Просто Мария

      Джихангир и Баязет, узнав о смерти Хюррем, прибыли в Стамбул. Разумеется, на похороны матери они не успели, но мотив у них был достаточно простой — выразить отцу свои соболезнования.       Сулейман, конечно, был опечален смертью своей хасеки. Как бы то ни было, она была ему бескрайне верной и, насколько мне было известно, их сближали годы совместной жизни: и в горести, и в радости. Сейчас же падишах находил свое успокоение в объятиях Гюльфем и рядом с Михримах.       Я прекрасно понимала, что Михримах сейчас будет всячески беречь своих братьев и поддерживать кого-то одного из них. Хотя, если так разобраться, вражды между Баязетом и Джихангиром не было. Или я просто о ней не знала.       Слова Махидевран о том, что султан Сулейман — убийца собственных детей, запали мне в душу и не давали покоя. Да, я знала, что Мустафа сам виноват, сам начал этот бунт, но казнить собственного сына, по моему мнению, было негуманно. Казнить же собственных внуков: что Мурада, что Мехмеда, для меня было вообще дикостью.       Я невольно вспомнила церемонию имянаречения Мурада и то, как я, присутствовавшая на ней, стала, по сути, виновницей смерти шехзаде. Мне было жаль и Мурада, погибшего только потому, что он был сын Селима, и Мехмеда, погибшего только потому, что у его матери, Михринисы, были достаточно здоровые амбиции.       Спустя какое-то время я более-менее успокоилась, однако другой факт стал возмущать мое душевное спокойствие: Гюльфем, бывшая султанша, бывшая фаворитка султана Сулеймана, Гюльфем-хатун, что меня особенно возмущало, стала хасеки.       Вообще меня удивляла странная традиция, по которой нормальным человеком в гареме, если можно было так выразиться, становилась только та женщина, которая рожала падишаху сына или сыновей. Однако, как бы то ни было, я с ней смирилась. И именно поэтому хасеки Гюльфем-хатун меня просто выбила из душевного равновесия. Как такое было в принципе возможно?       В один из дней, когда до меня уже успели добраться слухи, что в гареме появился доселе невиданный зверь, хасеки и хатун в одном лице, Сулейман собрал всех в своих покоях. Фатьма, Михримах, Разие, я и сыновья султана — Баязет, Джихангир, Батур стояли в ожидании слов падишаха.       — …я не могу требовать, чтобы вы полюбили Гюльфем, но вы обязаны уважать ее и проявлять к ней заслуженное почтение… — донеслась до меня фраза Сулеймана.       Что-то подобное я слышала еще в сериале, только имя в этой фразе присутствовало другое, да и действующие лица тоже были не те.       «Повторяешься, Сулейман», — подумала я.       — …знайте же, что отныне оказанное ей неуважение я буду считать оскорблением, нанесенным лично мне… — продолжал падишах.       Как бы мне ни было больно и обидно от таких новостей, делать подлянок Гюльфем я не планировала. Все-таки, старому султану примерно такая же по возрасту жена была более уместна, нежели какая-нибудь молоденькая наложница или даже я. Однако я прекрасно осознавала, что если бы вдруг Сулейман расщедрился и даровал мне свободу, возможно, я бы уехала подальше из этого дворца, даже наплевав на то, что сейчас не то время, жить одной женщине не стоит, я мало что понимаю в социально-культурном контексте и вообще, у меня есть сын и именно я должна в будущем стать валиде.       Как мне показалось, Михримах скривилась от этой новости, будучи шокированной таким предательством светлой памяти ее матери, Джихангир и Баязет тоже были в шоке. Фатьме-султан, по-видимому, было все равно, с кем сейчас ее брат, лишь бы это была не Хюррем, поэтому Фатьма даже обрадовалась от такого известия, пусть даже произошедшего после смерти Хюррем, а Разие и Батур, по-видимому, в силу возраста не могли понять, что такого в этой новости.       Выслушав новости и покинув покои, я невольно встретила наряженную Гюльфем.       — Что же, госпожа, поздравляю, — сказала я. — И для вас наступила весна. Пусть она принесет вам только радость.       Чуть изумленная такими добрыми словами, Гюльфем поблагодарила меня, а я пошла дальше по коридору.       «Ты мне уже не соперница, у тебя нет шехзаде, так радуй Сулеймана своим присутствием, мне не жалко, — подумала я. — Михримах — куда более серьезный для меня враг, нежели ты, у нее аж целых два брата, которые могут претендовать на престол».       Кроме того, я прекрасно понимала умом, что Гюльфем будет поддерживать моего Батура, как уже говорила, потому что своих детей у нее больше нет, а к детям Хюррем у нее никогда не было теплого отношения. Мысль о том, что теперь Батура поддерживает еще два человека: Гюльфем и Фатьма, меня несколько обрадовала.       «Хоть не одна я за своего сына, — подумала я. — Может, еще кто-нибудь потом подтянется».       Никях Гюльфем и Сулеймана не видел никто, кроме доверенных лиц падишаха. Однако так называемую брачную ночь, вернее, подготовку к ней, мне увидеть довелось. Немолодая женщина пятидесяти шести лет от роду, наряженная в красивое и достаточно закрытое красное платье, смотрелась очень даже эффектно, если бы не красное подобие фаты. Именно эта деталь намекала на то, что эта женщина вдруг, совершенно неожиданно для себя, стала невестой. Уверенной поступью и со счастливым видом Гюльфем шла в покои Сулеймана и я подумала:       «Ну что же, каждый достоин счастья, если так уж разобраться».