Просто Мария

      Спустя какое-то время я случайно узнала, что безнаказанным такой финт ушами для Михримах не прошел — любимая дочь была вызвана на ковер к падишаху. Говорили, будто Сулейман так прямо и спросил Михримах: «Скажи, причастна ли ты к организации бунта, в котором чуть было не пострадала моя супруга Гюльфем? Это ты приложила к этому свои руки? Это ты виновата?», на что дочь Хюррем ответила в стиле своей матери: «Повелитель, это очередные гнусные сплетни. Кто-то из рабынь, стремясь хоть как-то обелить свое имя из-за участия в этом бунте, пытается рассорить отца и дочь».       Как выяснилось, Сулейману было достаточно этой информации, чтобы успокоиться и, если не полностью поверить в слова Михримах, так хотя бы больше не затрагивать эту тему. Я же прекрасно понимала, что доказать, что этот бунт организовала дочь султана, член династии, крайне трудно: никто не поверит словам простых рабынь, которые сами, толком, ничего не видели и знают все через десятые уши, а виновная явно ни в чем никогда не признается.       Кроме того, по слухам, у сыновей Сулеймана дела тоже шли не слишком хорошо. Баязет потратил уйму средств на ремонт в мечети султана Баязета и строительство водонапорных сооружений, из-за чего казна опустела и шехзаде даже решил взять денег в долг у ростовщицы, а Джихангир, отчаявшись найти если не любовь, то, хотя бы, ту, кто будет его верной спутницей, перестал приглашать фавориток в свои покои, из-за чего в гареме начались смуты, с трудом сдерживаемые калфами и евнухами. Михримах помогала первому брату деньгами, второго брата убеждала приглашать к себе наложниц, чтобы хотя бы одна из них смогла родить наследника, однако материальная помощь от Михримах мало помогла Баязету, а советы сестры по поводу своей личной жизни Джихангир отказался воплощать в жизнь. Молодого шехзаде больше интересовали книги, нежели девушки.       В гареме все было по-прежнему тихо. Атмосфера засасывающего случайных жертв болота никуда не пропадала. От скуки рабыни устраивали друг другу подлянки и периодически кто-то за них огребал. Иногда это была виновная, иногда — случайная жертва. И только сейчас я в полной мере осознала всю глубину мудрой фразы из прошлой жизни: чтобы солдату в голову не приходили дурные мысли, он должен быть постоянно занят, не важно — чем, но занят. И именно сейчас я поняла, что красить траву в зеленый цвет, вычерпывать лужи лопатой или делать ровные кантики на сугробах этим девушкам бы не повредило. До этого, даже будучи простой рабыней, я не задумывалась о том, зачем нужно постоянно чем-то заниматься: при любой удобной возможности я пряталась в музыкальном классе, а кто-то в это же самое время думал о каких-то возможных интригах. Конечно, в условиях гарема калфы старались, чтобы девушки были постоянно чем-то заняты, но всякие занятия, вроде рукоделия, во время которого можно было строить козни или обдумывать будущие подлянки, или какие-то другие нетрудные работы вряд ли выматывали так одалисок, что они бы, едва приходило время отбоя, падали от усталости и мечтали только об одном — скорее заснуть. Как ни крути, работы по обслуживанию дворца занимали не так много времени и сил.       Однако, все же, два изменения произошли. Первым из них было то, что Фатьма-султан, наверное, дойдя до крайней точки душевных терзаний, пошла в покои падишаха и сказала, что он никого не щадит: ни Ибрагима, ни Хатидже, ни Мустафу, на которого она возлагала такие надежды, а вот ту же Михримах за бунт, который та подготовила, так легко простил. Я не понимала, причем здесь Хатидже, которая сама отравилась, однако в чем-то была согласна с Фатьмой, пусть и не понимала, зачем было вслух говорить о Мустафе и надеждах, которые она возлагала на этого сына султана. Сулейман разгневался на свою сестру и выставил ее из дворца. Фатьма-султан уехала, по-видимому, туда, откуда приехала в свое время.       Вторым из известий было то, что Афифе-хатун, которая достаточно хорошо справлялась со своими обязанностями, внезапно умерла. Я не знала точный возраст этой женщины, но видела, что она достаточно стара. Именно поэтому никто не сомневался в том, что Афифе-хатун умерла от старости.       Сулейман, безусловно, горевал без человека, которого немало уважал, однако спустя некоторое время все же обеспокоился вопросом, кто будет хазнедар или, иначе говоря, казначеем гарема.       К моему удивлению, падишах решил спросить совета у меня тоже. Не задумываясь ни на секунду, я ответила, что казначеем должна стать именно Нина. Во-первых, этот человек был вполне достоин повышения, а, во-вторых, мне тоже хотелось иметь возможность, в случае чего, отмыть некоторое количество денег, если они вдруг мне будут нужны.       Безусловно, мне более чем хватало своих денег: на мое содержание выделялось гораздо больше, нежели мне было необходимо. Иногда я отправляла некоторое количество денег в качестве пожертвования на храм, который столько лет назад решила посетить, пару раз, когда Гюльфем выходила с инициативой от себя, отправляла что-то Махидевран. Вообще мне было глубоко безразлично, как именно там живет бывшая султанша, однако из-за того, что мне все равно было ни к чему столько золота, решила делиться с нуждающимися.       — Нина, — сказала я своей служанке. — Если хасеки решит через тебя проводить свои финансовые потоки, не молчи, сразу же говори мне. Пожалей, в конце концов, мою честь, не допусти, чтобы моего верного человека обвинили в расхищении государственного имущества.       — Разумеется, госпожа, — ответила Нина.       Позже я узнала, что Гюльфем тоже была за Нину в качестве казначея: хасеки намеревалась проводить через бумаги некоторые суммы денег, а без Нины это было делать куда более проблематично. В благодарность за сохранение тайны Гюльфем делилась золотом с Ниной, а она, в свою очередь, жертвовала его на храм.       «Предшественница Юрия Деточкина мне нашлась, — подумала я. — Любительница откатов».       Не выдержав, я решила поговорить с новоявленной хазнедар наедине.       — Нина! — воскликнула я. — Кто мне клялся в верности столько лет назад? Кто обещал не так давно не предпринимать ничего без моего ведома, даже если просьба или требование этого будет исходить от хасеки?       — Простите, госпожа, — сказала Нина и упала мне в ноги. — Простите меня, если можете! Но вы, я надеюсь, сможете меня понять. Вы ведь тоже веру не меняли. Я заботилась о спасении собственной души. Ведь придет время и мне придется держать ответ перед Всевышним!       — А если тебе, Нина, предложат ради спасения собственной души убить сарацинку? — спросила я, намекая на себя, хоть и понимала, что эпоха крестовых походов уже прошла. — Убьешь ее?       Подумав, что Нина может не знать подобный термин, я уже хотела, было, его расшифровать, однако служанка все и так поняла.       — Госпожа моя, не губите меня своими подозрениями! — воскликнула Нина. — Как же я могу причинить вред вам или шехзаде? Я клялась вам в верности и буду верна вам до гроба!       Женщина бросилась целовать полу моего платья. Немало изумившись от такой реакции, я спросила:       — В чем еще ты успела меня предать?       — Госпожа моя! — в слезах воскликнула Нина. — Я не предавала вас и не предам никогда. Единственный мой грех был в том, что я согласилась на предложение Гюльфем-султан.       — Подумай о себе, — сказала я. — Гюльфем обеляет себя и хочет, в случае чего, подставить тебя. Вспомни, какое решение принял повелитель, когда узнал о том, что сотворила Гюльфем? Ее выпороли, можно сказать, практически до смерти. Если бы не лекарь повелителя, Гюльфем сейчас не было бы с нами. А теперь ответь мне на простой вопрос: к тебе будут звать лекаря повелителя? Или оставят на произвол судьбы? А, может быть, сразу велят зашить в мешок и сбросят в Босфор? Гюльфем заботится, в первую очередь, о себе, она даже Махидевран помогает потому, что считает, что Мустафа был казнен несправедливо, ведь он покаялся, и хочет своими глазами увидеть мавзолей этого шехзаде. Ну и потому, что считает, что обмануть повелителя — святое дело. Поэтому хочет Гюльфем — пусть творит, что хочет, а ты не должна рисковать собой. Такую верную служанку я себе еще раз вряд ли найду. Да и воровство, как ты прекрасно понимаешь, тоже огромный грех!       — Госпожа, клянусь вам, больше ни одного акче из султанской казны не уйдет в сторону без вашего ведома, — произнесла мимо. — Клянусь!       — Вставай, — ответила я, понадеявшись, что Нина меня не обманывает.       Подчеркнуто вежливо, не поворачиваясь ко мне спиной, Нина вышла из моих покоев.       Прошло некоторое время. Я хотела прийти к Гюльфем, чтобы просто посидеть и поболтать о чем-то нейтральном, однако услышала разговор за дверью и не могла не прислушаться.       — Госпожа, — сказала Нина. — Я не вправе больше помогать вам в документах, вы понимаете, каких. Госпожа запретила мне это делать, я не хочу, чтобы тень подозрения пала на нее. И я не хочу губить грехом свою бессмертную душу.       — Понимаю, верность — превыше всего, — не слишком радостно ответила Гюльфем. — Можешь идти.       Я отошла немного в сторону и увидела, что Нина выходит из покоев хасеки с бухгалтерскими книгами.       «Ну что сказать, молодец, — подумала я. — Только сдержи свое слово, не подводи и меня под монастырь».