Просто Мария

      Погруженная в переживания за сына, я не вспоминала о недавнем случае в гареме. Все мои мысли были посвящены только Батуру и я не то, чтобы забыла о том, что в темнице до сих пор находится Келбек, но как-то вообще не думала на эту тему.       — Госпожа, — осторожно сказала на следующее утро Ясмин-калфа. — Каковы будут ваши указания насчет Келбек-хатун?       — Пусть ума набирается, — ответила я, думая только о том, как можно помочь Батуру или это полностью бесполезно.       Не ожидая такого жесткого ответа, Ясмин вышла из покоев, а я даже не захотела думать об этой наложнице.       «Ничего страшного, у меня Батур уже какой день в темнице, зато эта дура, может, начнет сначала думать, а потом делать», — подумала я.       Однако мысль о том, что я до сих пор держу в подвале человека, никак не отпускала меня, поэтому, решив избавиться хоть от одной проблемы, через какое-то время я сказала Ясмин:       — Хатун выпустишь завтра утром.       — Как прикажете, госпожа, — ответила калфа.       Больше всего на свете мне хотелось узнать хоть какие-то новости из столицы, поэтому я снова решила пойти на базар, чтобы что-нибудь там услышать. Удача улыбнулась мне вскоре, уже возле первого торговца кувшинами велся оживленный разговор о Батуре:       — Шехзаде понять можно, этого тирана на престоле не желает видеть никто.       — Я всей душой поддерживаю шехзаде Джихангира: он, в отличие от братьев, не идет против отца.       — Шехзаде Джихангир правит санджаком не сам, им ведет женщина.       — Самым достойным шехзаде был шехзаде Мустафа, жаль, что его бунт не удался.       — Иншааллах, хотя бы шехзаде Батур не будет казнен.       — Если бы падишах хотел казнить своего сына, он бы это уже сделал давным-давно. Значит, помиловал.       Простояв до неприличия долго возле прилавка с яблоками и буквально из вежливости купив несколько штук, я узнала достаточно противоречивую информацию: шехзаде Батура народ любит, но не поддерживает его бунт. Кроме того, я услышала сплетню о том, что в чем-то Батура на бунт спровоцировала Махидевран.       «Тебе, значит, своего сына было мало, решила и других матерей оставить без детей?» — возмущенно подумала я и пошла уже знакомой дорогой.       Конечно, я не понимала, откуда у Махидевран могли взяться деньги: она жила достаточно скромно, пусть и смогла привести в порядок свой дворец. Однако молчать я не планировала и буквально с порога крикнула:       — Хатун!       — И что тебе от меня надо, одной ногой хатун? — спросила Махидевран.       — Как ты посмела спровоцировать моего сына на бунт? — возмутилась я. — Как ты вообще до этого додумалась? Кто мне, было дело, говорил: «Вижу, Гизем, тебе тоже очень хочется стать валиде. Но одна валиде в гареме уже есть, несмотря на то, что повелитель жив. Что же сказать тебе? Я не причиню тебе зла — мое время ушло, ты мне не соперница. Но если ты решишь пойти по стопам нашей дорогой валиде и будешь настраивать повелителя против Мустафы или снова поупражняешься в ядах, но уже на моем сыне — тебе не жить». Ты допустила бунт одного шехзаде, ты дала деньги на бунт Лжемустафы, а теперь решила сбить моего Батура с пути истинного? А если эти сплетни дойдут до падишаха, что тогда? Будем праздновать восхождение на престол султана Джихангира, а если говорить словами народа, его фаворитки?       — Да, Гизем, жизнь в гареме тебя ничему не научила, — ответила Махидевран. — Веришь каждой сплетне. Что про восхождение на престол фаворитки Джихангира, хотя после рыжей ведьмы меня удивить уже очень трудно, что сплетне про меня.       — Ты снабдила Батура деньгами, чтобы он мог собрать войско, — сказала я, хоть и понимала, что это маловероятно. — Это были твои деньги.       — Это были деньги нашей хасеки, а если говорить прямо — падишаха, — ответила Махидевран. — Мне деньги посылает еще одна хатун, воруя их прямо из казны. Падишах слеп: он видит то, что творится в отдаленном санджаке и даже не замечает, как перед его носом воруют золото.       — Мы скоро без хасеки останемся, — выдохнула я.       — Донесешь? — спросила Махидевран. — Без доказательств?       — Нет, — ответила я. — Как хасеки уже попадалась, так и попадется еще раз. Вот только спиной в полоску уже не отделается…       — Мечтаешь, чтобы падишах взял тебя в жены? — рассмеялась Махидевран. — После всего того, что произошло?       — Я не желаю видеть этого человека, — ответила я. — А одну хатун, как ты выразилась, мне жаль.       — Наконец-то я дожила до того дня, когда и у тебя, Гизем, открылись глаза на падишаха, да гореть ему в аду, — сказала Махидевран. — Долго же я ждала.       — Скажу твоими словами: будешь настраивать Батура против повелителя — тебе не жить, — ответила я. — Сама знаешь, я дважды людей травила и решиться на это в третий раз мне будет гораздо легче.       — Ты не сможешь, — сказала Махидевран. — Не решишься. Да и тебе это не нужно. Я не сын султана и не его дочь, которая пыталась тебя убить.       — Из-за тебя, Махидевран, мой сын сидит в темнице, не видя солнечного света, — произнесла я.       — Какое совпадение! — рассмеялась Махидевран. — И мой сын сейчас лежит, не видя солнечного света. Вот только твой сын может его увидеть, а мой — уже никогда.       — Ты в этом виновата, — сказала я.       — Нет, Гизем, решение было за Батуром, — ответила Махидевран. — Ты подумай: кто я такая, чтобы повлиять на санджак-бея?       «А ведь это правда, — подумала я. — Окончательное решение было все равно за Батуром. Только зачем он ввязался во все это? За меня мстил? Хотел тирана с престола свергнуть? Что тебе надо было, Батур?»       Кратко распрощавшись с Махидевран, я вернулась во дворец. У меня было только одно желание: быстрее обнять своего сына и объяснить ему, что в нынешней обстановке верить можно только себе и больше никому.