Просто Мария

      Через сутки после происшествия информации обо всем было немного, в основном, показания Гюльфем. По словам хасеки, она шла по коридору и вдруг почувствовала, что кто-то сзади накинул на нее шарф и начал душить. Гюльфем пыталась подсунуть руки под шарф, сбросить его, несколько раз заметила именно женские руки, а потом упала на пол. Мимо идущий евнух спугнул нападавшую и она убежала, невольный свидетель увидел только женскую фигуру в самом конце коридора. По словам евнуха, нападавшая была одета в какую-то накидку с капюшоном, хорошо скрывающую фигуру.       Свидетели, якобы слышавшие шепот с упоминанием меня, в это время были в бельевой. Девушки якобы сперва не придали значение какому-то странному шуму, но позже услышали шепот нападавшей и побоялись выходить в коридор. То, что Гюльфем не слышала этого шепота, было списано на шок хасеки.       По всем традициям, принятым в Топкапы, так как виновная до сих пор не была найдена, ее следовало назначить. И я очень боялась, что назначат именно меня. Все-таки, не так давно мы с Гюльфем не то, чтобы поссорились, но не слишком хорошо завершили нашу встречу. «С вашего позволения, госпожа» я не говорила Гюльфем, наверное, ни разу в жизни: сперва эта женщина была ниже меня по статусу, а потом я умышленно не стала ставить ее выше себя в разговорах.       Гюльфем никуда не выходила из своих покоев: о сотрясении мозга было говорить не совсем уместно, однако хасеки чувствовала себя не лучшим образом — сказывалось падение на пол.       — На меня думаешь, хасеки? — спросила я, решив навестить Гюльфем.       — Нет, — ответила женщина. — Ты бы не решилась на такое. И у тебя не было повода. Да даже если бы и был… Ты столько раз была под угрозой казни, что просто бы побоялась подставлять себя так глупо. Я даже не стала говорить падишаху те слова, которые слышала во время нападения, чтобы не бросать тень на тебя. Мне почему-то кажется, что те свидетельницы имеют на тебя какую-то обиду. Подумай. Агнесса и Доминика.       — Агнессу ни чем не обижала: ни вольно, ни невольно. Доминику не захотела отправлять во дворец Батура, посчитала ее слишком старой для шехзаде. Вернее сказать, сначала хотела отправить, а потом вспомнила, что ей уже шестнадцать лет и не решилась.       — Доминика, вроде бы, служит Диларе-хатун, — сказала Гюльфем. — Поэтому просто так забывать о Диларе нельзя. Она могла держать на меня зло за темницу. А, может быть, здесь есть след Михримах-султан. Она же организовала тот бунт. Помнишь, давным-давно. Сперва бунт, потом сплетни о наших грехах с казнокрадством…       — Думаешь об Аделине? — спросила я. — Которая прислуживает во дворце Михримах-султан.       — Все может быть, — вздохнула Гюльфем. — Узнать бы правду…       — Да какая тут может быть правда? — ответила я. — Михримах приезжала к падишаху, о чем-то говорила. Может быть, обо мне. Меня повелитель до сих пор не соблаговолил увидеть. Даже не знаю, к худу это или к добру. Уже совсем скоро должны будут назначить виновную, боюсь ей стать… Не успела я поговорить с Гюльфем о каких-нибудь более приятных вещах, как в покои хасеки вошел евнух.       — Госпожа, госпожа, — поклонился он и обратился уже ко мне. — Мне велено проводить вас к Рустему-паше.       — Вот видишь, — сказала я, даже не стесняясь евнуха. — К Рустему, а не к повелителю. А я не забуду, как мы с Рустемом разговаривали лет десять назад в темнице…       Не успела я произнести эти слова, как меня затрясло. Изо всех сил пытаясь не показывать свое волнение, я пошла вместе с евнухом.       Евнух привел меня в комнатку, где уже был Рустем и писарь.       «Под протокол, — подумала я. — Значит, все будет тихо и мирно. Пока что».       Я оглядела помещение. Комнатка была слишком маленькой, каких-либо ширм не было. Однако я бы не была против и присутствия Сулеймана где-нибудь рядом, мне бы оно ничуть не помешало.       — В каких отношениях были вы и Гюльфем-султан? — спросил Рустем.       — В обыкновенных, — ответила я. — Ни я не держала зла на госпожу, ни она не меня.       — Однако не так давно вы покинули покои Гюльфем-султан со словами «с вашего позволения, госпожа» и строго согласно правилам, — сказал Рустем.       — И в чем здесь что-то из ряда вон выходящее? — спросила я. — В том, что я назвала госпожу госпожой?       — Вы обыкновенно называли госпожу по имени, — ответил Рустем.       — Это вряд ли относится к делу, — сказала я.       — Свидетели утверждают, что нападавшая четко произнесла фразу: «Не смей оскорблять Гизем-султан, Гюльфем-хатун», — продолжал Рустем. — Как вы можете это прокомментировать?       — Обыкновенный оговор, чтобы ввести всех в заблуждение, — ответила я.       — И кому, как вы считаете, это было необходимо? — спросил Рустем.       — Да хоть кому! — возмущенно ответила я. — Диларе-хатун, к примеру. Дилара-хатун вполне могла быть зла на Гюльфем-султан за свое заключение в темнице.       — Дилара-хатун в этот момент была рядом с повелителем, — сказал Рустем.       — Неужели хоть один человек вправду считает, что виновная действовала сама, без чьей-либо помощи? — изумилась я. — Дилара-хатун вряд ли бы стала сама кого-то душить, а вот отдать приказ вполне могла.       — Вам еще есть, что сказать? — спросил Рустем.       — Есть, — ответила я и обратилась к писарю. — Пиши: приказ об убийстве Гюльфем-султан отдала Михримах-султан.       Рустем сперва опешил, а потом крикнул писарю:       — Это к делу не относится.       Однако писарь уже внес нужную запись. Рассвирепев, Рустем прижал меня к стене и чуть начал душить.       — И какие-же есть доказательства этому? — спросил он и отпустил хватку.       — Писарь, пиши! — отдышавшись, распорядилась я. — После моего ответа Рустем-паша прижал меня к стене и начал душить.       Не увидев реакции, я буквально подбежала к писарю, выхватила из его рук перо и едва слушающимися руками внесла соответствующую запись. Мало что понимая, я выхватила лист, лежащий на столике писаря, вышла в коридор и помчалась в главные покои.       — Пропусти! — резко сказала я и, не дожидаясь реакции, сама открыла дверь.       — Простите, повелитель, — начал оправдываться стражник, вошедший вслед за мной, а я сразу же сказала:       — Повелитель, как воспринять мои слова и мое поведение — ваша воля. Всевышний свидетель, выказывать вам неуважение я не хотела. Но просто молчать я не в силах. Повелитель, я понимаю, кто я такая? Простая рабыня султана Сулеймана. Кто такой Рустем-паша? Великий визирь нашего повелителя. Однако, повелитель, неужели я не заслужила того, чтобы меня допрашивали без рукоприкладства?       Я чуть ли ни бросила в лицо Сулеймана бумагу, пересказала наш милый диалог с Рустемом чуть ли ни слово в слово, а потом сказала:       — Повелитель, я хочу честного суда. Справедливого. Нужно будет — готова и к кадию пойти.       Сперва я произнесла эту фразу и только потом поняла, что она была излишняя. Получается, я только что поставила кади выше султана, что явно бы не понравилось Сулейману. К счастью, Сулейман не слишком обратил на это внимание, а больше уцепился за мое обвинение Михримах.       — Твое обвинение, Гизем, слишком серьезное, — сказал он. — Какие у тебя есть доказательства?       Разумеется, кроме предположений, у меня не было ничего.       — Михримах-султан возненавидела Гюльфем-султан с того момента, когда она стала хасеки, — ответила я, понимая, что начинаю рыть себе яму. — Госпожа считала, что вы предали светлую память ее матери, Хюррем-султан.       — Доказательства, Гизем, — сказал Сулейман. — Письма, свидетели, разговоры о подготовке этого покушения. Еще что-нибудь. Что ты можешь мне сейчас предъявить?       Я ничего не ответила.       — Ты, Гизем, забыла правила и традиции, — спустя некоторую паузу добавил падишах. — И тебе стоит их вспомнить. Подумать обо всем, поразмышлять.       — Стража! — сказал Сулейман. Едва стражники пришли в главные покои, падишах добавил. — Уведите эту женщину в темницу.