша, например, предпочитал много на визуализацию своей музыки не тратить, и имел потрясающее умение создать аппетитную картинку с наименее болезненными вложениями. Однако, для Леры съёмочная площадка была вторым домом, который он посещал чаще первого. Ему было привычно принимать ухаживания от людей, подготавливающих его к съёмке, было легко курсировать среди белых фонов, хромакеев, высоких камерных штативов и ослепляющих ламп. Наиболее необычно себя чувствовали Руслан и Федя. Они на пару заливались пятилетним коньяком из термоса, мысленно отгородившись от анархии, происходящей вокруг. Никто из них не стремился стать частью скоротечной реки и закружиться в обезглавливающем макабре киносъёмки. Руслан за восемь лет музыкальной карьеры снял только несколько муд-видео, которые были критически приближены к реальности за счёт натуральных условий съёмок. Никаких картонных задников с изысканными пейзажами, никакого зелёного фона, никакого режиссёрского кресла — только трясущаяся в руке камера одного-единственного оператора и голая авторская задумка как она есть. Их общий со Славой клип на песню «Метель» был снят обычной прогулкой в зимний студёный вечер и получился притом весьма захватывающим, поскольку они ездили в Мурманск и сумели заснять на камеру северное сияние. Федя, впрочем, был недалёк от идей Руслана. Хотя он не чурался более искусственных условий для съёмок, клипами аудиторию Семёнов баловал нечасто, поэтому для него участие в таких проектах было деликатесным экспериментом, опыт которого из раза в раз забывался, заставляя озираться по сторонам, будто впервые. Общий стиль костюмов подходил под тему total black, что, согласно замыслу, должен был отсылать к традициям похоронной процессии, готике или семейке Аддамс. Ефима вырядили с изыском. На нём оказался длинный бархатистый плащ с кожаным воротником и кожаными корсетными рукавами. Симметричные заклёпки, имитирующие серебро, два кожаных ремня поперёк живота, рельефные наплечники, рубашка с высоким горлом, небрежная укладка на одну сторону. По мраморному полу пустили дым. Глядя в большой плэйбэк монитор, передающий на экран вид из операторских камер, Бажен постукивал пальцами по мягкому подлокотнику и посасывал горячий кофе через цветную трубочку. В кадре было мрачно, холодно и ветрено — идеальный тон, безупречность которого усилят на этапе ретуши. Беловолосая ассистентка в красном поло и теннисной юбке кокетливо подмигнула Бажену и занесла в кадр хлопушку с аккуратным почерком, рассказывающем о номере дубля и наименовании сцены. Заиграла предостерегающая мелодия. В самом начале прозвучали войстэги «arachne beats» и «smoky_clown» — нетяжело было догадаться, что Адам и Яша будут писать музыку к этому треку вместе. Вышла у них отменная величественная эпопея с угрожающим, пронизывающим душу тембром и потусторонними акцентами. На каждом куплете мелодия претерпевала небольшие метаморфозы, позволяя каждому исполнить куплет в своём уникальном ритме. Однако, оставляя позади CROSSBREED, где музыка, подобно хамелеону, меняла свой облик до неузнаваемости с каждым новым исполнителем, «Обсудим за столом» оставался в едином настроении и лишь частично подстраивался под нужную интонацию. Так, для Ефима это было основное звучание, для Адама — более затаённое, на его куплете из инструментала ушло навязчивое завывание ангелов, а на первый план вышли затянутые гитарные ноты. Длинный тенистый коридор, выводящий в зал, полностью соответствовал представлениям этой сцены на этапе сценария. Периферийная камера мельком засняла со спины, как Ефим величественно распахивает двери и стройно вышагивает по затянутому туманом полу. Основная камера показала его холодное отстранённое лицо, занятое серьёзными думами. Ещё несколько объективов внимательно следили за его плавными передвижениями. Ледяной речитатив Ефима заполонил собой всё окружающее пространство. Он играл интонациями также умело и хвастливо, как закоренелый культурист играет мышцами перед хорошенькими дамами. Основным персонажем Ефима был сам Бог Смерти — воплощение отчуждения и изысканной бесчувственности. Тем не менее, вкупе с перевёрнутой с ног на голову добродетелью, с благосклонностью, адресованной его верным подданным — сухощавым мёртвым душам, отождествлённым с грешными началами человечества, и покорным полубогам, которые верно несли ему свою службу.

[Куплет 1, День Смерти] Видишь космос? Кислотный Душный дым, едкий и плотный Мы знаем, что солнце погибло Моё подземное царство Стоит на крестах и могилах Здесь грех и пороки на вилах Истошно кричат и в торфе купаются Известь на стенах И смерть в сталагмитах Будто деликатесный миш, Будто грибной, да куриный киш Сгнила живьём вереница душ Да, я знаю, вам хочется мяса Беру топоры, я пополню запасы Мы устроим вам Мулен Руж На этом шоу будет жарко, Женские ножки с поджаркой Мельница кроваво-красная, Лопасти рубят мясо в фарш, Злаки в песочные фракции, Книги, слова — в абстракцию Чтобы подать к столу Пыль, копоть, золу, Чтобы налить в бокал Кровь, лёд, бесконечную мглу, Чтобы отдать вовеки дань Нечисти, благу, злу

Нашёптывая заключительные строчки, Ефим властно опустился во главе стола и всё это время не отводил пугающе хладнокровного взгляда от основной камеры. Казалось, даже оператору, шефствующему над могучей аппаратурой, вмиг стало не по себе от пристального внимания. Сняли, разумеется, не с первого дубля. Откровенно говоря, к тому моменту, когда Ефима наконец-то всё устроило, наступило время обеденного перерыва. Казалось бы, нужно было отснять не так уж много, но Нестеров умудрялся находить такое количество поводов для недовольства собой (или съёмочной группой), что создание короткой сцены заняло почти два часа. Справедливости ради, виноват был не только Ефим, хотя он и увеличил планируемое количество дублей почти в четыре раза. Разумеется, отснять можно было быстрее, но драма нескольких ракурсов и планов была совершенно типичным хулиганом на съёмочной площадке. Конфликт операторской работы и оборудования — зрелище не для слабонервных. Не говоря уже о том, что какое-то время перед съёмкой было занято предварительным прогоном сцены, который, с лёгкой руки Ефима, повторился аж несколько раз — он хотел быть уверен, что зайдёт в кадр безупречно и продержится так до самого конца. Пока Ефим снимался, Бажен пристально следил за этим процессом и незаметно допивал свой первый, но не последний литр кофе. Данила пытался уследить за всеми техническими моментами, касающимися не объектива и транслируемого им вида, но прочих элементов, которые имели невидимое, однако, очень важное значение для всего процесса. Адам в это время готовился зайти в кадр, усиленно прогоняя в голове все этапы своего появления, а Федя, несмотря на то, что следовал сразу за Адамом, громко храпел в дальней комнате, весь уже загримированный. Насти вовсе не было видно, поскольку она порхала повсюду перелётной птицей, желающей облететь весь экватор, видимо, на спор. Она ещё была готова не до конца, и не мудрено: помимо того, что у неё, как у творческого продюсера, было полно вспомогательных обязанностей, её грим был самым глубоким, а костюм самым дорогим и детализованным. Слава, Лера, Яша и Руслан особенно не напрягались. Возле каждого лежало по сценарному листу, но никто не смотрел в него также бдительно, как Адам, который считал минуты до конца обеда, предвкушая и одновременно не желая наступление своей съёмки — может, процесс и интересный, но, однозначно, нервный. Слава с Лерой болтали по душам, освещая самые разные темы — от техники пожарной безопасности до мужского анального оргазма. Руслан пил крепкий имбирный чай и с поразительным увлечением слушал, как Лера убеждает Славу в том, что он обязан это попробовать, поскольку, с биологической точки зрения, оргазм от стимуляции простаты в целых четыре раза мощнее, чем оргазм полового члена. Подкреплял Лера это, разумеется, своим богатым личным опытом, а Слава только закрывал лицо руками, делая вид, что не спит. И до ужаса сонный, он даже заверил Леру в том, что обязательно прислушается к его мнению, хотя это было не так — вероятнее всего, если Третьяков и вспомнит этот разговор когда-нибудь, то, по лучшей мере, лет через двадцать семь, внезапно и неожиданно подорвавшись в постели среди ночи. Что касалось Руслана, он был верен себе. Сергиенко всегда был человеком размеренного склада ума и приверженцем постулата о том, что мужчина попусту болтать не должен. Друзей за говорливость он не осуждал, а даже в некотором роде завидовал этому их качеству. Подолгу говорить ни о чём он мог лишь со своей женой, а вот в мужской компании его язык сразу же тяжелел, и он просто был бесконечно благодарен своим друзьям за то, что они принимали и ценили его таким молчаливым и безэмоциональным. Они создавали его зону комфорта, в которой он чувствовал себя потрясающе — слушал эти нелепые диалоги он с большим удовольствием, с ним же наблюдал и за живой мимикой Леры, и за полумёртвой риторикой Славы, глаза которого слипались как две пластины печенья, смазанные липовым мёдом. Периодически он, конечно, вставлял своё словечко в поток разговора, порой мог к месту прилепить каверзную историю из жизни или хороший бородатый анекдот, но, в основном, только впитывал в себя внешнюю информацию. Тем же занимался Яша, но только не от глубоко ума и философских тягот, а от набитого всем подряд рта. К обеду было представлено нечто вроде шведского стола, и пусть его занимали преимущественно закуски, дополняющие основной ланч, строго порционно выделенный по одному на человека, Яша никак угомониться не мог. Кроме того, ему ещё и достался обед Феди. Федя заранее сказал, что аппетита у него нет и не будет, а Яша тут-как-тут присвоил себе его еду. Семёнов только рукой махнул, которой потом прикрыл зевок, и ушёл спать, попросив разбудить его тогда, когда Адам отснимет половину дублей. — Яков, я понимаю, что бедность — не порок, а несчастье. Но ты бы хоть что-нибудь Феде оставил, — припомнив эту ситуацию, Руслан шутливо схватил Яшу за шкирок и потряс, отвлекая его от беспощадного поглощения еды как неразборчивого котёнка, который отъел себе шарообразное пузо больше себя самого. — Он ведь голодный будет, и опять начнёт тебя колошматить по чём зря. Знаешь, как говорят: жених весел — всему браку радость. — Да жених же сам отказался есть, — упорно возразил Яша, крепко вцепившись в пластиковую тарелку. — Чё не так? — Оставь, говорю, — настоял Руслан строго, растеряв с лица выражение доброго дядьки. Яша поперхнулся и не только отставил тарелку в сторону, но и выплюнул в неё то, что не успел дожевать. — Нет, ну такое оставлять нельзя, сынок. Нарочно же дурака валяешь, гад хитрый. — Пускай ест, — остановив свой длинный монолог, ничем и никем непрерываемый, сказал Лера. — У нас ещё ужин будет в конце смены, так что Федя голодным не останется. Если кому-то чего-то не хватит, я закажу доставку еды. Федя что поест, что голоден останется — всё равно будет злой. А Яша хотя бы порадуется нормальной еде. — Ну, и то верно, — вздохнул Руслан, оставив Яшу в покое, и тогда только его взгляд перетёк на Славу, который расползся по креслу как моток слизи и повесил голову. — Валер, Слава там прикорнул, что ли? — Ой. Я-то думаю, чего замолчал, — опомнился Лера и только потянул к Славе руку, чтобы растормошить его, как замер, вопросительно посмотрев на друзей. — Может, тоже пусть пока поспит? — Нечего. Буди его. — раздался от двери голос Ефима, который зашёл к ним, расстёгивая удушающий ворот чёрной рубашки. — Чёй-то Феде можно, а Славе нельзя? — как самый преданный друг, вступился Яша, да глянул на Ефима так злобно, будто совсем не Нестеров здесь главный по всем важным решениям. — Потому что Федя по жизни человек уставший, его ни кот, ни медведь не переспит. А Слава пусть учится отвечать за свои поступки. Дурковал трое суток невесть где, так и нечего теперь тут храпеть посреди рабочего дня. — категорически высказался Ефим и сам потряс Славу за плечи. — Можно хотя бы иногда поступать, как хороший друг, а не как злой босс, — пробормотал Лера еле слышно, как бы невзначай. — Можно же было дать другу лишний часик выспаться, раз есть такая возможность. — Хорошо, пусть спит. — сквозь зубы выцедил Ефим и отпрянул от Славы, который уже начал сонно потирать глаза и кряхтеть. Руслан пронаблюдал за этим и покачал головой. Моментами было очень сильно заметно, что конфликт Леры и Ефима до сих пор не решён полностью. В большинстве случаев Лера делал вид, что его всё устраивает или даже искренне радовался, проводя время с возлюбленным, однако, периодически его подавленная обида выбиралась на волю и отражалась в коротких пренебрежительных фразочках. Ефим, в свою очередь, старался Лере во всём потакать, хотя и считал, что искупил свою вину уже тогда, когда заставил себя извиниться. Более того, Ефим в пух и прах разругался с отцом, когда тот узнал, что выгодная сделка сорвалась. Из-за «излишней принципиальности» Ефима он потерял расположение своего бизнес-партнёра, и теперь между отцом и сыном снова нависало заметное напряжение, подстёгивающие новые конфликты. Нестеров не знал, что ему сделать, чтобы Лера прекратил припоминать испорченный новый год, но, надеясь, что скоро это всё-таки случится, всячески пытался вернуть себе его благосклонность. Порой, правда, Ефим начинал чувствовать себя банкоматом с резиновым членом на скотче, потому что Лера частенько нарочно показывал, что рядом с ним его держит только удобство. Хотя это, конечно же, было не так. Лера продолжал любить его, а будь иначе — гордость бы не позволила ему находиться возле человека из одной только личной выгоды. Слава, так или иначе, снова провалился в сон, за что мог честно отблагодарить Леру и его натянутую капризность. Ещё через десять минут Ефим снова оказался за съёмочной площадке. На этот раз он должен был занять своё прежнее место за столом и встретить на своём пиру Адама. Ефим был единственным, кто снимался в столовом зале большую часть куплета, поэтому всех остальных должны были отснять гораздо быстрее. Адама одели в бархатный рейв-панк фрак и расшитую рюшами рубашку. Его наряд выглядел минималистично наряду с облачением Ефима, но особого лоска его образу придавала прилизанная укладка и мистический взор. Его волосы были заправлены за уши и переброшены за спину, спереди — залачены, а в глазах его светились красные линзы, означающие вампирический взгляд. Более того, в распахнутых дверях Адам мелькнул не один. На его плече чинно восседал его любимый питомец-тарантул, которого, как полноправного члена семьи, не могло не быть в списке приглашённых на пиршество. Пока Адам находился под чутким вниманием объективов, Федя шумно ссорился с Лерой из-за костюма, который ему нужно было надеть. Семёнов оказался недоволен излишне пышной консистенцией своих одежд, а Лера требовательно припоминал, что согласовывать костюмы нужно было заранее — даже Слава, дескать, вовремя поинтересовался о своих съёмочных образах, в то время как Федя безразлично зевнул и сказал Лере, что его это совершенно не волнует. Федя, надо знать, настолько был не вовлечён, что даже не смог вспомнить, чтобы Патронов к нему с этим вопросом подходил. Ещё немного понервничав и поругавшись, Федя всё же подумал, что сам виноват в произошедшем. Лера был слишком ответственным человеком, чтобы забыть обойти всех и напомнить о необходимости выбрать себе фасоны, ткани и цветовые оттенки. А вот Семёнов, зная себя, мог с уверенностью заявить, что он вполне мог бы хорошенько обкуриться и уплыть в такие дали своего сознания, чтобы совершенно не услышать чужого голоса. К тому же, вся эта суматоха не действовала на его плавающий мозг положительно. Федя вечно путался в днях недели, запланированных задачах и даже в собственных носках, которые против его воли обычно оказывались разноцветными — пришлось даже выкинуть все носки, кроме чёрных, чтобы больше не позориться. График был напряжённый, от групповых и индивидуальных танцевальных тренировок до постоянных сообщений с рабочими целями. Было бы странно, если бы Федя не упустил хоть что-то. — Если так подумать… — снисходительно вздохнул Федя, кинув недолгий взгляд на серьёзного Леру, который оказался задет претензиями, высказанными на повышенных тонах. — Он даже неплох… — Я старался опираться на твой стиль, — пояснил Патронов, тоже сбавив тон. — На тебе это будет сидеть хорошо. Просто примерь. Федя пошёл ему навстречу, дабы загладить вину. Стоит знать, он действительно неплохо вспылил и успел назвать Леру совершенно бездарным костюмером, что правдой не являлось. Облачившись в костюм, Федя встал перед зеркалом. Жаккардовый жилет с отделкой из синего бархата, пышным шёлковым рукавом и роскошным жабо выглядел хорошо. Брюки тоже были жаккардовыми в тон жилету, на котором, чуть выше талии, поместился ремень с изысканной крупной пряжкой. Чувствовал себя Федя похожим на капусту, но вряд ли кто-либо из его коллег находил свои сценические костюмы чересчур удобными — всё-таки, это рабочий образ, который хорош и выгоден внешне, а не домашний пижамный комплект, обещающий комфортно прилегать к телу. Руслану достался более спокойный аристократический костюм, меньше всего отдающий готикой, но хорошо напоминающий старую-добрую викторианскую эпоху. Безрукавный жилет на двух пуговицах, брюки в тон и свободная белая рубашка с рюшевыми манжетками, покрывающими пальцы. Перед тем, как выйти на съёмочную площадку, он несколько минут любовался собой в зеркале и попросил Леру сделать несколько фотографий для жены. Самое любопытное, что было в Руслане — его собственная интерпретация концепции Кристалайз. Концепции, согласно которой каждый творец должен был выпустить на обозрение публике своего внутреннего демона, дабы полностью раскрыться и очистить душу от всех житейских тягот через явление самой тёмной версии себя. Дело было в том, что кто-то отлично гармонировал со своим внутренним демоном. Как, например, Ефим, Федя или Слава — скажет ли хоть кто-нибудь, что к этим псам с клыкастыми пастями сложно пришить зловещие тени? Однако, Руслан выглядел чересчур добродушно, большим бурым медведем, который лениво косолапит по лесу, собирая шишки. Тогда, когда он выпускал своего внутреннего демона, пространство немножечко искажалось. Впрочем, в отличие от Данилы, который в жизни был добрым, отзывчивым, спокойным человеком, любящим мужем и просто потрясающим отцом, а в редких куплетах воинственным дьяволом, Руслан ещё не становился причиной столь сильного диссонанса. Адам сидел по правую руку от Ефима, Федя — по левую, точно напротив Адама, а Руслан оказался возле него, возле Феди. Уже тогда в кадр запорхнул Бажен, приготовившись сесть к Адаму. Их посадка отлично изображала близость взаимоотношений. В отличие от своих предшественников, которые распахивали двери спокойно и холодно, он закружился в лёгком вальсе, заставляя строгое длинное жабо торопливо разлетаться вслед за его непринуждёнными движениями. Его атласный пиджак был распахнут, а акцент, который достался Бажену — серебро. Серебряная брошь с чёрным камнем в сердцевине, серебряный воротник, пояс и внутренний рукав, всё это подшито растительным узором, ровно как и края пиджака. Такие вкрапления позволяли его образу выглядеть более невинным и светлым, но притом оставаться в нужном настроении. Дабы отдать дань традициям готики, Настя приберегла утягивающий корсет, кринолин и пышное платье на потом, а для выхода к столу выбрала костюм, в котором ассиметричная юбка сочеталась с прилегающими к бедру штанами, плавно расклешёнными от колена. Рукав её кофты также плотно лежал на коже до локтя, а ближе к запястьям становился шире. Плечи были оголены, и на краях кофты уселись пышные чёрные розы. Бока тоже оголились, но их прикрывала корсетная шнуровка. Специально к съёмкам Настя остригла волосы выше плеч, и благодаря завитым локонам, они стали выглядеть ещё короче. Её появление выглядело решительно. Смело раздвинув двери, Ночь бестией просочилась в зал. Вместе с ней камера запечатлела полёт шести острых стрел, которые повгрызались в стены. Надо сказать, этот момент пришлось переснимать достаточно долго. Её бёдра качались элегантной юлой в такт быстротечной женственной походке, а рука её нежно отбросила в сторону заряженный серебряной стрелой арбалет, когда она садилась подле Руслана. Даниле, как и Руслану, достался предельно сдержанный образ, подражающий аристократии восемнадцатого века. Акцентами стали зелёный велюр и гордый ворон на плече. К его выходу Федя вальяжно курил сигару, Адам с Ефимом изображали дружескую беседу, сверкая обильными улыбками, а Руслан галантно наполнял бокал для Насти, подоспевшей к столу чуть раньше. Данила приземлился поближе к Бажену, посадив ворона на спинку стула, и кадр поймал их тёплые приветственные улыбки, за которыми последовали сдержанные объятия. Этот жест, однако, показывал, как они близки. Всё время, что Бажен находился в кадре, он освещал зал самой яркой улыбкой, одна из которых заслуженно досталась его самому близкому из всех друзей — Даниле Громову. Пока Данила хлопал его по плечу, Бажен уже брался за бутылку с вином, чтобы наполнить его пустующий бокал. Наконец, в двери влетела стая белых голубей, ознаменовавших приход Леры. Его чёрно-горчичный полосатый костюм-тройка с жилетом был украшен чёрной шёлковой рубашкой со шнурованными рукавами, галстуком с брошью, цилиндрической шляпой и увесистыми серьгами. Выглядело это так, словно Лера — ведущий какого-нибудь жуткого развлекательного шоу с канала в проклятом барахлящем телевизионном ящике. Притом белые голуби, как и невинное серебро в случае с Баженом, помогали очистить образ Леры, наполнить его не только тьмой, но и противоречием, противоборством тьмы и света — таким, словно вот-вот два этих полярных эфира обучатся жить друг с другом в мире. Задумка с голубями оказалась почти такой же эпичной, как и прихоть Насти зайти под полёт воинственных стрел. Единственное, о чем молились в преддверии съёмки — чтобы голуби не загадили помещение, а стрелы не оставили кого-нибудь без глаз. Образ, в котором появился Слава, оказался, пожалуй, самым вызывающим. Пока остальные придерживались классики, Слава настоял на том, чтобы его костюм стал отражением готического гранжа. Распахнутый кожаный пиджак лёг на голое тело, ноги украсили зауженные брюки с множеством ремней, цепочек, застёжек и булавок. Его оголённую рельефную грудь покрывали глубокие звенящие цепи с крестами, окружающими шею вместе с металлическим терновым чокером, костяшки пальцев были одеты в кожаные митенки, а сами пальцы — в крупные кольца. Дверь Слава выбил с ноги на громогласных строчках «Почести королю! Живое мясо? Как я люблю», на руке у него шипела молочная королевская змея, чьи разноцветные чешуйки величественно переливались в свете прожекторов. Учитывая то, что при нём было весьма нервное животное, с его стороны было бы рискованно дальше действовать по сценарию. Однако, в зал он входил в начале своего куплета, а вот за стол садился уже в конце, поэтому была прекрасная возможность разделить эти сцены по смыслу. Змею пустили ползти по полу, а Слава стал готовиться к новому дублю. Все животные, с которыми появлялись ребята, символизировали фамильяров — бесов-помощников, которые благоволили магическим силам зла. Кроме того, экзотические твари выглядели достаточно мрачно и эпатажно, чтобы многогранно углубить восприятие картинки, которая окажется на многих экранах. Верный помощник Адама, потусторонний облик Данилы с гордым вороном, чистый лик Леры среди стаи белых голубок, дерзкий выход Славы с непокорной рептилией, опасно обнимающей его руку. За кадром с прирученными питомцами получались замечательные моменты, которые непременно в скором времени наполнят бэкстейдж эксклюзивными пейзажами, а сам клип наполнялся особенной энергетикой мистицизма и вызова. Итак, свет-камера-мотор. От сонливости, с которой Слава шёл рука об руку на протяжении всего подходящего к концу дня, не осталось и следа. Нужно просто отметить, что тогда, когда было действительно необходимо, он отлично умел брать себя в руки. Если, конечно, не приходил на съёмки под убойной дозой таблеток, как случилось относительно недавно с Городом Грехов. По сей день Слава немного нервничал, дожидаясь выхода выпуска с их участием. Допустить дурной кондиции для съёмок «Обсудим за столом» он уж точно не мог. Встреча давних знакомых была в самом разгаре, на тарелках лежало горячее и салаты, бокалы были полны изысканного алкоголя. Слава решительно схватил тяжёлый стул, стоящий в самом конце стола, швырнул его в сторону и нагло запрыгнул на стол, снося огромными ботинками на пятисантиметровой подошве всё, что было бережно сервировано. Выглядело это смело, броско и свежо. Но, пожалуй, вся прелесть кадра была даже не в самом Славе, который показательно плевал на все правила этикета, разгуливая по столу, как по канату, протянутому между двух краёв жерла вулкана, а в реакции его друзей на это. Пока Третьяков гулял ногами по столу, марая скатерть и двигая мыском ботинка тарелки, все остальные члены объединения продолжали пиршество, как ни в чём не бывало, тем самым показывая зрителю, что они привыкли к бунтарскому характеру Славы, приняли его таким в свой круг и ни за что в жизни не станут осуждать его развязное поведение. Более того, когда Слава опустился на корточки и достал из вазы чёрную розу, которую заискивающе протянул Насте, Лера уже наполнял для него бокал. Настя кокетливо улыбнулась и с радостью приняла эту розу, а Слава подался назад и расстелился по столу спиной. Дольщик в поте лица возил операторов возле стола, чтобы камеры с разных ракурсов засняли сочные кадры. Слава шевелил губами в такт одной из заключительных строчек, играющих с мощных колонок. Его движения не были ничем иным, кроме издевательства. Слава запрокидывал голову назад и гладил себя рукой, пикантно поднимаясь по оголённой груди к открывшейся шее с выразительным кадыком. Он умел выглядеть чертовски сексуально для своих поклонниц и никогда не упускал возможности подсластить кадр томным взглядом или украдкой закушенной губой. Самым последним, кто присоединился к столу, стал Яша. Разумеется, он должен был сесть возле Славы, который, с бокалом в руке, овитой змеёй, прекрасно кокетничал с Настей, закинув ноги на стол. К приходу Чертополоха не было заготовлено стрел, голубей или змей, но после взрывного появления Славы стоило держать градус абсурда на соответствующем уровне, поэтому Яша показался в костюме шута. Вопреки тому, как звучит сама концепция происходящего, выглядело это совершенно уместно. Его облик напоминал наряд изысканного придворного актёра, какими были полны французские балы во времена короля-Солнца. Чёрно-золотой наряд, колпак с золотистыми бубенцами, узор шашкой на манжетах рукавов, пышный воротник и белая карнавальная маска, расписанная золотом, чтобы прикрыть лицо, ведь Яша никогда не показывал своего лица на камеру. Доснимали уже почти под самую ночь, после перерыва на ужин. Завтра уже стоило приступить к съёмкам в других локациях, и чтобы не обустраивать обеденный зал изнова, не гримироваться и не одеваться под ряд этих сцен ради создания двадцати секунд материала, необходимо было закончить с этим сегодня. Наконец, прозвенел звонок, за которым последовали длинные хлопки Ефима. Лера подал ему рупор, и в него Нестеров торжественно огласил: — Всем спасибо, мы закончили! Жду вас завтра! — Лера, находившийся поблизости, легонько толкнул Ефима в бок. Ефим трагически вздохнул и продолжил. — И все, на кого я сегодня накричал — не держите, пожалуйста, зла! Последний час смены рабочие прибирали съёмочную площадку и отправляли на боковую аппаратуру. В это время артисты снимали тяжёлые тесные наряды и избавлялись от грима, между собой причитая, что бывали на земле сумасшедшие времена, когда люди облачались в подобное каждый божий день, наверняка, страшно страдая.

«Это был долгий день. Для меня особенно. Когда толком не спишь, граница между сутками стирается. У меня голова весит как пуд железа, не меньше. Я уже очень хочу нормально выспаться, ни черта не соображаю. Мне кажется, я так скоро тронусь. Но иначе не выходит, времени в одних сутках для всего маловато.»

Как только время освободилось, Слава стал проверять телефон, до которого не докасался, кажется, с самого утра. Он увидел несколько голосовых сообщений от Мирона, который трепетно рассказывал о первых шагах по учебному подиуму. Слава честно пытался выслушать его длительную рецензию на модельную школу, но, осознав, что членораздельные предложения для него сливаются в липкую массу, написал, что послушает это всё уже завтра. Затем Слава просмотрел скриншоты сексуальных комплектов белья с Вайлдберриз, и потерев глаза, написал отправившей это Кире, что ему всё очень нравится. Он понимал, что Кира, отправляя ему эти фотографии, ненавязчиво подбивала его всё это дело проспонсировать, но считать деньги сейчас совсем не хотелось, как и представлять, насколько замечательно на ней будет смотреться тот красный пеньюар. Также в строке уведомлений высветлилось несколько бессмысленных сообщений от Есении, на них Слава ответил бездумно и только пожелал ей сладких снов. Славу искренне радовала мысль, что вот-вот он сможет принять душ и лечь спать. А лучше всего его осчастливило то, что нет необходимости никуда ехать. Так как замок задумывался под сдачу для отдыха, в нём было достаточно спальных мест. Не было нужды тратиться на отель и возвращаться сюда спозаранку, было достаточно подняться по закруглённой мраморной лестнице на второй этаж и открыть одну из дверей, за которыми прятались кровати. Славе было глубоко плевать, в какой из комнат провалиться в бездну сна. Лера выбирал кровать пожёстче, чтобы сон прошёл с пользой для спины, Яша, наоборот, помягче, чтобы почувствовать себя роскошно, Настя остро настояла на том, что ей нужна комната с самым большим балконом, а Бажену понравилась спальня с бархатными бирюзовыми портьерами. Слава же открыл первую попавшуюся дверь, которую ещё не забронировали, и решил перекантоваться там, не обращая никакого внимания на молочные ламбрекены, пышный балдахин и благородный шерстяной ковёр. Пока он расстилал постель, возле него тёрся неугомонный Яша, от которого здорово разило кислым ароматом отбеливателя. Кажется, Слава несколько раз за день видел, как Яша, сгорбившись в гримёрной, чертит белые дорожки скидочной картой продуктового магазина. С полдника он ходил, мусоля зубами жвачку, и Славе даже было интересно, как скоро раскрошатся его зубы, учитывая то, что за несколько часов он съел несколько пачек жвачек. Яша трепетно рассказывал о своей новоиспечённой возлюбленной — да, Наташе Криспи, которой он предложил встречаться в день всех влюблённых. Яша был сильно озабочен тем, что их любовная идиллия длилась уже целых три дня и была наполнена столько же обволакивающей душу нежностью, сколько и страстным сексом. Что Яша отмечал как важность, она даже не бросила его, когда узнала, что у него в квартире живут тараканы. Слава в глубине души был сильно рад за то, что Яша испытал долгожданное чувство любви, да ещё и взаимное — о чём Славе, к примеру, мечтать не приходилось. Однако, в конкретной ситуации его этот лепет порядочно раздражал. Чертополох говорил о своей любви даже чаще, чем Вадим романтично вздыхал по Яне, с которой у него вроде как начинались какие-то робкие взгляды, соприкосновения рук и недлинные переписки с той самой ночи, а вроде как и всё оставалось по-прежнему, в недвижимой точке. Слава ужасно хотел спать, а Яша, околдованный чарами мефедрона, ловил огромные приступы любви ко всему живому и не мог молчать об этом. Ему было плевать, что Слава вот-вот вырубится, хотя он и извинялся перед ним всякий раз, когда Третьяков напоминал, что пора бы и честь знать. Слава знал, мефедрон — это один из любимых джойстиков Сатаны. Мощнейший эйфоретик пышным цветком раскрывает эмпатию даже в самом бесчувственном человеке, вызывая целый букет ощущений: любовь, благодарность, сентиментальность, сострадание, обильную общительность. Этого проворного вещества даже кокаин побаивался. Яша наводил в своей квартире порядок только под мефедроном, самые длинные и насыщенные биты писал только под мефедроном, с удовольствием сидел в интернете только под мефедроном. Стоило знать, этот наркотик способен украсить в глазах смотрящего любой нудный аспект бытовой жизни, любой разговор наполнить чувствами и особым блеском. Яша, как и любой другой человек под мефедроном, без устали тараторил о всех своих внутренних переживаниях и нежных чувствах, о которых не говорил трезвым. О том, как он счастлив, что наконец-то повстречал свою избранницу, на которой уже чуть ли не жениться был готов, о том, как он любит и ценит Славу за всё, что он для него делал и за всё, через что они прошли вместе… — Мне кажется, мы с тобой давно не говорили по душам, — сокровенно поделился Яша, опустившись на кровать, которую Слава только что расстелил с огромным моральным усилием; а так ведь хотелось просто лечь на голый матрас и замотаться в простынь. — Слав, правда. П’ятнадцять років дружби. Ми ж постійно чатились, коли… Когда пиздюками были. Помнишь, как мы ждали моего приезда у Винницу? А теперь живём в одному городе и по півроку нормально не видимся. Яша, оставшись с ним наедине, снова начинал бесконтрольно переходить на родное наречие. Впрочем, всякий раз, когда он был пьян или обнюхан, это случалось против его воли. Интереснее всего было то, что в его речи смешивалось сразу два языка; он говорил быстрее, чем думал, поэтому на ходу сочинял смешанные предложения, которые временами звучали чересчур аляповато. — По-моему, мы видимся минимум несколько раз в неделю, — утомлённо напомнил ему Слава, лёжа к нему спиной с закрытыми глазами. — Тебе надо меньше задротить в доту и пить палёный виски на Думской. — Я не о том, — трепетно шепнул Яша, придвинувшись к полусонному другу ближе. — Это когда мы на студии, по работе. С Баженой…м, с Лерой вечно тусишь вне работы, не со мной. Плюс якшаешься со своими педиками по кд, на меня твоего времени нет, а я за тобой скучаю. У тебя сто друзей ближе меня, а у меня… Никого ближе тебя нет. — Да что ты, — безразлично буркнул Слава, мысленно закрываясь от его непоследовательной речи, смазанной эффектом раздевающего душу вещества. — Братик, ты обгашенный в хлам. Каждый раз одно и то же: «давай вместе съездим в Украину» — говоришь, я смотрю билеты, а после отходняков тебе оно уже не нужно. «Давай это сделаем, туда сгоняем». Я уже не очень верю всему, что ты говоришь под мефом. — Да бля, я сейчас о другом. Ты ж типа знаешь, як мене було важко, коли ти поїхав сюди, — серьёзно начал Яша, желая доказать, что на этот раз он говорит о том, что его действительно волнует. — Или когда ты сказал, що с пацанами… Трахаешься, ёб твою мать. Меня аж перекосило, как представил. — Да, я прекрасно помню, как ты, зная, насколько мне паршиво после разрыва с Владой, несколько месяцев со мной не общался из-за того, что я уехал в Россию, — обиженно припомнил Слава, и так его укололи эти воспоминания, что он не только открыл глаза, но и развернулся к Яше всем корпусом. — Или как ты сказал, что я тебе больше не друг, узнав, что я могу спать не только с девушкой. — Я был на эмоциях! Вибач, — оправдался Яша виновато и придвинулся к Славе ещё чуть ближе. — Реально прости. Ну ты ж, типа, видишь, що я не могу. Ты, как бы, живёшь против всех моих принципов, а я, типа, всё равно рано или поздно это принимаю. — Тебе очень повезло, что ты умеешь прощать людей, которые тебя расстраивают. А я не умею, — рыкнул Слава злобно, приготовившись вытащить из глубин сознания старые обиды. — Я не могу общаться с тобой как раньше после того, как ты пожелал мне, чтобы меня больше не пускали на родину. И не могу общаться с тобой как раньше после того, как ты пожелал мне помереть от СПИДа, узнав, что я не стопроцентно гетеро. — Был не прав, — раскаялся Яша, повесив голову. Ему, кажется, даже дурно стало, когда всё это прозвучало в таком ключе из уст Славы. — Я ніколи тобі зла не хотів. Я люблю тебе дуже. Вибач, якщо я був херовим другом. Я хочу знати, чим ти взагалі живеш, про що думаєш та переживаєш. Бо я тільки збоку бачу, що з тобою щось відбувається. Яша свалился в осознание ситуации, впервые за полчаса умолкнув. Слава тяжело вздохнул и тоже стал обдумывать всё это. Когда в их дружбе случился переломный момент? Слава довольно редко позволял себе думать о том, насколько они с Яшей отдалились друг от друга, но одно он знал точно — последние пару лет он сближался со Стасом, недавно хранителем его потайных переживаний неожиданно стал малознакомый Вадим, а Яшу всё это время он уже не считал за своего близкого друга, так, за старого знакомого. И это было в критической степени прискорбно, учитывая то, что они знали друг друга с времён, когда оба ещё носили колготки и дрались палками во дворе. Детские игры, обмен любимыми игрушками перед отъездом Яши в Житомир, первая двойка, переходный возраст; первая сигарета, первая любовь, первый поцелуй, первый секс, первая записанная песня… Они всё делили друг с другом. У Славы не осталось друзей, с которыми он был предельно близок в школе, все они стали редко мелькающими среди прочих диалогами. Это были поздравления с праздниками и нечастные обмены сплетнями, иногда Слава мог позвать их погулять, если оказывался в Виннице. И тем не менее, от настоящей дружбы не осталось ничего, потому что они выросли и разбрелись по просторам жизни в противоположные стороны, став совсем разными. Пожалуй, всё надломилось именно в тот момент, когда Слава расстался с Владой и сказал Яше, что переезжает в Россию. Яша был сломлен тем, что единственный близкий друг покинет его — право, у Яши не было настоящих друзей кроме Славы. Все те, с кем хорошо дружил Третьяков, и подобные им ребята, посчитали бы Яшу слишком странным, отрешённым и невежественным, чтобы дружить. А те, кто был ему ровней, рано получали уголовные сроки и таскали за волосы своих будущих жён, будущих матерей своих глубоко несчастных детей, которые вырастут в нищете. Яша, хоть и не дотягивал до холёных образованных ребят из круга Славы, в своём болоте утопнуть тоже не хотел и банально находился между двумя мирами, в каждом из которых не находил себе места. Слава был его единственным островком успокоения, и когда тот решил его оставить, в Яше заиграла такая обида, что единственным способом выразить её стало нападение. Он не знал, как конструктивно выразить свои настоящие чувства, не мог пересилить себя, чтобы просто пожелать Славе удачи и сказать, что будет скучать. Он беспочвенно злился и желал Славе провалиться под землю за то, что у него есть шанс сделать свою жизнь лучше и отыскать в ней своё место. Потому что не мог смириться с задетыми чувствами Славы, понять, почему тот хочет уехать. Яша думал только об одном: Слава оставляет его. Сам Слава тогда ещё не знал, как делать другим больно, чтобы утешить свои собственные трагедии, поэтому выпад Яши стал необъяснимым шрамом, дополнившим прочие. Те, что оставила Влада. Несколько месяцев они не общались совсем. Слава сильно скучал по Яше, часто думал о том, что ему не с кем разделить свои переживания, а потом осекался и вспоминал, что эти переживания Яше даром не нужны. Сам Яша страдал не меньше, но ему понадобилось слишком много времени, чтобы пересилить себя и написать Славе. Увы, уже было поздно, и тогда, когда Яша нашёл в себе смелость сделать вид, что они не ссорились, и прийти к нему в диалоги с какой-то шутейкой, Слава уже плотно сидел на игле и сам не замечал, как стремительно меняется, теряя все свои прежние черты. Они стали изредка общаться на непринуждённые темы. За свою дерзость, за обидные слова Яша не извинился, поэтому Слава не спешил его прощать. Ему банально было не до этого, пока он плавно вкатывался в свою наркотическую зависимость, опустошающую его душу. Через какое-то время Слава сильно перебрал с дозой и оказался в больнице. Узнав об этом, Яша немного поколебался, но собрал все свои пожитки в рюкзак, окончательно рассорился с матерью и на последние деньги купил билет в один конец до Питера. Впервые действительно осознал, что по-настоящему теряет его, упуская что-то важное, что происходит с ним. Он приехал незадолго до того, как Слава лёг в реабилитационный центр, и почти до осени жил в его квартире. Пока Слава, распсиховавшись, не собрал его вещи и не заявил, что его гостеприимство себя исчерпало уже месяца три как, вообще-то. К тому времени они оба уже были участниками Кристалайз, и Яша, следом за Славой, стал набирать неплохую популярность, вместе с которой росли его доходы. Яша снял себе тесную однушку в Мурино, затаил на Славу обиду за то, что тот больше не позволяет бесплатно жить в своей квартире и опустошать холодильник, не привнося в него ничего нового, и с тех пор всё начало становиться лишь хуже. Может, Яша был невежественным и не знал, что такое чувство такта, которое в Славе трепетно взращивали родители. Но Чертополох действительно не понимал, почему Слава просит его съехать, рассуждая о каком-то личном пространстве. В картине мира Яши им вдвоём жилось отлично, и это только укрепляло их дружбу. Впрочем, перечить Третьякову он не мог, и раз уж тот желал распрощаться, пришлось это сделать. Осенью того же, две тысячи восемнадцатого, года Слава познакомился со Стасом, с которым стал проводить очень много времени. На первый взгляд, после того, как они с Яшей разъехались, их отношения стали лучше и почти вернулись в прежний строй. Они проводили вместе довольно много времени, и как-то раз Слава решил, что, несмотря на старую обиду, достаточно доверяет Яше, чтобы рассказать ему о своих экспериментах с сексуальной ориентацией. Надо сказать, Третьяков даже сегодня помнил, как сильно Яша побледнел тогда. Его лицо стало таким, будто он проглотил слизняка и вот-вот его выплюнет вместе с утренним завтраком. А уж тех слов, которых Слава про себя услышал… Их все было не сосчитать, но Слава постарался это запомнить, чтобы больше никогда не доверять Яше и не делать его претендентом на первое место среди друзей. После того, как некрасиво обрушил их зарождающуюся дружбу Ефим, Славе было вдвойне больнее, ведь его снова облили помоями с головы до ног за то, что он не соответствует каким-то ожиданиям. Впрочем, сейчас Слава был немного взрослее, и мог хотя бы попытаться переступить через старые обиды. Яша тоже был взрослее, Ефим тоже. Все их размолвки оставались в прошлом, но Славу сильно ранило, что только он считает, будто случилось что-то важное. Никто из тех, кто задел его когда-то до глубины души, не признавал своей вины до тех пор, пока новый Слава, защищая себя прежнего, — очень хрупкого и разочарованного, — не начинал припоминать старые обиды с новой остротой языка и умением постоять за свои оскорблённые чувства. Теперь он не собирался молчать и тихо обижаться, он умел ранить в ответ и активно этим пользовался. Именно это было очагом для возгорания старых обид на новом месте, но и это же было почвой для раздумий над своей собственной личностью. Слава знал, что он уже далеко не такой простой в общении, каким был раньше. Его характер стал сложным, он превратился в головоломку, в закрытого, надменного и резкого человека, который настолько бережёт свои некогда разбитые чувства, что не замечает, как делает другим больно. Так и может ли он жаловаться, что его друзья недостаточно аккуратны в выражениях, что его друзья чересчур подвержены эмоциям и громким заявлениям, что его друзья не умеют извиняться? — Ведь он сам буквально отражение всех этих качеств.

«Я должен быть благодарен за то, что со мной остаётся хоть кто-то. Я не могу просить людей быть безупречными. Не могу винить их за то, что они со мной не справляются. Ведь я и сам с собой не справляюсь. Я вспыльчивый, обидчивый, агрессивный, апатичный. Я много употребляю. Я рушу всё вокруг себя. И мне странно ставить себя на место другого человека. В их жизнях всё точно также. С моей стороны мне это не нравится. Что вокруг не сплошные только терпеливые, чуткие ангелы. А такие же нездоровые, сломанные люди, как я. Почему я постоянно думаю о том, что одному мне бывает плохо? Это так лицемерно, чёрт возьми.»

— Хорошо, — почти беззвучно шепнул Слава, потерев переносицу. — Я прощаю тебя. — Правда? — удивлённо спросил Яша, длинно шмыгая носом. — Да, — немного поколебавшись, кивнул Слава. — Это сложно, но я хотя бы попробую. Знаешь… И ты меня прости. Если я что-нибудь сделал не так. Ты просто отвратительный друг, но и я не лучше. Так что… Мы друг друга стоим, да? — Ага, — хмыкнул Яша, озадаченно почесав голову. — Так що расскажешь? — Хочу спать, — Слава продолжительно зевнул и потёр глаза, а затем неожиданно выдал: — Мне кажется, рано или поздно мы с Кирой поженимся. — Ты що, братка, типа влюбился, чи що? — спросил Яша, резко на него обернувшись. В его глазах не было ни соринки сна, что не должно было удивлять при его состоянии. — Не, — Слава отрицательно помотал головой. — Мне не так давно Лена снилась. Мы же с ней расстались… — Ну да, — припомнил Яша. — Полгода уже как, не? — Сколько всего ты не знаешь, ёбаный рот, — осознал вдруг Слава, приложив руку ко лбу. — Короче, слушай… И Слава рассказал ему обо всём, что с ним приключалось, пока Яша видел его лишь на общих встречах Кристалайз. Чертополох догнался новой дозой, чего предложил и Славе, увидев его сонливость, но Слава отказался. Между делом он также посвятил Яшу в свои переживания, связанные с новой серией его наркотических трипов, которые заметно участились. Сейчас Слава едва держался, чтобы не повторить свой осенний марафон с трагическим финишем, и единственное, что ему помогало — загруженный график и хорошая трава, которая снимает психологические ломки и упадочные состояния после длительного употребления синтетики.

«Трава помогает утолить желание нюхать. И помогает на отходах. Я курю сативу, когда в третий раз за неделю хочу закинуться коксом. И курю индику, когда закинулся коксом, но хочу уснуть. Зависимость от травы получить очень трудно. Но зависимость от снятия ломки… Что вообще такое эта «ломка», мать твою? Её у себя определить довольно сложно, если она не физическая. Меня не знобит, не выворачивает. Я уже правда забыл, что такое сходить с ума от боли в костях и валяться на полу в температурном припадке. Но психологическая ломка порой тяжелее физической. Это о том, что ты нестерпимо хочешь нанюхаться, безвольно представляя, как хорошо станет под веществами. Когда постепенно каждая твоя мысль так или иначе сводится к тому, что было бы очень неплохо вмазаться. Это невыносимо мешает жить. Постоянно думаешь, как бы выделить себе вечерок под марафон по белым дорогам.»

— Самое интересное, сейчас я даже толком не могу объяснить, почему мне так хочется нюхать, — решительно недоумевал Слава. — У меня есть Кира, она, чёрт возьми, просто прекрасна. И в общении, и в постели, и вообще… Во всём. И мне кажется, что я не убиваюсь из-за Лены. Но, похоже, мне так только кажется. Моё общее состояние хуже некуда, и я просто не вижу смысла в чём-либо, если мои будни не разбавляет наркота. Это меня раздражает. У меня есть всё, чтобы чувствовать себя хорошо без этого, но я не могу. — Привычка, — мудро рассудил Яша, похоже, истинно глубоко погрузившись в проблему друга. — Может, ты, типа, как бы, уже сам поверил, що не можешь без неё нормально жить. Що, типа, лучше не будет, и всё такое. Ты вот любишь её ещё? Слава задумался. — Нет… Нет, я думаю, я люблю то время, когда я был с ней, — покачав головой, ответил Слава. — По крайней мере, после того, как я обсуждал свой сон с Лиёном… Я полагаю, что мне просто обидно из-за необходимости снова налаживать свою жизнь без неё. Я слишком привык к тому, что мы вместе, и теперь я не могу понять, устраивает ли меня моя новая реальность. Лена, она, знаешь… Поменяла мою жизнь на сто восемьдесят градусов, перечеркнула всё, что было до. С одной стороны, после разрыва я не готов брать на себя обязательства, а с другой… Я нездорово привязываюсь к Кире, как к спасительному тросу, и… Я вообще не уверен, что теперь смогу также легко и безответственно относиться к вещам. Теперь мне одновременно хочется и быть полностью свободным, и остепениться… Это ужасное чувство. — Ну… Тогда надо що-то менять, — немногословно отозвался Яша, не зная, как разрешить этот пут проблем. — Будь с Кирой, может, у вас що и получится. — Но я не люблю её, — оторвал Слава в противовес его словам. — Может, как… Не знаю, не могу объяснить. Я точно к ней что-то чувствую, но не то, на чём стоит строить крепкие отношения. Я имею в виду, что я не смогу прожить жизнь с девушкой, помимо которой меня привлекает кто-то ещё. Я же знаю, что рано или поздно встречу кого-нибудь, в кого с треском влюблюсь. Если… Уже не встретил. — Это ты про кого? — внимательно вычинил Яша, прищурив узкие глаза в пытливом взгляде. — Забей, — отмахнулся Слава, не желая влезать в это самостоятельно и втягивать в какие-то слабые подозрения Яшу. — Я не собираюсь порвать с Кирой или вроде того. Сейчас мне с ней хорошо, и это главное. Но в долгосрочной перспективе… Да, знаю, люди прекрасно строят семьи в свободных отношениях, но это не мой случай. Если я готов провести ночь с другой девушкой или поделиться своей с кем-то, значит, я не люблю её. Потому что, в ином случае, я бы никому не позволил приблизиться к своей девочке и сам бы на другую в жизни не посмотрел. — Пиздец. Ну да, согласен, — полностью поддержал Яша. — Не, я, типа, не боженька… Бывало, ходил налево, притом любил сильно. Но я не говорю, що это норм. Типа… Знаешь, возбуждение затмевает голову, кажется, що ничего страшного не случится, а потом… Холодный пот пьёт при осознании, що ты натворил… — Нет, не знаю, — выслушав его внезапное откровение, Слава с неприязнью поморщился. — Тебе никогда не изменяли, Яша. И ты не знаешь, как это больно. Но если бы ты пережил это хоть раз, ты бы говорил по-другому. — Неужели у тебя никогда не вставал на другую девушку, когда ты был в отношениях? — спросил Яша испытующе, дабы реабилитироваться в глазах Славы после его резкого ответа. — Конечно, вставал. И не раз, — честно ответил ему Слава, приготовив бойкое рассуждение на этот счёт. — Это называется физиология, Яша. Если перед моим лицом танцует красивая жопа в короткой юбке, у меня встанет независимо от того, есть ли у меня девушка или нет. Потому что члену плевать на это, и я не могу контролировать свою эрекцию. А вот свои действия — вполне себе могу. Конечно, если силы воли нет, то ты будешь идти на поводу у своего тела, чего бы оно не пожелало. И секс на стороне, и наркота, и лишняя сигарета, когда собрался бросать… Но это отдаляет тебя от человеческой сути, приближая к животной. — Ну а как мне воспитать эту силу воли? Ты вот как её воспитал? — спросил Яша с детской надеждой на праведный совет. — Я, типа, не хочу терять Наташу. — Я не знаю. У меня нет силы воли, — тяжко вздохнул Слава, на миг закрыв лицо руками. — Разве не видно? — Нет. Ты выглядишь сильным, — сказал ему Яша, стараясь подкрепить его авторитет. — Ну, типа… Не изменял ни разу никому, притом, сколько блядей вокруг тебя кружит симпатичных. А я половину своих отношений так просрал. — В моём случае, это вообще не сила воли, — саркастично усмехнулся Слава, размышляя о том, какова его сильная слабость относительно веществ и других пагубных привычек. — Что касается измен, у меня идёт отторжение. От секса мне нужно не столько проникновение, сколько эмоциональный контакт. Он, блять, очень сильно усиливает телесные ощущения. Я просто понимаю, что не получу удовольствия: окей, сброшу напряжение, и после этого буду совершенно пустым в плохом смысле слова. Мне претит вот этот грязный секс с незнакомыми людьми, по крайней мере, он точно грязный, если у меня кто-то есть. Я просто думаю о том, что испытаю после — отвращение к себе, чувство вины, опустошение, и, знаешь, возбуждение как рукой снимает, когда начинаешь анализировать себя как человека. — Я понял. — неопределённо выдал Яша, подчеркнув для себя что-то в чужих словах, но не особо позитивно. — Это круто, что ты хочешь стать лучше ради неё, — поддержал Слава, легонько коснувшись его плеча в знак уважения. — Я надеюсь, у вас всё получится. — Спасибо. Надеюсь, и ты найдёшь свою дорогу к счастью, — неожиданно речисто выдал Яша, вдохновившись мотивационными цитатами, которые сильно облегчали его жизнь. — С Леной, с Кирой, да хоть… С Ваней каким-нибудь. Главное, будь счастлив, вот и всё. Ты заслужил. Слава даже немного растрогался от теплоты и искренности его слов. Они дружески обнялись, и Яша застыл в его объятиях минуты на три, не меньше, заявив, что слишком по этому скучал. После Слава всё же напомнил ему о своём желании поспать, — время было позднее, их разговоры заняли весь остаток вечера, — и Яша, откланявшись, ушёл к себе в комнату, отходить от своего наркотического приключения. Что касается Славы, он слипающимися глазами сделал несколько заметок в дневник и сладко уснул с ним в обнимку, подтянутый на пышное облако положительными эмоциями, которые заменили его прежние раздражение и негодование, вызванные навязчивым поведением Яши.

«Думаю, ему было одиноко. Да, я понимаю, что он обдолбанный. И понимаю, что именно это заставило его начать такой разговор. Честно, мне мерзко было слышать запах мефа. Я его не очень люблю. Но, как многие из наркотиков, он вызывает у меня отторжение по определённой причине. Из-за внутренней тяги. Я всё же рад, что мы что-то решили. Поговорили. Сладких снов.»

После своего загула Слава готов отсыпаться ещё минимум сутки, но утро наступило раньше, чем хотелось. Будильник прозвонил в десять утра, и то с хорошим опозданием, поскольку практически все остальные встали раньше. Лера, Данила и Бажен сидели за терпким кофе ещё с восьми утра, в течение часа к ним присоединились все остальные, кроме уснувшего под утро Яши и кроме Феди, который, хотя и проснулся, не желал вылезать из постели, пока это было возможно. У Славы было немного времени, чтобы раскачаться: принять душ, покурить, позавтракать и поучаствовать в лёгких утренних диалогах. Чувствовал он себя гораздо лучше. Ответил на все неотвеченные сообщения, поболтал с Мироном, немного даже подышал свежим воздухом, пока стоял на тяжёлом крыльце с сигаретой в зубах. В пригороде было уютно. Вокруг колыхались пушистые ели, одетые в снежные свитера, бесцветное небо не давало лишнего света, слепящего глаза. На снегу виднелись многочисленные следы от колёс, на которые Слава смотрел, засоряя лёгкие клубами сигаретного дыма. Эти следы не вызывали в нём ничего, кроме умиротворения, ведь они были послушниками тишины, стоящей во дворе в отсутствие съёмочной группы и их тяжёлой артиллерии. Второй съёмочный день обещал быть более загруженным, но не для всех. В том числе, Слава мог спокойно заниматься своими делами, полагая, что сегодня до него очередь не дойдёт. На этот раз нужно было отснять каждого в своей локации, и дабы сэкономить время, собирались снимать сразу по двое, но это не помогало закончить со съёмками сегодня. К сожалению, на большее бюджет рассчитан не был — решили, что оплатить третий съёмочный день на то же количество людей и оборудования всё же выйдет дешевле, чем ещё пятерых операторов с ещё пятью камерами. Ближе к одиннадцати утра во дворике снова начал скапливаться съёмочный экипаж. Утренняя тишина, перебиваемая ненавязчивыми разговорами, сменилась гамом множества голосов и неугомонным грохотом тяжёлой техники. Некоторые локации дожидались своего часа ещё со вчерашнего дня, но каждую из них всё равно нужно было доделывать до конца. Оказавшись во всеобщей суматохе, Слава уже не очень понимал, зачем он проснулся, если не для того, чтобы заказать себе доставку берушей и лечь спать обратно. Было ясно, зачем они сразу приехали полным составом — даже если сейчас кто-то не при деле, вся поездка в Москву так выходит гораздо выгоднее, когда никому ничего не нужно доплачивать отдельно. И Слава даже закрыл глаза на то, что остальные локации они могли бы отснять уже дома, в Питере, каждый тогда, когда ему будет удобно. Было решено не доводить съёмочную группу до сумасшествия, не менять операторов и светотехников как перчатки, не вносить хаоса и сделать всё в один присест. В общем-то, не так уж плохо. Двузубый чернокаменный посох, троица кованых доберманов, готовых одеться в шипастые ошейники — Ефим готовился примерить на себя гипсовую маску греческого бога смерти, окунувшись в яркий образ с пылающими синим светом волосами и пустыми белёсыми глазами. Место, в котором он собирался отснять не больше двадцати секунд материала, выглядело дорого. Чаши с электронной имитацией ясного синего пламени, рельефные пещерные сталагмиты из стекла, «костяной» трон — словом, его личное подземное царство, которым он завладел ловчее, чем чума организмом бедного крестьянина. Бажен снова пил кофе длинными глотками и ловил на себе взгляды светловолосой девушки с хлопушкой. Он успел полюбить её за аккуратный почерк, но старался держаться на приличной дистанции, немного побаиваясь её решительности. Стоило предполагать, что куплет Адама окажется продолжением куплета, который написал Ефим. Отпустивший приглашения на тёмный бал, День Смерти вынужден был заручиться помощью ближних. И Адам, бесплотный дух, составляющий всё и ничего, стал его первым помощником, отправившимся в мир живых по «сочные души», которые позднее должны были украсить стол. Мантия жнеца душ с покрывающим лицо рваным капюшоном, длинная куцая коса, целиком из имитированного серебра и с благородными узорами на продолговатой ручке, несколько крупных планов на ползущего по тощим пальцам тарантула. Сама локация Адама не требовала декоративных излишек: большая часть материала снималась на родном зелёном фоне, в напускном тумане.

[Куплет 2, Moloko] Смотри, моё тело — Воронье перо Смотри, тебя тянет В эту воронку Не успеешь моргнуть и глазом Слёзы летят как топазы За столом, на поминках, вся семья Озоновый слой, что украл тебя Это и есть я Я ангел Смерти Явил тебе лик Плету паутину Ведь я так привык Я ночь, и я страх долговязый Я прибыл с царским указом Мне нужен мешок сочных душ Маринованных в соусе ужаса Покидаю тонкий мир Изысканный же эфир Спасибо, Ефим Вкуснее чужой боли Только чифир Жую как зефир Лопатки и рёбра Я запел, пусть танцует кобра Я выхожу, засыпает город Ломаю ворота звенящей киркой Лезвия лязги, мешок за спиной Я на рассвете исчезну водой И навсегда заберу вас с собой

Отточенный филигранно, но с изысканной кривизной и сложными, переменчивыми рифмами, куплет Феди звучал на хмурой мелодии идеально. Его извечно засыпающий, ленивый, нерасторопный тембр завлекал в пучины рефлексии и размышления о потустороннем, ведь вещал Федя так складно и вкусно, словно поистине провёл в загробной жизни не меньше славной декады лет. Лицо Ефима было покрыто традиционной гипсовой маской, какие использовали в античных греческих театрах, и образ его выглядел пугающе безлико, в чём и находил свою фишку. В то же время Федя решил действовать более радикально. Он скрыл голову свиным рылом из мешковины. Сшитые крупной строчкой куски ткани имели реалистичный эффект старины, потёртости и грязноты. На шее маска кончалась оборванным краем, расслоенными, распустившимися нитями, а свиной пятак с пришитым носом и торчащими из пасти клыками изнутри был набит ватой, чтобы выглядеть в кадре объёмным. Уши были сделаны из пластика, но выглядели также взросло и грязно. Эта маска наводила такой жути, что ни пышные брыжи, ни роскошный расшитый золотом костюм эпохи Ренессанс, ни шёлковый бордовый плащ уже не имели такого значения. Наряду со своим ужасающим обликом, Федя оказался в действительно пугающей локации. Это была мастерская изощрённого мясника, который явно получал истинное удовольствие, когда освежевал трупы скота — а может, и не только скота? Искривлённые ножи с глубокими засечками, со смесью ржавчины и засохшей крови, висели на тёмных пыльных стенах. Стол из подгнивающего дерева, весь утопленный кровью, и висящий на периферии кадра окровавленный фартук придавали обстановке такого лоска, что особенно впечатлительный зритель даже через экран смог бы почувствовать застоявшийся запах крови и кислую вонь протухшего мяса. Федя был умельцем балансировать на грани абсурда и опасной жестокости. Низший демон, жалкий свинорылый бес с тесаком и мясницким фартуком — так видел Федя свою тёмную сущность, которая существовала в вымышленной Вселенной Кристалайз Крю, где Ефим слыл владыкой царства мёртвых, а Адам, столь же солидно — жнецом душ, проводником между двумя мирами. Раннее в своих текстах Федя неоднократно говорил о тесной физической оболочке, в которую ему несколько раз удавалось попадать. В мире живых он был обглоданный скелет, восставший из мёртвых зомби, бегущий от десятка набожных крестьян. Но в этом клипе он хотел явить зрителям свой «истинный» облик, свою бесовскую суть, и была в его идее какая-то завораживающая тональность, которая гипнотизировала. Федя никогда не метил в сопрано — с метафорической точки зрения. Он не возносил своего героя над всем миром или над значительной его частью. Да, Семёнов провозглашал его отречённым еретиком, поступившимся законов, на которых стоит всё живое. Но, с другой стороны, в отличие от его друзей, которые избрали себе пути отступников и по ним добрались до своих высот, лирический герой Феди за своё неповиновение мирскому получил невыносимое наказание — патологическое уродство и скромный удел разделывать по частям свежеиспечённых мертвецов. Которое, тем не менее, принесло ему покой и благо, но никак не славу, поклонение и почести.

[Куплет 3, JUST PSYCHO] Покинувший отчий дом В толпе великанов и гномов Терялся один, и стесняясь Искал те Господни пути Что якобы неисповедимы Горгульи жутко смеялись Пуская пыльных слез водопад На тяжёлые мутные головы Простых обывателей Где мой опиоидный яд? Я зол, я печален, я рад Эмоций мощный каскад Ко мне не вернётся вовек Я уже точно не человек Служу тем Богам, что удобны мне Я кратер в Луне, и я камень на дне Я явь, и я же иллюзия Давайте опустим прелюдии Мой путь, освещённый огнями и зубьями Латинскою ересью, травами, смесями Ныне надёжно застелен туманом Ведь я, убегая, себе заарканил Искусство обмана Там, где никогда не наступит рассвет Там, откуда путей назад нет Червивый зевака пойдёт на омлет С зажаристой, хрустящей корочкой Такое меню мне по нраву больше Чем похлёбка, да борщ В приправе скупых, лицемерных Страданий Слабых стенаний, сухих заклинаний Хватаю мешок, полный кишок Беру котелок и зубастый клинок Спасибо братишке за сытный улов Несу это мясо на кухню Беру потроха Ох, ты ещё жив? Не дрогнет рука Да где там потерянный рай? Он нам не нужен и даром Кишки как баранки на самоваре Варим кошмары Шесть-шесть-шесть косяков в портсигаре Я совсем уже обезумел Просили перчинку, Я вам насолил С потолка валит дым Пришла пора накрыть столы И кровью затопить полы

Краткость — сестра таланта, а роднёй таланта Руслан себя не считал. Его куплет имел более приземлённые мотивы, он больше рассказывал о своей плотской жизни, нежели о путешествии в тонкий мир, которое было уготовано лишь на второй конец куплета. Сергиенко трепетно поведывал слушателю о недалёкой от реальности проблеме советских писателей, которые пострадали от строжайшей цензуры. Его герой был литератором, чьи идеи и взгляды не приглянулись власти. Помимо этого, он был ещё и примерным семьянином, которому, однако, пришлось оставить свою прежнюю жизнь, ведь, под огромным риском сбегая с жестокой каторги, он понимал, что не сможет вернуться назад. И хотя сбежать ему удалось, очень скоро непокорного литератора всё равно нашла смерть, но совсем не такая жестокая, какую ему могли бы предречь стоящие выше чины за побег. В тон куплету, затемнённый зал был полон свисающих с потолка цепей. В одном из кадров цепей было лишь четыре, и каждая из них приковывала Руслана с разных сторон, заставляя его висеть посреди пустой тюремной камеры. Снимать эти сцены оказалось очень занимательно, особенно учитывая то, насколько непривычно Сергиенко было участвовать в подобной авантюре. Одет Руслан был скромно, как и подобает советскому гражданину: бордовые фланелевые брюки, бесцветная клетчатая рубашка, строгие туфли. Затем в кадрах мелькал традиционный полосатый наряд узника концлагеря, заношенный и выцветший.

[Куплет 4, MNOGO DEL] Гром оков разлетелся В промозглой темнице Был таков тот бандит Что прервал вереницу Мимо складов, мостов Со звоном остатков от кандалов Я бегу из города Дураков Горят мои стихи Каракули и штрихи Милости во век Не видать мне, я гол и слеп Каторга машет мне Машет улыбчиво За мерзкие вольности Что я чиркал пером Тёмные тени вломились в мой дом Подняли жену и красавицу-дочь Взметнули все очерки В железо — и прочь Где мне найдётся пристанище? Ведь я оскорбил весь ваш честный люд Отыскав в их системе изъянов пут Я помню метели, помню бега Помню ручьи, золотые луга Ни хлеба, ни фляги Ни грязной рубахи Бежал, да пропал Растворившись во ржи Покинул мир лучше я Чем я в нём жил И вот я сплавляюсь по водам Стикса Справляюсь, но с глаз летят искры Туманно, не вижу берега На трёх головах у шипастой змеи Та была непокорна Вся изголодалась Я дал ей руки своей Всю обглодала Но стала моею верной питомицей Что живо меня принесла к берегам Я, вижу, братва, ваше царство — бедлам Контракт на крови заключил по рукам Это я его нашёл? Или оно меня нашло? Почему этот холод мне дарит тепло?

Размеренный речитатив сменился звонким вокалом. Бажен предстал перед зрителем ангелом в белых одеждах. Ангелом, оперённым в окровавленные крылья, упавшим на колени и держащим в руках расколотый надвое нимб. Вокруг лежали мёртвые перья, говорящие о том, что ангел действительно именно упал на колени, сделал это отчаянно и безутешно. На его лице отобразился такой оттенок скорби, словно Образцов всю свою жизнь развивал в себе актёрский дар ради этого момента. Он тянул ноты как горячую карамель на ложке, но концы четверостиший нередко обрывались резким вскриком, лишённым сладкого тенора. Его персонаж был полон противоречий, несмотря на свой совершенно невинный вид. Он не желал быть тем, кем уродился, его манило к сладко сопящей тьме. Один только миг, и вот его чистый убитый горем ангел, с разбитой губой и спутанными локонами, отшвырнул от себя остатки нимба, смело пошагав по головам в поисках своего истинного пути. Яблоневый сад, окружавший его, невзначай отсылал к истокам классической религии. К греху, который лишил самых первых людей бессмертия и тёплого места в райском саду. В других кадрах Бажен уже срывал одно из яблок, беззастенчиво его надкусывая в знак протеста святым скрижалям, которые он обязан был соблюдать. На его шее висел тяжёлый расписной крест, украшенный перламутровыми стразами, и блестел он достаточно неестественно, чтобы дать понять, что дело у ангела дурно. Таким образом, Бажен отвлекал поклонников от своего невинного внешнего вида, призывая их увидеть его не таким однотонным, а всяким, разным, колоритным и совершенно небезупречным.

[Куплет 5, Obraztsov] Господам служил Покорно и искренне Карая себя За проступки плетьми Бывал ли ты чист Как хрусталь у ручья? Сыграешь с собой В злобный бой А-а-ай, ничья! Падший ангел в руинах сознания Наивное, бесчестное создание Отправляется в изгнание ведь… Будь аккуратней впредь Хотя что уж там? Сломаны крылья И сердце, покрытое пылью По чём ты нарушил закон? Впустил в свою душу зло Я жив и здоров лишь тогда Когда умею порезать чужую глотку! А-ай, робкие взгляды От исчадья ада Никогда не бывал Таким же, как все Стеснялся петь Господу Не уверен был в долге Наставить на истинный путь Так и к чёрту всё! К чёрту всё! Рвётся на волю страсть Рушить и бить Материть и грубить Я способен убить, слышишь ты?! Мы, естественно, стоим тех слов Poisoned pie, poisoned love Моя страсть так фатальна Что может порвать тебе сердце! Я грех и порок В белоснежной сорочке Я жму на курок А-ау, быстро и срочно На тёмном балу Мне готово место Ночная мгла Теперь мне невеста Я сладких яблок набрал На пирог из грехов Я несу аромат Ритуальных костров

День вышел довольно насыщенным даже у тех, кто не успел сняться. Для каждого на съёмочной площадке нашлась работа — физическая или управляющая, просящая глубоко задуматься. Даже Слава с Яшей не сидели без дела, один заменял Бажена в режиссёрском кресле настолько гармонично, что тоже ловил на себе кокетливые взгляды девушки с хлопушкой, второй бегал с метлой, прибирая незапланированные беспорядки, таскал тяжёлые катушки с плёнкой и кряхтел как гниющий старик, что тяжело. Вечер становился глубже, и второй съёмочный круг подошёл к концу. Рабочие вновь сматывали провода и демонтировали декорации, в которых больше не было нужды. Артисты вновь избавлялись от грима и переодевались в повседневную одежду, смакуя мысленно предстоящий ужин, который дожидался в столовой.

«Не могу поверить! Мы отсняли больше половины материала. Немного волнуюсь о своём завтрашнем дебюте. Должно быть эффектно. Но, чёрт возьми, Ефим в маске Аида и Федя с головой свиньи — это что-то с чем-то. А как хорош был Бажен в образе падшего ангела! Я вижу только обрывки, а уже чувствую, как же мощно это всё получится. Уверен, один бэкстейдж выйдет более эпичным, чем голливудские блокбастеры. Всю смену кидал Лиёну видеоотчёты. Мне дико нравится быть частью подобного. Чего-то… Такого большого и знаменательного.»

Этот вечер окончился спокойнее предыдущего. На ночь Руслан вслух читал Дюма, пока остальные ужинали, и надо сказать, абсолютно никто не решался прервать его. Несколько глав его низким бархатным тоном влетели в уставшие уши как сладкий мёд, Федя даже почти задремал с блаженной улыбкой на щеках — очень уж он любил «Три мушкетёра». В руках у него оставалась жуткая маска свиного рыла, он искренно не желал расставаться с ней, чтобы не терять ужасающего вида. За сегодняшний день, оказалось, все устали гораздо сильнее, чем за прошлый. Дел на площадке было столько, что присесть на протяжении всего дня казалось какой-то сказкой — повезло только тем, кому требовался грим. Хотя Бажен, на правах режиссёра, напротив, пожаловался, что здорово отсидел себе пятую точку, он тоже был весь без сил. Что было совсем неудивительно, учитывая, какие страстные танцы он отплясывал во время своей съёмки и за полчаса до неё, ведь каждый свой шаг в кадре предварительно требовалось хорошенько отрепетировать. Смешнее всего было тогда, когда Бажен бойко объявлял выход Руслана: «на съёмочную площадку выходит Руслан Сергиенко, готовится Бажен Образцов». После этого он отложил рупор, вскочил со своего стула, пихнул на него проходившего мимо Славу и улетел репетировать свои сцены. Выглядело это настолько самобытно и забавно, будто Бажен вовсе снимался здесь один и через секунду уже бы поторопился на место оператора. Конечно, они могли напрячься, расширить бюджет клипа и нанять сотрудников на все те места, которые заняли сами. Но была в этой самодеятельности какая-то определённая романтика, какая-то изюминка, которая точно позволяла им считать этот клип своим. Готовясь ко сну, Слава ловил себя на мысли, что давно не чувствовал такое единение коллектива. Да, они довольно часто пересекались на работе — откровенно говоря, почти каждый день, пусть и далеко не всегда полным составом. Разумеется, все они взрослые люди и на неделе могут быть свободны для посиделок на студии в разное время. Особенно учитывая то, что у многих музыка — не основная или не единственная сфера деятельности. Настя, например, извечно была в разъездах, и увидеть её на студии было большим чудом. Для неё карьера певицы была приятным маслом на тело, но далеко не приоритетным занятием, поскольку Иволгина была твёрдо убеждена в том, что это слишком скоротечная сфера деятельности, и потому ей стоит как следует утвердиться в чём-нибудь другом. Руслан, если не уезжал проведать старую маму в Мурманск, то готовился к профессорским конференциям и писал докторские работы для получения очков на литературной кафедре. Для него музыка была душевным хобби, которое открывало ему двери в другой мир, отвлечённый от загруженной делами реальности. Данила тоже захаживал нечасто, стараясь больше времени уделять семье, но, что интересно, в общем чате он был самым активным. Он присылал туда что угодно: длинные баллады о самых выгодных датах на планирование туров, списки клубов, письма от желающих сотрудничать брендов с общей почты, смешные и не очень приколы, глупые стикеры, фотографии дочери с собаками, фотографии дочери без собак и собак без дочери. В общем-то, выходило по-всякому. Все приезжали тогда, когда могли. Периодически Ефим назначал срочные собрания или видеозвонки, иногда они скапливались общим количеством в дни знаменательных дат, а после того, как начались совместные занятия с хореографом, и вовсе стали стабильно собираться два раза в неделю. Но, тем не менее, Слава всё же думал о том, что настолько близко они не бывали давненько. Возможно, на это ощущение сыграл тот факт, что Кристалайз находилось в общем сборе уже третьи сутки, и это путешествие налегло на подложку из прошлых регулярных встреч на репетициях. Не так уж важно. Главное, что это искренне грело Славе сердце, заставляя его чувствовать себя нужным, важным и правильным. Даже все те люди, с которыми он был на связи на протяжении дня, — Кира, Мирон, Есения, Лиён, — казались ему обычными интернет-картинками, словно их и не бывало никогда в его жизни. Разумеется, это было не очень хорошо, но Слава априори был устроен так, что для него толком не существовало ни будущего, ни прошлого, только настоящее. Ведь именно его чувства в настоящем имели самое большое значение, а чувства говорили ему, что он наконец-то может побыть счастливым безо всякого подвоха, и для этого ему даже не пригодится вредный допинг. Следующим утром все были в томительном предвкушении. Хотя это был только третий день, присутствовало стойкое чувство того, что эта вылазка, в хорошем смысле, длится уже намного больше одной недели. Может, тому виной была многочисленность событий и зависящих от них эмоций, может, быстро входящая в привычку атмосфера наряду с родным окружением. Тем не менее, этот день был заключительным, и уже ночью самолёт должен был возвратить их в прекрасный бесчувственный Петербург, поющий метелями и вьюгами. Да, погода в Питере была дурная, это Слава понял из утренних видеосообщений Киры, где она, вся замотанная в шарф, со свежей, но уже испорченной укладкой, и с прищуренными глазами, топала по тёмной улице, продираясь сквозь толстую стену снега в университет, грызть гранит науки. Славе даже самому стало холодно, пока он смотрел на это, и согреться у него вышло только тогда, когда Кира прислала короткое видео в белой рубашке и в безрукавном сарафане в клетку, уже из светлой аудитории университета.

«Я не привык долго спать. Поэтому я уснул рано и проснулся на два часа раньше будильника. Полежать это время в постели тоже приятно. Морально подготовиться к этому дню, побыть одному. Полистать ленту и подумать о всяком. Хорошее утро.»

Когда Слава сполна належался в постели и спустился завтракать, Руслан снова читал Дюма. Федя, Данила и Бажен внимательно слушали. На слух Слава понял, что пропустил довольно много, но так как эту книгу он уже читал, в его голове примерно складывалась логическая цепочка упущенных событий, сопоставимая с тем, на чем закончили вчера и с тем, что уже было сегодня. К завтраку привезли сытные творожные сырники с джемом или сгущёнкой на выбор. Посреди стола, как обычно, стояла термостойкая бадья с ароматным кофе. В общем, всю еду и все напитки привозили в термопакетах, но если еда Славы оставалась нетронутой и к моменту употребления была в меру горячей, то термос с кофе кто-нибудь обязательно забывал плотно закрыть, и приходилось пить его уже немного остывшим. Руслан дочитал главу. За столом возникли плавные обсуждения прочитанных событий и лёгкая дискуссия о том, почему всё-таки роман называется «Три мушкетёра», а не «Четыре мушкетёра». Слава в разговорах почти не участвовал, хотя и прекрасно знал, почему так. Сейчас ему было приятнее пожевать аппетитные сырники с клубничным джемом и послушать приглушённые голоса своих товарищей. Через некоторое время стал повторяться вчерашний ритуал: проснулись все поздние пташки, по снежным следам от колёс на территорию въехали автобусы со съёмочной группой. Тишина снова улетучилась, начался предсъёмочный балаган, который заставлял предвкушать длинный продуктивный день и понемногу включаться в работу, отходя ото сна и умиротворённых посиделок за завтраком. Сегодня Настя была первая на очереди для участия в съёмках. Она прихорашивалась спозаранку, чтобы быть идеальной в своём образе воинственной амазонки. Её кожаный костюм с множеством заклёпок выглядел достаточно открыто: корсет со шнуровкой на животе выгодно подчёркивал бюст, юбка с двойным разрезом пышным шлейфом опускалась до самого пола, а объёмные наплечники и колчан стрел за спиной придавали образу особенной изюминки. На сей раз свои короткие светлые волосы Настя спрятала в длинном чёрном парике, который оказался завязан в тугой высокий хвост. Её локацией были тёмные пещерные джунгли, в которых она чувствовала себя увереннее, чем рыба в воде. Надо сказать, многие песни Насти совершенно не совпадали с её миловидной внешностью и наивным поведением. Может, в жизни она была недолюбленной отцом девушкой, которая не могла существовать без постоянного мужского обожания, но в мире музыки она становилась полной противоположностью себя настоящей, и это приносило ей истинное успокоение.

[Куплет 6, Noche] Плотно держу арбалет Дай мне вина, сигарет Ты пожалеешь Я амазонка, но только с грудью Мы всё запомним, забудем Всё заморозим, закружим Да, я суккуб в красном кружеве Признайся, что ты безоружен Не стану готовить борщ Моё поприще — это охота Крепкие, крепкие узы Да, я Горгона Медуза Чувствуешь, тянет в болото? Чувствуешь, сжигает глотку? Я обрубаю канаты Пули, ножи и гранаты Чёрная фурия влетает в окно Мальчишки, иду накрывать полотно В цвет сочной крови врагов

Данилы не хватило на исключительно длинную стихотворную простыню, но его узнаваемый агрессивный стиль читки, совершенно не котирующийся с его добрым нравом в быту, брал своё и без развёрнутых поэтических песен. Впрочем, и его выразительная внешность с тёмными путами-локонами, огромными глазами и необычно изогнутыми скулами словно не требовала особенных декораций, чтобы создать фееричную картинку. Его локацией были трущобы в стиле стимпанк. Во многом, антураж создавался за счёт всё того же незаменимого зелёного фона, однако, картонные здания по обеим сторонам кадра были детализованы достаточно подробно, чтобы представить, как художники работали над этим в поте лица. Даня самолично занимался проектировкой картинки для своей локации, и в ней неотвратимо отражался его индивидуальный архитектурный стиль. Наверное, было что-то своё необыкновенное в том, что его талантливая рука градостроителя прикоснулась к конструированию трущоб. В картине преобладали цвета ржавой меди, грустные потёмки и разномастные оттенки бедности. Сам Данила был облачён в наряд конкистадора, держал на голове шляпу с пером, а в руках раритетные мушкеты. Пожалуй, по его куплету было сложно определить конкретную историю появления на тёмном балу. Данила обронил одну лишь строчку «я всегда здесь был своим» — и она, непременно, должна была означать, что его появление не нуждается в раскрытии. Данила представлял себя некой абсурдной личностью — воитель в испанской форме, окружённый бедным кварталом из альтернативной реальности. Данила был путешественником между мирами, способным принимать любое желаемое обличие, но одно было ясно точно: это не тот дух, от которого стоит ждать благосклонности.

[Куплет 7, Иногда Я Мёртв] Танцую макабр В тенистых ухабах Голодный как Ацтеков тиранозавр Не иначе как Для тирана лавры Я мавр, ya liar Подвешенный в театре На потеху толпе Послал бы вас к чёрту Да не хочу видеть Среди своих эти рожи Ну что там? Да иди нахуй! Дам тебе карту Кинул в ебало, что, схавал? Да, Даня проповедь для искусства Правда в вине, я Иисус, вау! Мускатный орех и уксус Соль и перец по вкусу Я здесь всегда был своим Хоть и стою где-то посредине Мы словно в торнадо Мы — чистый экстрим Узнаешь постфактум Я непобедим Дай ветвь винограда Череп для променада Загробного С философией Мне не нужно много строк Ты и так понял меня

Пышная потёртая рубаха, толстый бархатный коричневый ремень, перекинутый через плечо, старые кожаные брюки орехового оттенка, покусанная временем шляпа, и все эти лохмотья резко контрастировали с крупными длинными бусами на шее, тяжёлыми серьгами и многочисленными перстнями. Лера был капитаном призрачного пиратского судна, затонувшего в незапамятные времена. Его локация смотрелась понуро, холодно и промозгло за счёт эффекта нахождения на глубине морской пучины и покрытого илом корабля, на котором он находился. Единственное, что освещало эту хмурую болотно-зелёную картину — яркий блеск лежащих в распахнутом сундуке сокровищ. Персонаж Леры был тщеславным призраком пирата, домом которого навсегда осталось море. Притом, он совершенно не был удручён своей смертью вдали от суши. У Леры был крайне харизматичный танец. Каждое его движение было лёгким, непринуждённым, словно он действительно левитировал под водой. Кроме того, Лера был единственным, кому для съёмки понадобилась подтанцовка, да ещё и в виде пятнадцати человек — таких же утопленников, одетых в лохмотья. Улыбка не сходила с его лица, пока он плавно перемещался по останкам затонувшего корабля. Разломанная мачта, цепкие водоросли, изорванный пиратский флаг, пустые бутылки из-под рома. Антураж позволил разглядеть все прелести нелёгкой жизни морских преступников, орудовавших в давние времена. Всё это действо было своеобразным отражением жизни, из которой Лера пришёл в шоу-бизнес: бедное отрепье, готовое убивать и грабить, лишь бы хоть немного украсить свою беспутную жизнь. Яркие драгоценности, которые разбавляли потасканные лохмотья Леры, были ничем иным, как символом его незыблемого стремления к красоте, которое спасало его в те тяжёлые времена, заставляя карабкаться наверх.

[Куплет 8, LERA DREAM] Ну а я люблю поболтать Влетел на закате На мёртвое party Ты знаешь, кто папа Я знаю, кто платит Орбит со вкусом боли Убери Molly и грязные соли Я хочу крови и рома Набрал своих? А связь здесь не ловит Как ты растерялся Oh, broke boy, i love it Томно дышу В пучине морской Захвачен фрегат Не вернётся домой Схвачу твоё сердце Голой рукой Оно будет вкуснее В томате и с перцем Ангельский взгляд Но в душе я пират Облизывай лезвие Если есть следствие Будут последствия Ты не шути со мной Клоун, блять Мои пацаны способны распять Русалка-сирена тянет на дно Один из путей к исподнему царству

Пока все наряжались в непривычные образы, Слава оставался верен привычному себе готическому лоску. Брюки карго со свисающими до колена цепями и с ремнём — почти достающим до длинных лакированных ботинок, покрытых похожими ремнями. Длинная подвеска с вороньим черепом в ансамбле с кожаным чокером с тройными цепями и кольцами, серьги-клыки, петлистый свитер крупной вязки с реалистичным эффектом паутины, чёрный лак на ногтях. Белый грим на все открытые части тела, в глазах чёрные линзы, в цвет глубоким теням, невероятно подходящей к лицу помаде и выпрямленным волосам, что были небрежно вздыблены в детальной укладке — каждый локон был зачёсан в определённой задумке. Что касалось внешнего вида, то было применимо и его лирическому образу. Слава часто примерял на себя разных персонажей, но его самым любимым, разумеется, оставалось его тёмное альтер-эго — RESTINPEACE. Тот эгоцентричный самоуверенный демон, что захватил тело LIL ALLEN’a, выбравшись из самых тайных закромов тонкого мира. RESTINPEACE зачастую бесновался в мире живых, где, используя тело молодого симпатичного парня, выискивал своих жертв — юных девушек, что подпитывали его тёмную энергию своей невинной любовью, и, сами того не ведая, отдавали ему свою жизненную силу. Однако, сегодня дьявольское отродье вернулось домой, в мир мёртвых, где собирались все члены Кристалайз, приходящие к одному столу такими разными дорогами. Изысканная спальня модерн в тёмных тонах, безупречно белые простыни и свисающее на пол чёрное шёлковое покрывало. Слава начал в мире живых, с кадров, в которых миловидная девушка со снежными волосами и бездонными голубыми глазами, одетая в белый пеньюар, бесчувственно вырывала из своей груди сердце, которое, зачарованная, добровольно выложила на стоящую на подносе тарелку и подала Славе. Взгляд у неё был пустой, околдованный, а движения механическими, как у робота, что указывало на то, что она явно не в себе — то ли под действием психотропных веществ, которые с удовольствием употреблял и Слава, то ли под действием его особой магии. Локация была украшена определёнными деталями. Помимо незаправленной постели, указывающей на длинную ночь, на прикроватной тумбочке стояла початая бутылка красного вина и два недопитых бокала, а возле лежали блистер с таблетками и полупустая пачка красных Marlboro. Стоя на кровати в ботинках, с вилкой и ножом в пальцах, Слава с большим аппетитом принимал угощение, вслед за чем целовал девушку в лоб окровавленным ртом с сытой, по-детски удовлетворённой улыбкой. В отличие от затуманенного взора заколдованной девушки, у Славы взгляд был живой и пылающий. После того, как девушка с дырой в груди падала на край постели без чувств, роняя из рук поднос с тарелкой и своим недоеденным сердцем, Слава откидывал в сторону столовые приборы, спрыгивал с кровати, шагал к распахнутому окну, поднимался на подоконник и нырял в ночную мглу, которая вела его прямиком в потусторонний мир.

[Куплет 9, RESTINPEACE] Почести королю! Живое мясо? Как я люблю Я её зацепил, зацепил Я держу её сердце на вилке Я залил её слёзы в бутылку Расплываюсь в ухмылке Цветы на могилку Вы просто дебилы С мозгами в опилках Damn, блеск Порочная бледность Для мёртвой принцессы Любовь не гротеск Но я насмехаюсь Нырнёшь со мной в бездну? Let’s play chess Роняй свою честь В моей спальне Ошибка фатальна Я снова отравлен Дурманом и страстью Все твои дамы — просто просрочка Сначала ты ешь, потом живот крутит Только взглянул на неё А уже мутит Aggressive slut She wanna fuck But i wanna blood What-what-what? Дай мне вскрыть твоё горло! Не умею быть нежным Но всегда насторожен I don’t need jewelry to shine Но этот кристалл её манит Ты — лишь моя тень Здесь Адам, я в здании Как Даня — на грани Да, все мои парни Отступники церкви Зависаю там Где не ловит связь Я люблю темноту Ведь глаза — алмазы Кругом angel dust И ты кашляешь Это то, что в обед Я ввожу внутривенно В моём сгнившем желудке Столько таблеток У бабочек ломка Они вылезут с глотки Прямо в тарелку

У Яши и локация, и грим оказались довольно сложными. Его лицо вновь стало неузнаваемым, но на этот раз ему даже не пригодилась маска. Зелёная гниющая кожа, оголённые кости и свисающие куски кожи с мясом. Его лицо оказалось оголено наполовину, глаза были прикрыты растрёпанными волосами. Среди локаций выделялась разрушенная лаборатория, в которой, видимо, над ним ставили страшные эксперименты, и кладбище, ставшее его домом после такой жестокой смерти. Надо сказать, Яша выглядел очень колоритно в образе живого мертвеца, а окружающая обстановка — кресты и могилы, ржавое научное оборудование и перегоревшие лампы некогда живой и процветавшей лаборатории, — поистине потрясающе усиливала изящество и жуть картинки.

[Куплет 10, smoky_clown] Кто здесь придворный шут? Сука, ты плохо шутишь Твой глаз будет на вилке Слышишь, кретин, да? Не помню, с какой я Грязи выбирался Кто бы мог подумать Что я шёл сюда пешком? Я с чужим мешком! Но там было что-то ценное Игнорю всех Кто набил себе ценник зря Поиграем в крестики-нолики? Детка, я всего лишь зомби Из прокуренной лаборатории Я так хотел на волю Отдавай свои мозги Прыгну ртом в твои изгибы Слово старое, избитое А меня избили битой В этой колбе есть соление Я принёс вам заражение Эй, спасибо всем кристаллам Что продвинут его в массы! KristallaezCrew — это штамм Что расселился по сердцам

Пожалуй, сыграть финальный аккорд этого, без преувеличения, шедевра, было для Яши честью. И хотя последние строчки Яша произносил уже в обеденном зале, что было снято два дня назад, когда был окончен последний дубль, никому до конца не верилось, что всё свершилось.

«Было немного странно смотреть, как всё оборудование собирают и заталкивают в машины. Как убирают все декорации, которые выглядели как произведение искусства. Да и было странно свои немногие шмотки собирать, застёгивая сумку. Которую мне Стас собрал. Я как-то даже не хочу домой. Все эти три дня я прожил в ненастоящем мире. Он мне нравится гораздо больше настоящего. Но остаться в своих фантазиях не выйдет. Сейчас сижу в аэропорту. Мы прошли регистрацию и ждём рейса. Лера спит у Ефима на плече. Яша по фейстайму со своей любимой общается. А Бажен со своей по телефону. Я один сижу, не знаю, чем себя занять. Что-то ничего не хочется. Просто такой сильный упадок.»