Часть 14. Приговор
27 октября 2020 г. в 15:00
Где-то через полчаса, поняв, что лежать на холодном полу не стоит, я решила осторожно встать и доползти до лежанки. Однако едва я попробовала приподняться, как почувствовала, что у меня нет для этого сил, кроме того, сразу начало шуметь в ушах и появилась тошнота.
«Черепно-мозговую словила, — подумала я. — Если Рустем еще раз придет, мне точно конец. Уж лучше бы убивали…»
На какое-то время я задумалась: меня казнят, я снова возвращаюсь в свое время. Однако, вспоминая все то, что произошло, мне стало не менее жутко: а вдруг я бы пришла в себя посреди Черного моря, вдали от берега и без спасательного жилета? И это в лучшем случае. А вдруг бы я окончательно умерла? От этих мыслей мне поплохело и я решила надеяться на лучшее.
Через пару часов после допроса Рустемом в темнице раздались шаги. Понимая, что идут именно ко мне, я сделала вид, будто мне плохо, и прикрыла глаза.
Дверь камеры отворилась и внутрь вошел Сулейман. Упорно делая вид, что мне слишком плохо, я не предпринимала никаких действий.
— Гизем, — сказал он. — Посмотри на меня.
Услышав обращение к себе, я открыла глаза и попыталась повернуться. Внезапный приступ тошноты не дал мне это сделать.
— Гизем, — повторил Сулейман. — Посмотри на меня.
— Прошу простить меня, повелитель, не могу встать, — ответила я.
Сулейман сел на солому рядом со мной и сказал:
— Гизем, я только что потерял своего сына. Терять еще и мать своего второго сына я не хочу. Расскажи мне всю правду, виновна ты в чем-то или нет.
Я не знала, что ответить. С одной стороны, по тону Сулеймана было понятно, что если я признаюсь во всем, то мне сохранят жизнь. С другой стороны, сохраненная жизнь практически гарантировала, по моему мнению, ссылку, разлуку с сыном и последующую его гибель в отсутствие матери.
— Простите, повелитель, я не в силах говорить, — ответила я и решила пока что подумать, что лучше сказать.
— Соберись с силами и расскажи, — сказал Сулейман. — Этот вопрос должен быть решен сейчас.
— Я невиновна, повелитель, — ответила я. — Судя по всему, моя история с той самой настойкой, стала известна всем и кто-то решил меня подставить. Я бы не решилась посягнуть на жизнь шехзаде.
— Кто мог совершить это злодеяние? — спросил Сулейман. — Тебе что-то известно?
— Нет, повелитель, — ответила я.
— Я не верю тебе, Гизем, — сказал Сулейман. — И не хочу допустить казни невиновной, тень Назенин иногда стоит перед моими глазами. Как только тебе станет легче, ты отправишься в Эдирне.
Не успела я что-то ответить, как Сулейман встал с соломы и вышел из темницы.
Я пролежала на соломе несколько дней, практически не вставая. На четвертый день моего заключения в темницу спустился Сулейман с лекаршей. Женщина осмотрела меня и сказала:
— Повелитель, у Гизем-султан тяжелая травма, она не поправится здесь. Ей нужен уход и лечение.
— Забирайте Гизем-султан наверх, в лазарет, — ответил Сулейман. — Как только ей станет легче, сообщите мне.
Сулейман ушел из темницы и вскоре меня отнесли в лазарет. Та самая лекарша, которая лечила меня еще при отравлении, явно догадываясь, что время будет играть в мою пользу, поэтому не спешила сообщать султану, что мне полегчало. Через месяц, когда мне стало значительно легче, но до выздоровления еще было далеко, Сулейман снова пришел в лазарет.
— Каково самочувствие Гизем-султан? — спросил Сулейман.
— Немного лучше, но до выздоровления еще далеко, — ответила лекарша.
— Как только она сможет встать с постели, немедленно сообщите мне, — сказал Сулейман.
Еще через месяц, когда я окончательно выздоровела, лекарша сказала мне:
— Госпожа, простите меня, но больше тянуть я не вправе.
— Спасибо тебе, — ответила я. — Я добро не забываю.
Вскоре меня вызвали в главные покои. Решив, что вряд ли бы кто-то захотел меня сначала лечить для того, чтобы потом казнить, я подошла к Сулейману, молча опустилась на колени и поцеловала край его кафтана.
— До следующей весны ты отправишься в старый дворец, — сказал Сулейман. — Одна. На этот год ты лишена жалования. Твои слуги останутся здесь, чтобы заботиться о Батуре. Несколько раз тебе будет позволено увидеться с сыном. Прощай.
Я не успела ничего сказать и увидела, что Сулейман вышел на балкон. Поняв, что разговор на этом окончен, я встала и, едва сдерживая слезы, пошла собираться.
Старый дворец оказался не самым худшим местом. Калфы, бывшие наложницы, евнухи… Мне были выделены достаточно просторные покои, а, как вскоре стало понятно, за всякие дополнительные удобства, вроде еды, принесенной в покои, нужно было доплачивать.
Я не планировала разбрасываться деньгами направо и налево, хотя бы потому, что не знала, простит ли меня через год Сулейман или нет. Я допускала такой момент, что мне не будет возвращено жалование, поэтому решила пока что экономить.
Мне было велено ходить для приемов пищи в ташлык. Но, по моему мнению, это было и к лучшему — у меня было не одиночное заключение, а общение с людьми. Интриг среди этих женщин я так и не заметила, поэтому жила довольно спокойно, не думая о чем-либо.
Конечно, я скучала без Батура. Но, как вскоре выяснилось, и эту проблему можно было решить. За определенную сумму калфы выпускали меня погулять по городу, и, в одну из таких прогулок встретившись с Ниной, я разговорилась и, узнав, что сыну ничто и никто не угрожает, сказала:
— Вот бы увидеть хоть одним глазочком моего львенка!
— Через неделю я принесу шехзаде в это же место, приходите, — ответила Нина.
Встречи с сыном вскоре стали регулярными. В таком режиме прошло несколько месяцев, пока, в один прекрасный день, к нам с Ниной не подошел Сулейман, одетый в простую одежду.
— По сыну скучаешь? — спросил он.
— Простите, повелитель, — ответила я. — Сердце рвется от разлуки с шехзаде.
— Еще раз увижу что-то подобное — сошлю до весны в Эдирне, — сказал Сулейман.
Свидание с сыном не состоялось, Нина поспешила скорее уйти. Размазывая слезы по лицу, я вернулась в старый дворец и решила не искушать судьбу и больше не выходить в город: только сейчас я вдруг осознала, что у Сулеймана явно здесь есть глаза и уши.
В Топкапы я вернулась ровно через год, как и было оговорено. К моему удивлению, Сулейман встречал меня, будто дорогую гостью. Фатьма, по-видимому, тоже не держала на меня зла, так как было понятно, что она поддерживала Мустафу. Однако по взгляду Хюррем было понятно, что в Топкапы вернулся ее самый злейший враг.