Просто Мария

      Сборы Джихангира в Манису были спешными, так как никто не ожидал, что именно этот шехзаде отправится в санджак Сарухан, однако все прошло на удивление слаженно. Для шехзаде был отобран гарем и, пусть у Джихангира уже был один не самый удачный опыт отношений с наложницами, Хюррем сделала все, как велели традиции. Мне же было тревожно за Джихангира, будто собственного сына: шехзаде был добрым и мягким по своему характеру, поэтому подставить его было делом нехитрым. О том, что подставить Джихангира будет проще, нежели Баязета или Мустафу, и с этим справлюсь даже я, я не была готова даже думать.       В последнее время, когда уже прошло достаточно времени с момента убийства Селима и моего возвращения из старого дворца, я решила осмыслить происходящее. Мало того, что мои же действия повергли меня в полный шок: как я могла, все прекрасно осознавая заранее, пойти на подобное злодеяние, мне стало страшно от того, что могло произойти и, к счастью, не произошло. Представив, что кто-то может попробовать покуситься на моего Батура, я бы, не раздумывая, пошла бы к Сулейману и настаивала на казни виновной. По моему мнению, даже вечная ссылка в те же Эдирне не была достойной карой за содеянное, поэтому я была удивлена, что Сулейман принял настолько мягкое решение.       «Значит, любит, — подумала я. — Значит, не хочет отдалять от себя».       Мне было настолько страшно из-за прошлых событий, что я бы не решилась повторить уже сейчас что-то подобное или даже менее рискованное.       Дни шли за днями, я все так же оставалась желанной гостьей в султанских покоях. В 1549 году у меня родилась дочь Сенай, которая умерла примерно через год от какой-то детской инфекции. Но меня не покидало ощущение, что к этой болезни приложила руку Хюррем, поэтому я стала ненавидеть этого человека еще больше. Прямых или даже косвенных доказательств ее причастности к этой смерти у меня не было, поэтому я не решилась делиться с Сулейманом своими подозрениями, однако материнское сердце почему-то мне упрямо твердило, что в гибели Сенай виновата именно Хюррем.       И вот совершенно незаметно подкрался 1553 год — год предполагаемой смерти Мустафы. К этому времени я была счастливой матерью восьмилетнего Батура и годовалых близнецов Актюль и Армаган. Братика и сестричку родила еще одна мимолетная любовь или страсть Сулеймана — наложница Сонай, однако она покинула этот бренный мир во время родов. Никто не знал, так это получилось само или все подстроила Хюррем, ведь Сонай рожала в лазарете, а не, как я, в самый первый раз, в покоях Фатьмы-султан, однако я больше склонялась ко второму варианту. Мне было бескрайне жаль малюток, которые остались без матери, да еще и при подобных обстоятельствах, поэтому, с разрешения Сулеймана, их воспитывала я.       Страсть Сулеймана к Сонай была яркой и мимолетной, будто бенгальский огонь. Их знакомство произошло достаточно банально: во время одного из праздников Сулейман увидел симпатичную танцовщицу, к удивлению всех бросил ей фиолетовый платок и этим же вечером Сонай прошла по золотому пути. После первой ночи в султанских покоях наложница несколько раз была туда приглашена, а потом страсть Сулеймана поугасла.       Безусловно, я злилась, видя, что покои султана посещает другая женщина, но не предпринимала ничего: мысль о том, что за третью промашку меня точно казнят, не уходила никуда и крепко засела в моей голове. Хюррем же на этот раз решила действовать хитростью и, по-видимому, Фахрие, дав золото одной из рабынь, велела, сказать Сонай, будто бы падишах любит настойчивых, тех, кто напоминает о себе. Сонай несколько раз рвалась в покои Сулеймана, просила султана позвать ее на ночь снова, и, благодаря своим действиям, окончательно опротивела падишаху.       Известие о беременности Сонай слегка растопило сердце Сулеймана, однако и здесь постаралась Хюррем: нужные люди по большому секрету сказали будущей матери, что от конкурентов своего сына нужно избавляться заранее, поэтому первой целью Сонай должен был стать шехзаде Батур.       Мой сын больше всего на свете любил оружие, пусть и игрушечное, поэтому Сонай подарила Батуру деревянную саблю, обработанную ядом. Батур взял саблю, покрутил ее в руках, а потом с сожалением положил на место — нужно было идти на уроки. Буквально сразу же у моего сына поднялась температура и я, в мгновение ока сопоставив все события, помчалась к Сулейману в то время, как лекари спасали жизнь шехзаде.       Как можно более твердо и безэмоционально я рассказала султану все то, что произошло совсем недавно. Я пару раз намекнула на то, что это была Сонай и уточнила, что эта наложница, не обладающая большим умом, явно действовала по чьей-то указке. По-видимому, Сулейман понял намек на Хюррем, однако велел мне идти обратно.       Лекари сработали профессионально: Батур вскоре выздоровел. Игрушечная сабля была осмотрена, но найти на дереве следы яда в условиях Османской империи не представлялось возможным. В покоях Сонай не было найдено никаких улик, зато, как вскоре выяснилось, в попытке отравления Батура Хюррем попыталась обвинить меня.       Логика была просто изумительна по своей наглости: по мнению Хюррем я испугалась того, что у Сонай родится шехзаде и я решила избавиться от соперницы и «лишнего» ребенка сразу же. Я якобы обработала ядом саблю, но сделала это так, чтобы сын заболел, но не умер. В подтверждении своих слов Хюррем буквально надавила на то, чтобы в моих покоях был проведен обыск.       — Гизем-султан держала яд в своих покоях еще чуть ли ни с первых дней, как стала госпожой, она отравила нашего сына, Сулейман! — сказала Хюррем.       Сулейман в какой-то мере поверил словам хасеки и распорядился обыскать мои покои. Под подушкой был обнаружен «тот самый» не совсем полный пузырек с ядом.       Хюррем настаивала на том, что женщина, которая рисковала жизнью собственного сына, чтобы очернить соперницу, не может дальше находиться в Топкапы. Не знаю, кому бы поверил Сулейман: мне или Хюррем, но, на мое счастье, Сонай, которая находилась под арестом в своих покоях, не выдержала, упросила стражу отвести ее к Сулейману и, упав в ноги падишаху, начала просить о милости: да, она пыталась отравить шехзаде, но это была не ее идея, а предложение других людей.       Те, кого назвала Сонай, были жестоко избиты во время допроса и вскоре казнены, беременная бывшая фаворитка султана оставалась под арестом в своих покоях до момента родов, после чего Сулейман должен был решить ее дальнейшую судьбу. Дело пахло как минимум ссылкой, но до вынесения приговора Сонай не дожила.       Через полгода Актюль и Армаган внезапно умерли. Я не представляла, как это могло произойти и, пусть и горевала по бедным детям, попыталась начать собственное расследование. Я выяснила, что Анна, которая нянчила близнецов, даже днем зажигала им какие-то специальные свечи, которые больше не зажигались никогда. Свечи были отправлены Сулейманом на подобие экспертизы, а Анна совершенно неожиданно была обнаружена повешенной в бельевой. По мнению Сулеймана рабыня побоялась ответственности и будущей казни, а я прекрасно понимала, что, скорее всего, Хюррем избавилась от своей ставленницы, которая могла бы на допросе рассказать обо всем. У меня не было доказательств того, что Анна — ставленница Хюррем, однако, мысленно прокручивая время назад, вспомнила, что не я выбрала Анну среди остальных рабынь, а ее мне предложила калфа, которая, как мне казалось, не служила никому: ни мне, ни Хюррем, соблюдая нейтралитет. Пообещав себе, что слуг я буду выбирать исключительно сама и в разы тщательнее, я постаралась найти в себе силы жить дальше.       Однако мысль о мести не покидала меня. Мне хотелось и добиться наказания Хюррем, и обеспечить в гареме безопасность.       — Повелитель, — сказала я. — Анна не могла просто так решиться на подобное злодеяние, ей кто-то руководил. Прошу вас, найдите виновного. Он должен непременно понести заслуженную кару. В гареме должно быть безопасно, потому что кто знает, что будет дальше: сначала Сенай, потом Сонай, потом Актюль и Армаган! Кто-то стоит за всем этим!       Сулейман кивнул мне и я не решилась продолжать разговор дальше. Однако расследование было начато. Были проведены обыски в гареме, в комнатах калф, евнухов, хазнедар, моих покоях, покоях Гюльфем, Хюррем. Были обнаружены, изъяты и уничтожены чуть ли ни литры яда, виновных в приобретении и хранении оного наказали на фалаке.       «Это же сколько человек можно было отравить, — подумала я. — И хоть бы хны. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!»       Радуясь тому, что в моих покоях не обнаружили запрещенку и, что самое главное, ее не подбросили добрые люди, я увидела, что в покои вбегает взволнованная Нина.       — Госпожа! — сказала она. — Хюррем-султан начинает сборы. По-видимому, повелитель принял какое-то решение относительно госпожи.       «Так тебе и надо, Хюррем», — с мрачным удовлетворением подумала я.