Просто Мария

      Я не могла ни одобрить решение Батура, ни быть против. С одной стороны, я легко и в красках представила себе, что будет с Келбек: мучительнейшая поездка с больной спиной, длительное заживление. С другой стороны, раз эта наложница не понимала ничего, то куда более жесткие меры были достаточно обоснованные. Однако, вспоминая, как я не находила себе места в старом дворце в разлуке с Батуром, я не выдержала и после бессонной ночи пошла в покои сына.       — Батур, — сказала я. — Келбек, конечно, виновата. С этим никто не спорит. Она позволила себе неуважение по отношению ко мне. Но я всю ночь вспоминала, как именно я ехала с располосованной спиной в Бурсу и как именно я провела год в старом дворце без тебя, поэтому скажу тебе откровенно: эта хатун должна понести другую кару.       — Матушка, а за что вас повелитель отправил в старый дворец? — удивленно спросил Батур.       — Выказала ему неуважение, — сходу соврала я, не желая говорить правду.       «Ну так-то, если так разобраться, отравить сына — это очень даже подходит под неуважение», — подумала я.       — Матушка… — подумав, начал Батур. — Наверное, тогда я объявлю Келбек, что вы просили меня быть милостивым к ней. Не сейчас, потом скажу. И не буду высылать ее из дворца, раз вы так переживаете о ребенке.       — Да, Батур, разлучать мать с ребенком — слишком жестоко, — ответила я. — Келбек должна быть наказана, но не так.       Через неделю Батур сказал, чтобы я пришла в покои Келбек, потому что она будет передо мной извиняться. Подобные принудительные извинения невольно мне напомнили то, как извинялась перед Михримах я и что вместо извинений можно получить по хлебалу. И хоть я умом прекрасно понимала, что не в положении Келбек устраивать такие номера, я хорошо помнила, как не смогла сдержаться в присутствии Михримах.       С гулко бьющимся сердцем я пошла в покои Келбек. Настроение у меня было примерно такое же, как будто извиняться шла я.       Когда я подошла к дверям, стража открыла их и я вошла в покои наложницы. Келбек не сразу среагировала на то, что в комнату кто-то вошел и я успела заметить, что наложница сидит на полу, приложившись головой к тахте, и необычайно грустна.       «Окликнуть ее, что ли?» — подумала я, однако Келбек услышала какие-то шорохи, повернула голову к источнику шума и, увидев меня, встала.       — Госпожа, прошу простить мне мою дерзость, — сказала Келбек, опустилась на колени и поцеловала край моего платья. — Прошу простить меня за все огорчения, которые я принесла вам.       Наложница встала и продолжила:       — Госпожа, смею просить вас о милости: не разлучайте меня с ребенком. Ему нужна мать.       — Тебе будет оказана милость, — сказала я фразу, согласованную с Батуром. — После рождения ребенка тебе будет позволено остаться во дворце. Оставшуюся часть кары с тебя никто не снимает.       В принципе, я бы не удивилась какой-то реакции возмущения, в стиле «правильно, хотите, чтобы я сама подохла своей смертью, тогда и выгонять из дворца не придется», однако Келбек ответила иначе:       — Благодарю за оказанную милость, госпожа.       Из покоев наложницы я выходила со слишком тяжелым чувством: прекрасно понимая, что решение было максимально справедливым, даже если говорить о его первом варианте, я вспоминала Селима с Нурбану и Михримах, но больше всего вспоминала себя во дворце султана Сулеймана.       «А что такого она сказала-то? — подумала я. — Если так разобраться. Что Сулейман одинаково отнесся ко мне, рабыне, и свободной хасеки? Что жизнь человеческая ничего не стоит? Ну да, грубо сказала, но не сравнить же эту фразу с тем же казнокрадством…»       Однако Батуру я не планировала говорить ничего подобного. Все-таки, полностью попустительское отношение к традициям и спокойствию в гареме не пошло бы на пользу.       В полном расстройстве я вернулась в свои покои и спросила Нину:       — Ты бы простила ту хатун? Хотя у кого я спрашиваю? Христос велел прощать, а ты после того казнокрадства не сомневалась, что умрешь. А тут даже не казнокрадство.       Нина вполне ожидаемо ничего не ответила.       — Госпожа, — неожиданно сказала Нина после некоторой паузы. — Главное, что мать будет вместе с ребенком. Остальное решать только вам и шехзаде.       «Логично», — подумала я и услышала неожиданное дополнение.       — Госпожа, — обратилась ко мне Нина. — Мехмед-ага просил передать вам письмо.       Дрожащими руками я взяла сверток, протянутый Ниной, открыла его и прочитала:       «В доме сегодня после вечернего намаза будут продавать ткани. Приходите».       «Мехмед! — подумала я. — Милый мой! Готов снова меня увидеть! Бегу, лечу!»       Я скомкала письмо и бросила его в камин — предстоящее счастье не должен был никто испортить.