Просто Мария

      Времени на раздумья у меня было слишком мало: Батур должен был скоро уехать, поэтому я должна была решиться, если бы решилась на это убийство, как можно скорее. С одной стороны, все было более чем гладко: я убиваю того человека, который принес мне столько горя, Батур, не уехавший из столицы, становится султаном, к Джихангиру и Баязету отправляются люди с веревкой или братья отсылаются в отдаленные санджаки, дав клятвенное обещание не претендовать на престол.       С другой стороны, я просто не представляла себе, как могу попытаться убить человека, который когда-то был мне близок и дорог. Да, сейчас я испытывала к Сулейману только раздражение, но мысль о том, что я вот так посмею поднять на него руку, вгоняла меня в ужас.       Казалось бы, убив кого-то уже дважды, я должна была более-менее привыкнуть к этому чувству. Но я до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что по моей вине кто-то умер. Кроме того, ни Селима с Нурбану, ни Михримах я не убивала лично, а отравить Сулеймана было, наверное, крайне проблематично. Султана можно было попытаться убить только на балконе, и то, как-то сделав так, чтобы стража ничего не услышала и не пришла падишаху на помощь. Кроме того, я не представляла, будет ли мне что-то грозить, пока султан Батур не взойдет на престол или я буду в полной безопасности.       Я не предполагала, как отнесся бы султан Батур к известию об убийстве своего отца. Конечно, вряд ли бы он посчитал возможным сослать свою мать куда-либо, однако ухудшение отношений вполне могло бы произойти. Кроме того, если бы у меня родился сын, Батур мог бы подумать о том, что если вдруг он перестанет меня устраивать, я бы могла попытаться убить султана снова, чтобы на престол взошел нужный человек.       Возможно, все эти рассуждения были плодом больного воображения беременного мозга, давным-давно краем уха слышавшего пересказ сериала про Кёсем, однако я решила оставить свои попытки что-либо сделать.       Не рискнув брать грех на душу, я с легким сожалением проводила Батура обратно в санджак, а потом задумалась о плане мести Рустему.       Однако вскоре мысли о беременности и некотором стыде перед нерожденным ребенком, который спас меня и которого я хотела убить, стали занимать меня полностью. Я уже забыла о Рустеме, не обратила внимание на то, что в столицу приезжали Джихангир и Баязет, которых вызвал падишах из-за того, что они устроили какие-то взаимные подлянки друг другу в своих санджаках, а думала только о своей беременности.       Я была уже на шестом месяце и даже забыла о своих планах убить Сулеймана или Рустема, как вдруг узнала, что Рустем решил зайти с козырей — объявить Сулейману, что я была ему неверна и, этим самым, добиться моей казни. В этом случае моя беременность не спасла бы меня — изменницу можно было казнить и в положении.       Слухи меня не особенно волновали, я всегда относилась снисходительно к сплетням о себе. Однако именно эти слухи, дошедшие до Сулеймана, да еще и с учетом каких-то возможных доказательств, сделанных на коленке, могли сыграть против меня. Все-таки, зачатие в столь позднем возрасте не могло не смущать многих, а в общении с мужчинами я придерживалась достаточно свободных взглядов, позволяя себе беседы наедине и не через ширму.       С кем я беседовала и по каким вопросам? Это были совершенно разные люди: и мастер, занимавшийся зеркалами — мне хотелось поставить в свои покои новое зеркало, в котором было бы не просто видно меня в полный рост, но которое еще было бы и красивым, и специалист по ядам — несмотря на строжайший запрет падишаха, я позволила себе на всякий случай купить быстродействующий и медленнодействующий яд, спрятала их в сундучок с инструкцией по применению и велела закопать в отдаленном уголке сада, чтобы не держать компромат в своих покоях, и лекарь из города. К лекарю я ходила для того, чтобы убедиться, что полностью здорова после попытки казни и, конечно, он осматривал меня куда внимательнее, нежели это мог себе позволить лекарь Сулеймана. Именно эти события вовсю стимулировали меня к скорейшему убийству Рустема.       Однако я опоздала. В один прекрасный день Рустем привел в покои падишаха свидетельницу, которая утверждала, что я без ведома султана ходила к лекарю и даже раздевалась при нем, кроме того, Рустем намекнул Сулейману, что изменница могла пойти дальше и понести не от падишаха. Не успела я что-либо сказать в свое оправдание, как Сулейман позвал стражу.       «Ну вот и все, — подумала я. — Теперь уж точно все».       — Уведите его в темницу! — велел Сулейман.       Я была просто шокирована, услышав эти слова.       «Рустема в темницу? — подумала я. — Не меня?»       Тем временем, Сулейман велел выйти свидетельнице и сказал уже мне:       — Если ты, Гизем, была нездорова, ты должна была сказать об этом мне. Мой лекарь осмотрел бы тебя.       «Конечно, посмотрел бы он на меня через одежду», — подумала я, но ничего не сказала вслух.       — Можешь идти, — добавил Сулейман.       В состоянии легкого шока я вышла из главных покоев. Уже вечером я узнала достаточно неожиданное известие: Сулейман, разгневанный поступком Рустема, хотел сослать его из Стамбула и только нежелание расставаться со своей любимой внучкой заставило падишаха изменить свое решение: Рустему было велено всецело погрузиться в свои дела и больше не пытаться оговаривать фаворитку султана под угрозой смертной казни. Изумившись, что ради меня Сулейман позволил себе подобное по отношению к Рустему, я подумала:       «Наверное, не зря я решила пока что подождать с убийством Сулеймана».       В 1560 году у меня родилась дочь Айше. Однако девочка была слишком слабенькой и прожила лишь несколько дней. Я понимала, что это вполне закономерный итог: во время беременности меня пытались казнить, из-за чего плод мог вполне пострадать, я не хотела рождения этого ребенка и пыталась спровоцировать выкидыш, на беременность пришлось слишком много волнений. Я горько плакала, похоронив свою дочь, Сулейман тоже был очень опечален. Больше всего на свете я хотела отмотать время назад, пока что не травить Михримах, не пить яд для своей несостоявшейся казни, не валяться в горячих минеральных источниках, не пить литрами минеральную воду, не пытаться провоцировать выкидыш, не пить ведрами непонятные настои от несуществуюшего асцита, не волноваться из-за своей возможной будущей казни из-за оговора, однако что-то сделать уже было невозможно. Но больше всего меня раздражала Гюльфем, которая долгое время просто молчала, глядя на меня, а потом однажды сказала:       — Тебе Аллах послал девочку. Мертвую девочку. Как наказание за твой грех, совершенный в Бурсе.       Я прекрасно понимала, что намек был на попытку устроить выкидыш, однако еще лучше понимала, что вреднее всего для плода было не это, а яд, который я была вынуждена принять раньше. Не помня себя от гнева, я изо всех сил ударила Гюльфем по лицу. Хасеки покачнулась, оступилась и, с высоты своего роста, упала на каменный пол дворца.       — Все, теперь точно пиздец, — прошептала я, пытаясь нащупать пульс и никак не находя его. — Вот твоей-то смерти, Гюльфем, я уж точно не хотела…       Даже не думая о том, чтобы куда-то убегать или прятать тело, я просто села на пол рядом с Гюльфем и разрыдалась в голос.