***
Гарем Топкапы был взволнован: шутка ли, наложницу продали на невольничьем рынке! Айаз-ага решил превратить этот момент в воспитательный эпизод и сказал в гареме, что Адель была непочитительна с повелителем мира, что и привело к такому итогу. — Не верю, — сама себе хмыкнула Ханде, узнав эту новость. — Султан Джихангир велел продать наложницу за непочтительность? Смех да и только! — Смейся-смейся, — сказал Айаз-ага. — Так и тебя продать могут. — Пока не найдется еще одна наложница, которая сможет хоть иногда обыгрывать падишаха в шахматы, я могу хоть что сделать и мне за это ничего не будет, — усмехнулась Ханде. — Могу прямо сейчас прийти в главные покои и сказать: «Джихангирушка, я так скучала по тебе!» и мне совершенно ничего за этого не будет. — Пошла прочь! — возмутился евнух. — Не ты давала имя повелителю и не тебе его им назвать! Ханде еще раз хмыкнула и пошла в свою комнату. Адель, очутившись взаперти, была в полном шоке. Девушка не могла понять, почему все произошло именно так. Конечно, все было более чем логично, но почему-то Адель не сомневалась в успехе своего мероприятия. — Мне осталось жить не так много времени, — сама себе сказала Адель. — Совсем скоро меня убьют. И хорошо, если убьют мгновенно, не будут пытать. Наложница помнила, что у нее оставался пузырек с ядом, но травиться Адель не планировала. — Наложить на себя руки грешно, — прошептала Адель. Наутро в комнату, где была заперта наложница, принесли еду, однако Адель не прикоснулась к еде, боясь быть отравленной. Девушка сидела, смотря в стену, и понимала, что только от нее зависит то, выберется ли она из этих стен живой, или нет. Дверь открылась и в комнату вошел Джихангир. — Не ешь, — сказал султан. — Боишься, что отравят? Джихангир подошел к подносу, съел пару овощей, глотнул из кубка. — Ешь, силы тебе еще пригодятся, — сказал султан. — Или когда на свободу попадешь, или когда на крюке висеть будешь. От упоминания крюка Адель стало плохо. «Надо что-то делать, — подумала девушка. — Надо что-то делать!» — Вчера говорила, что умеешь играть в шахматы, — произнес Джихангир. — Это нетрудно проверить. Поиграй, что ли, со мной. Джихангир постучал в дверь и в комнату вошел стражник с шахматами. — Садись, — сказал Джихангир. — Покажи свое умение. Адель играла в шахматы крайне плохо и единственное, что знала, так это как ходят фигуры. Поняв это уже через несколько ходов, Джихангир сказал: — Я уберу двух слонов со своей стороны и коней, а ты попробуй хотя бы не проиграть в ближайшие ходы. Адель не могла думать об игре. Все мысли были только о том, что яд у нее, а султан совсем рядом. — Прошу прощения, повелитель, позвольте немного попить, — произнесла Адель. — Пей, пей, — сказал Джихангир. — Как видишь, не отравлено. Адель сделала глоток из кубка, а потом, видя, что Джихангир даже не повернулся к ней, взяла в руку пузырек с ядом, подошла к султану и вылила ему все содержимое в ухо. «Или сейчас, или никогда, — подумала Адель. — Второго шанса уже не будет». Джихангир сначала оторопел, а потом вдруг начал задыхаться, завалился на бок и упал без чувств. Адель оттащила тело на свою лежанку, повернула голову так, чтобы не было видно того, что падишах мертв, подождала немного, а потом постучала в дверь. — Повелитель стал слишком счастливым, устал и решил немного отдохнуть, — сказала Адель. — Мне же он позволил сходить в хаммам. Стражник посмотрел на будто спящего Джихангира, знаком показал Адель, что она может идти, а сам закрыл дверь. В хаммаме, войдя через одну дверь, Адель чуть постояла, успокаивая гулко бьющееся сердце, а потом как можно тише вышла через другую. Девушка буквально промчалась через весь дворец, выбежала во двор и, найдя того человека, к которому могла обратиться, сказала: — Султан Джихангир мертв. На этот раз точно. Помоги мне выбраться из этого дворца!***
Я не поверила своим ушам, когда узнала правду из уст самой Адель. — Ты выполнила свое задание, — произнесла я. — Сегодня же тебя отблагодарят золотом и отправят в родные края. — Благодарю вас, госпожа, — поклонилась Адель. — Век вашей доброты не забуду! Казалось, все было спокойно и хорошо, но оставался еще один сложный момент: судьба Бурхана. — Батур, — сказала я, придя в покои сына. — Я должна сказать тебе одну вещь. — Вы просите меня не идти против брата, — ответил Батур. — Хорошо, матушка, я исполню вашу просьбу. Когда Бурхан подрастет, то станет санджак-беем. — Батур, — произнесла я. — Все мы неидеальны. Все. Что сплетница Дефне, что до сих пор привыкшая к своим принципам Амаль, что мать единственного твоего сына Садыка. Я скажу тебе всего лишь одну вещь и прошу, чтобы она осталась между нами. Я помолчала и добавила: — Бурхан не вправе претендовать на престол, он — не сын султана Сулеймана, да пребудет он в раю. Батур ничего не ответил. Собравашись с мыслями, мой сын сказал: — Матушка, вы настолько хотите блага всем своим детям, что готовы неоправданно очернить свое имя, лишь бы сделать им лучше. Я не сделаю брату ничего дурного, давайте не будем сейчас говорить, чей он сын. Я посмотрела на Батура и подумала: «Да, не понял ты всей правды. Вот только нужна ли она тебе?» Мы прибыли в Стамбул. Глядя с башни справедливости на то, как паши и беи присягают моему сыну, я подумала: «Лохушка — не лохушка, а осталась практически одна в живых из всех женщин султана Сулеймана. Главное — хотеть и все само сбудется».