Просто Мария

      Тысяча пятьсот шестьдесят шестой год. Эпидемия выкосила многих людей. Умер Батур, моя надежда и отрада, умерли Баязет, Джихангир, Альтан, Тюран. Сулейман держался долго, но тоже, в конце концов, отдал Богу душу. В живых остался только один сын Сулеймана — Ахмед.       Янычары, знать и улемы присягают на верность пятилетнему султану Ахмеду. Я, счастливая мать, без пяти минут валиде-регент, наблюдаю за всем из окна Башни Справедливости и понимаю, что теперь на мне не только счастье быть валиде, но и обязанность, по сути, управлять огромной империей.       Мне страшно, но я понимаю, что одна уж точно не останусь. Есть паши, визири, беи, которых можно выслушать, хоть и придется критически оценивать слова каждого.       Церемония окончена. Я спускаюсь вниз, чтобы поздравить сына с тем, что он еще, конечно, не понимает, и с изумлением замечаю, что он совершенно не похож на Сулеймана в молодости, хоть я и могла судить о нем только по сериалу. Ахмед похож на своего отца, на престоле сын Мехмеда-аги. Тот же взгляд, те же брови, тот же нос…       «Отца нужно никогда не допустить до Стамбула, иначе все обо всем узнают…» — думаю я.       Я проснулась и с облегчением поняла, что нахожусь в своих покоях.       «Это всего лишь сон, — подумала я. — Обычный сон. Знать, янычары и улемы будут присягать султану Батуру, а не тому, что еще не родился и, может быть, даже не зачался».       Однако какое-то легкое беспокойство не отпускало меня и я далеко не сразу смогла уснуть снова.       На следующий день я заметно повеселела. Не было ни тяжелого осадка от сна, ни от вчерашней близости с Сулейманом.       «Нет худа без добра, — подумала я. — Ну поиграла вчера на арфе, поуслаждала старого дедка, зато теперь мне же легче, если что будет».       По-видимому, сплетня о том, с кем провел ночь Сулейман, прокатилась по дворцу, потому что девушки, что-то оживленно обсуждающие, резко замолчали и даже, как мне показалось, чуть побледнели, когда после объявления Энгина-аги через ташлык прошла я, однако это меня не волновало: в том, что рабыня султана Сулеймана провела ночь со своим господином, не было ничего зазорного.       Конечно, я слегка опасалась, что Дефне-хатун решит как-либо прокомментировать эту новость, однако наложница спокойно стояла, не говоря ни слова и склонив голову.       «Стой-стой, — подумала я. — Раз ты успокоилась только после того, как отвалила золотишка Энгину-аге и выслушала от него прописные истины, значит, надо было раньше тебе этот бакшиш давать. Скорее бы перестала мне нервы трепать».       Однако, по-видимому, Элиф-султан была в шоке от того, что в поездку взяли ее, а ночь с Сулейманом провела я, потому что, случайно встретив эту женщину в коридоре, я услышала неожиданный оклик:       — Гизем-султан!       Я остановилась и с изумлением посмотрела на эту наложницу. Достаточно молодая девушка, лет двадцати-двадцати трех максимум, одетая достаточно дорого и в соответствии с ее положением, с ненавистью посмотрела на меня.       — Ты что-то хотела? — спросила я.       Называть эту нахалку госпожой я бы сроду не стала, так как не называла госпожой даже мать еще живого Мустафы Махидевран, которая была старше меня и которая, кстати, в первую же встречу назвала меня по имени и «на ты». Называть ее по имени не хотелось тоже.       Элиф-султан подошла ко мне и ударила меня по лицу. Я сперва опешила, а потом, кипя от злобы, услышала:       — Подстилка!       Последние капли разума стремительно уходили из моей головы, однако я, с трудом сдерживаясь, сказала:       — Слушай меня, хатун. Подстилка здесь только ты. А я — Гизем-султан, мать шехзаде Батура и трех детей повелителя, которые уже находятся в раю, убийца шехзаде Селима и Нурбану-султан, убийца Михримах-султан, убийца Мехмеда-паши, казнокрадка и изменница. Заметь, хатун, до сих пор живая после всего того, что сказала. За все свои грехи прощенная падишахом. Так не кажется ли тебе, хатун, что тебе пора уйти в свои покои и носа не показывать оттуда? Потому что если вдруг я добавлю к своему титулу «убийца Элиф-султан и шехзаде Тюрана», мне снова ничего за это не будет.       Элиф открыла рот, намереваясь что-то сказать, а я, недолго думаю, подошла к султанше и изо всех сил ударила ее по лицу.       — У падишаха было до меня три госпожи и ни к одной из них я не залупалась, — кипя гневом, произнесла я, даже не думая о том, что слово «залупаться» может быть непонятным для Элиф. — Ни к Махидевран-султан, ни к Хюррем-султан, ни к Гюльфем-султан. Я прекрасно понимала, что повелитель будет делить ложе со многими и, наверное, благодаря этому до сих пор жива и счастлива. Мать шехзаде, санджак-бея Бурсы. А вот доживешь ли ты до этого момента — вопрос слишком интересный.       Элиф замахнулась, чтобы ударить меня еще раз, однако я перехватила руку женщины, заломила ей руки и сказала:       — На твоем месте, хатун, я бы скорее извинилась. Платье можешь не целовать, оно слишком чистое для твоих грязных рук.       Элиф ничего не ответила.       — А еще, хатун, я тебе очень и очень советую молчать о том, что ты только что натворила, — добавила я. — Пусть твой грех останется неизвестным для падишаха. Потому что кто знает, простит ли он тебя или выставит вон из дворца?       Я резко оттолкнула Элиф и пошла своей дорогой. Меня трясло, хотелось рвать и метать.       «Настучишь Сулейману — я тебе такое устрою!» — в гневе подумала я.       То, что Элиф, когда я ее оттолкнула, не удержалась и ударилась головой о стену коридора, я не знала.