Просто Мария

      Как я позже узнала, после того, как я упала на пол, ко мне подошел лекарь падишаха, проверил пульс, после чего меня вынесли из главных покоев в какую-то комнатку. Именно там я и очнулась спустя минут двадцать.       Я пришла в себя, лежа на полу. Меня жутко тошнило и, понимая, что организму виднее, я не сдерживала эти позывы. Умом я понимала, что нужно выпить как можно больше воды, но воды рядом не было.       Наконец, в комнату вошла какая-то женщина.       — Воды, — сказала я. — К лекарше.       Уже вскоре я сидела в одной рубашке на полу лазарета, так как платье было напрочь испачкано, не имея сил подняться, пила чуть ли ни ведрами воду, хотя меня тошнило от одного упоминания об этом, и плакала.       «Ведь могла и не очнуться… — думала я. — Уже сколько раз мне везло… Господь хранит дураков, иначе и не сказать…»       По словам лекарши, во многом меня спасло то, что незадолго до похода в главные покои я поела плов. То, что рис является сорбентом, я знала и раньше, еще с прошлой жизни хорошо помня, что бессмысленно пить алкоголь и заедать его суши: можно или не почувствовать никакого эффекта опьянения, или выпить слишком много и отравиться алкоголем. По словам лекарши, мясо было естественным антидотом, пусть и неспецифическим, так как содержало липолиевую кислоту.       Разумеется, лекарша говорила другим языком, но где-то в глубине сознания внутренний переводчик переводил ее слова с османского на научный. Неизвестно почему, но сейчас мне хотелось услышать что-нибудь такое знакомое и забытое, связанное с медицинской терминологией, а не «выпейте вот этот отвар».       Выпив неимоверное количество рвотных, потом слабительных, мочегонных, антидотных настоев, меня переодели в чистое и уложили в постель. В тепле мне стало чуть легче.       — Не говори повелителю, что со мной, — сказала я лекарше. — Станет легче — сама схожу. И тебе заплачу, не волнуйся. А если вдруг помру — сходишь к Нине и скажешь, что я обещала заплатить, она все отдаст.       — Отдыхайте, госпожа, — ответила лекарша.       Как мне позже сказала Нина, после моей несостоявшейся казни Сулейман погрузился в траур. Те же самые мысли озвучила и Гюльфем: падишаха совершенно не радовало то, что он свершил правосудие и он чуть ли ни с утра до вечера читал Коран, молясь обо мне. Тем временем, я лежала в лазарете, периодически чувствовала озноб, но, в целом, мое состояние было даже чуть лучше, после отравления клещевиной. Возможно, дело было в своевременном оказании медицинской помощи.       На четвертый день я решила, что больше тянуть нельзя и вернулась в свои покои. Увидев меня, Нина испуганно перекрестилась.       — Госпожа, вы живы! — воскликнула она.       — Как видишь, — ответила я и села на тахту — все-таки, голова немного кружилась после недавних событий.       Я велела Нине пойти и отблагодарить золотом лекаршу и женщину, которая мне помогла в самом начале, а потом, переодевшись, пошла в главные покои.       Стража, увидев меня, недоуменно открыла двери, даже не ожидая от меня услышать что-либо. Я вошла в покои Сулеймана и увидела, что падишах читает Коран.       — Как видите, Всевышний не посчитал возможным принять мою душу именно сейчас, — сказала я.       — Гизем… — удивленно произнес Сулейман. — Можешь идти.       Недоумевая от такой странной реакции, я вышла в коридор. Теперь я должна была пройти через гарем, чтобы все убедились, что я жива и здорова, а потом прийти к Гюльфем.       Разумеется, я не считала правильным то, что после недавнего одобрения бегала по дворцу, будто лось, однако желание показать, что со мной все хорошо, было сильнее.       — Гюльфем, — сказала я. — Как видишь, я до сих пор жива.       Конечно, меня до сих пор иногда тошнило, особенно от вида еды или после еды, я чувствовала холод в конечностях, однако говорить об этом мне не хотелось.       — А еще падишах чуть ли ни выгнал меня из покоев, — добавила я.       — Выжди время, Гизем, — ответила Гюльфем. — Падишаху нужно время, чтобы все осознать. Он все это время читал по тебе Коран, как по умершей. Заметь, даже по Мустафе он его не читал.       Гюльфем помолчала и сказала:       — Да что там говорить, ты меня чуть ли ни напугала. До меня дошли обрывки слухов. О том, как тебя выносили из главных покоев.       — Значит, не время, — ответила я.       — Гизем… — задумчиво сказала Гюльфем. — Ты мне напоминаешь Хюррем. Но не тем, что тебя за все прощают, нет, тебя не прощают. Удачливостью. Было дело, Хюррем избила Хатидже — ей ничего за это не было. Тебя, помнится, за одну пощечину Михримах на фалаку обрекли. Хюррем организовала нападение на карету, в которой ехали мы с Шах-султан — была сослана в Эдирне. Тебя же так не жалеют, но тебе в другом везет. Дважды тебя яд не взял, потом из Босфора выплыла. В Бурсе ссылку не так уж и плохо провела.       — Да знаешь, Гюльфем, лучше бы я жила так же тихо и мирно, как ты в первые годы, не рискуя своей жизнью, — вздохнула я.       — Без детей, без внимания со стороны падишаха, как мать умершего шехзаде, — уточнила Гюльфем.       — Прости, Гюльфем, еще не до конца здорова, — ответила я.       — Лишь бы тебя, как ту самую рыжую ведьму, не лишили жизни недовольные, — сказала Гюльфем.       — Не лишат, — ответила я. — Михримах больше нет на этом свете, а других врагов у меня нет. Если что, Джихангир и Баязет далеко.       — Рустема забыла, — сказала Гюльфем. — Что бы у них ни было с Михримах, он зол на тебя.       — Станет легче — подумаю, что с этим делать или не делать, — вздохнула я.       — Рустема убивать неразумно, если ты об этом, — сказала Гюльфем. — Он не рискнет лишать жизни мать шехзаде, которую слишком любит повелитель. Что бы ты не говорила, но если бы падишах тебя не любил, то уже сегодня в главные покои позвали бы палачей.       — Может, и любит, — ответила я. — Только мне от этого не легче. Опять тошнит и сколько будет тошнить — кто его знает?       — Со временем все пройдет, жди, — сказала Гюльфем. — Тебя вообще не должно было быть сейчас на этом свете, как бы грубо это не звучало.       — Да, ты права, — вздохнула я.