Все твои раны

Несмотря на всё происходящее Мариви этой ночью засыпает достаточно быстро. Словно адреналин, насыщающий кровь, действует на неё с полной противоположностью ожидаемому. И, оставшись, наконец, наедине с самой собой, чтобы проанализировать все события дня, Ракель ощущает не преобладавшую до того тревогу, а опустошение. Бесконечную усталость, граничащую со слабостью. До третьей чашки кофе даже простейшие мысли в её отупелой от переизбытка эмоций и слишком долгого отсутствия нормального сна голове формируются с трудом. Однако Ракель прекрасно понимает, что не сможет сомкнуть глаз этой ночью. И потому пытается придать своим перемещениям по дому хоть какой-то смысл: наводит порядок в спальне, уничтожая следы медицинских манипуляций, бегло осматривает диван в гостиной после чистки да раскладывает по местам непригодившийся кухонный инвентарь, прежде чем вернуться к Серхио с очередной проверкой и уже после заняться собственным видом. В голове, подобно заевшей песне на повторе, всё крутятся слова матери, что воспринимает всю правду о происходящем - ни сил, ни желания вновь утаивать от неё хоть что-то у Ракель попросту не остаётся; куда легче и проще, чем она предполагала. Ни страха, ни сомнений, ни моральных терзаний по какому-либо вопросу, не связанному напрямую со счастьем Ракель. Эта особенность матери с лёгкостью отодвигать на задний план всё лишнее - не касающееся личного счастья дорогих ей людей, всегда поражала Ракель. - Девочка моя, по-моему, тебе стоит сейчас задать себе только один вопрос, который имеет значение. Сможешь ли ты жить с тем, что делаешь или сделаешь? Это единственное, что волнует меня. И единственное, что должно волновать тебя. Мир, он не чёрно-белый, - Мариви, укутав её в теплый кокон из покрывала и собственных рук, мягко целует Ракель в макушку, когда та опускает голову на заботливо подставленное плечо после долгих объяснений о том, почему грабитель, за которым Ракель гонялась столько дней, оказывается прямиком в её спальне. - И быть счастливой можно как на любой из сторон, так и посередине. Главное не игнорировать это желание. Потому что в последние годы ты делала что угодно, но только не думала о себе и своих собственных потребностях... Так что, если ты ещё в чём-то сомневаешься - просто подумай именно над этим, а не о нас всех по обыкновению, ладно? А потом скажи мне, что делать - я приму и поддержку любое твоё решение. И вот тогда уже будем разбираться с тем, что делать дальше. Ракель едва заметно качает головой, медленно преодолевая ступеньку за ступенькой при подъёме. Каждый раз, когда что-то в ней готово вот-вот надломиться, только мамин голос приносит утешение и чувство облегчения - сброшенного груза от одного лишь присутствия в жизни этой возможности побыть на мгновение слабой: той, кого утешают; о ком заботятся; на чью сторону встают - что бы ни было. Так и в этот раз, сидя в коконе тёплых объятий на кровати Паулы, что Мариви подготовила ей для ночёвки, между привычными игривыми намёками и неуместными расспросами об их личной жизни, Ракель с удивлением слышит ещё и вереницу доводов в пользу того, что Серхио хороший человек, и что Ракель сделала верный выбор. Тираду, основанную на одном лишь факте, что кажется Мариви вполне достаточным для обеления любого - глаза её дочери при виде этого человека светятся от любви и желания жить, ни это ли главное? - Ты уже всё потеряла, милая. Свою работу, опеку над дочкой. Но, что ещё хуже - уверенность в том, кто ты и что ты делаешь. Так стоит ли всё это продолжать и терять ещё что-то? Ты больше ничего не должна ни этой работе, ни окружающим. Потому что в жизни ничто не работает только в одну сторону - лишь отдавать и отдавать, ничего не требуя взамен. А этот парень - за последние годы он единственная причина, кроме Паулы, что вызывает улыбку на твоих губах. Ту самую, по которой я так скучала! И, да, он не сказочный принц на белом коне - кто же в наше время не без изъяна. Но ведь Серхио и не последний злодей - ты сама говоришь, что во время захвата не должен был и не пострадал ни один заложник, скорее уж грабители. А это уже о чём-то говорит. Кроме того, разве этот парень ни организовал самое громкое ограбление в истории? Так что мешает организовать ему кражу чуть поменьше - одной маленькой девочки, если других вариантов уже не останется? Ради одной лишь твоей улыбки. Я уверена в этом! Мариви знает свою дочь и ещё лучше знает как разрядить обстановку, чтобы дать ей возможность хоть немного отключиться от всех тех забот, что так и валятся на её плечи день за днём: - Да и к тому же, я видела как выглядели вы оба после ночи любви и этот парень явно стоит того, чтобы за него побороться! - Боже, мама! Вода тонкой струйкой течёт из приоткрытого крана пока Ракель, замерев, изучает своё отражение в зеркале, словно загипнотизированная увиденным. Благодаря удачно настроенному освещению тёмная поверхность зеркала обычно отражает её в куда лучшем виде, чем есть на самом деле: смягчая заострившиеся от вечного напряжения черты, скрадывая остатки неприкрытых тканью синяков в желтоватом свечении, облагораживая непроходящую тоску, а то и неприкрытый страх в глубине её глаз. Однако сегодня ничто не может скрыть от её пристального взгляда убогой действительности. Толком непромытые и непросушенные, спутавшиеся из-за более ранних манипуляций с карандашом, волосы тяжёлой волной спускаются на оголённые плечи. Бледная кожа, подсохшая ссадина на щеке - при задержании её у постели Анхеля ребята явно перестарались. На всём пространстве открытой кожи: от шеи до самых кистей распростёрлась вереница разнокалиберных царапин и синяков - следов отпечатков пальцев десятка людей, что отнюдь не проявляли любезности по отношению к ней и её хрупкому телосложению. Подпухшие, покрасневшие глаза. Лихорадочному блеску которых совсем не прибавляет радости мысль о том, что причина почти всех этих отметин вовсе не личное отношение - это обычная практика её коллег при задержании и обращении с подозреваемым, чья вина и не близка к доказанной. При воспоминании о допросе полуголой Токио в палатке, словно так всё и должно быть, её искусанные губы кривятся в отвращении. Мужчины.. Чёртовы ублюдки, все они, на какой бы ни были из сторон. Уходя от тяжести собственного взгляда Ракель опускает глаза ещё ниже, на кисти рук, до боли стискивающие края раковины, и непроизвольно вздрагивает. На их тыльной части до сих пор алеет подсохшая кровь, и она, словно очнувшись, наконец окунает руки в воду и начинает тереть - всё сильнее, игнорируя тянущую боль в запястьях, слишком сильно поражённая этим сочетанием чужой тёмной крови и собственной бледной кожи. После, медленно оседая на кафельный пол, она никак не может оторвать глаз от своих дрожащих пальцев - равно как в ту минуту, когда Мариви, отложив полотенца, мягко отнимает у неё иглу, ничуть не смущаясь ни её растерянного вида, ни тяжёлого, загнанного взгляда Серхио. И латает его с таким невозмутимым видом и сноровкой, словно всю жизнь только врачеванием и занималась, и Ракель не может чувствовать ничего кроме благодарности. Сама она вряд ли бы управилась так легко. Все её силы уходят на то, чтобы, обняв со спины, изо всех сил сжимать его здоровое плечо, удерживая от неосознанного рывка, что может навредить. Да не отводить глаз от бледного, покрытого испариной лица, которое всё сильнее меняется с гримасой боли. А ведь это только ещё входное отверстие, что куда меньше, чем выходное. И, когда Серхио всё-таки теряет сознание, Ракель чувствует нечто отдалённо напоминающее облегчение - так выдержать окончание процедуры ему будет куда проще. Благо, сердцебиение его даже в отключке остаётся сильным и чётким. От этих воспоминаний её внутренности сводит спазмом и Ракель тихо стонет, борясь с тошнотой и навязчивым желанием закурить - прямо в доме, не смотря на ею же установленные строгие правила. Сколько ещё всё это будет продолжаться? Сколько ещё она выдержит, прежде чем вновь не ощутит то жгучее желание прекратить всё единым махом, шагнув под пули? Она не железная, хоть и может выдержать многое. Жаль только, что за выставляемым ею напоказ жёстким фасадом кроме собственной матери в этом мире о её хрупкости и уязвимости знает лишь несколько человек. Да и то не из-за откровенности и желания поделиться, а банально ставших свидетелями её прошлого срыва. А, значит, поддержки Ракель по прежнему ждать ниоткуда - Серхио в его состоянии совсем не в счёт. Но и это далеко не в новинку. Пока Ракель восстанавливает душевное равновесие, мысленно разбивая пошагово свои дальнейшие действия в сложившейся ситуации - пока отнюдь не чёткий план, а лишь черновые его намётки, слёзы - пара скупых, злых капель, всё-таки стекают по щекам, вынуждая рывком отереть лицо. Что порождает жжение в растревоженной ссадине. Прежде чем выйти из ванной она, по въевшейся многолетней привычке, уничтожает любые следы собственной слабости, отирая лицо и тщательно умываясь холодной водой. И на этот раз Ракель лишь радует тот факт, что не перед кем сейчас изображать мнимого спокойствия или фальшивой улыбки. Серхио беспокойно спит. Мокрые волосы прилипли ко лбу, что всё ещё неестественно бледен. Сменив перепачканный подсохшей кровью топ, Ракель осторожно садится на край кровати, даже и не думая оставлять его одного этой ночью. Поправляет одеяло, попутно проверяя повязку на наличие признаков возобновившегося кровотечения. Всё чисто. Его состояние стабильно тяжелое - что вполне ожидаемо с учётом обстоятельств. И в лучшем случае Серхио пробудет без сознания ещё несколько часов, в худшем - до утра. Лучшее, что она пока может сделать - не тревожить его лишний раз, а просто наблюдать за изменением состояния. Однако его волосы так и манят её, и Ракель не может удержаться и нежно, едва касаясь, проводит рукой по тёмным растрёпанным прядям. Щеке. Словно бы всё ещё пытаясь убедиться в реальности его присутствия. Дотрагивается кончиками пальцев до заново перебинтованной раны на ладони многострадальной руки, отчего дрожь собственных пальцев лишь усиливается. Почему он не ушел с остальными? Грозит ли ему до сих пор опасность не только со стороны полиции? Что пошло не так в самом конце? Вопрос почему Серхио здесь заботит её не сильно. Где ещё ему было оказаться после её жарких заверений "Я с тобой". Ракель тяжело выдыхает, поражаясь самой себе. Она не жалеет о его приходе несмотря на собственные слёзы несколько минут назад. Она даже рада, что Серхио доверился ей всей своей жизнью - это ещё одно доказательство того, что слова о его чувствах не были ложными. И сейчас Ракель нуждается в каждом новом доказательстве этого. Та боль, что она испытала, увидев на нём рыжий волос из парика, всё ещё внутри неё - тупая и протяжная, словно застывший стон. Но с его приходом она всё тише - мельче; лишь крохотная часть ядерной смеси самых различных чувств: от попранного доверия и разочарования до ослепляющей любви и .. радости. Глупой, нелогичной радости осознания, что он всё ещё здесь - на расстоянии вытянутой руки, а не за сотни миль, что уже должен был преодолеть. Ракель мягко улыбается - едва ли не в первый раз за последние дни, кончиками пальцев прочерчивает линии его тонких пальцев, что временами то чуть подрагивают, расслабившись на мгновение; то изо всех сил стискивают край тонкого одеяла - то ли из-за волн накатывающей боли, то ли снящегося кошмара. И невольно вспоминает как плавно взлетали они над клавишами, заполняя пространство ангара сладкой мелодией, дающей ей оправдание перед самой собой, чтобы задержаться чуть дольше... Сейчас же тишину спящего дома разрывает отнюдь не такая романтичная мелодия, и Ракель, подхватив телефон с тумбочки, спешит укрыться в ванной, чтобы не тревожить и без того беспокойное забытье Серхио. На экране мобильного телефона светится номер участка и Ракель неприязненно морщится - в очередной раз. Раньше бы она предположила, что это Анхель, разрядивший мобильник, с очередной из своих глупостей. Однако сейчас у него достаточно своих проблем, чтобы покидать больницу едва живым и влезать в расследование ради неё - у всех его необдуманных действий редко бывает иная причина. А, значит, ей явно предстоит неприятный разговор. От этой простой истины, равно как и осознания, что среди коллег кроме напарника у неё больше нет - да и не было уже давно, никого, кто был бы на её стороне, Ракель снова ощущает тошноту. Когда она заподозрила в предательстве Анхеля, так как всё, буквально всё в тот момент указывало на его причастность, Суарес даже слушать её не стал. Ни наручников, ни обвинений, ни подобных уничижающих взглядов - ведь это не по протоколу. Вот только стоило ей - ей самой указать на то, что Сальва и есть Профессор, использовавший её, как Ракель тут же записали в пособницы - за считанные мгновения. Она видела это по их глазам и выражениям лиц, с нарочито брошенным вызовом оставляя палатку. Всё лишь потому, что она ... женщина? Априори слабая. Глупая. Недальновидная. От которой и следовало чего-то подобного ожидать... И наплевать на все её прежние заслуги и регалии, на все её навыки, умения и квалификацию. Проклятье! Все эти мысли, проносящиеся в голове за считанные секунды, отнюдь не помогают успокоиться и, плотнее притворяя дверь, Ракель изо всех сил сжимает телефон, что всё не прерывает вызова, в ладони, прикрывая динамик. Ну же, чёрт! Я считаю, что люди делятся на хороших и плохих. И я уверен, что ты точно относишься к первым... Как быстро Прието отказался от своего столь опрометчиво высказанного ей же мнения. На смену разочарованию волна чистой злости поднимается внутри неё, унимая тошноту и дрожь пальцев. Ракель нажимает кнопку ответа и мгновение молчит, загоняя поглубже все неласковые приветствия, что идут на ум. Что бы ни было, что бы она ни чувствовала, пока в её доме прячется беглый преступник номер один, Ракель должна вызывать как можно меньше подозрений у своих коллег. Альба, одна из специалистов по оценке поведения, с которыми каждый день этого кошмара они проводили бок о бок в палатке, нервно дышит на том конце линии связи, явно сбитая с толку её молчанием. - Инспектор Мурильо? - В чём дело? Вы вообще видели, который сейчас час? - Простите. Я на дежурстве и.. Я не... В общем, это Альба Торес. И я просто хотела сказать, что всё это полное дерьмо. - Прошу прощения? - То, как они поступили с вами, спустив всех собак без явных доказательств, как Прието угрожал вашей дочери - это подло. - Как радостно услышать, что кто-то разделяет мою точку зрения по этому вопросу. Особенно сейчас. ... Хотя, знаете, я бы предпочла, чтобы вы высказали это в палатке! Или в бланке официальных показаний на худой конец. - Да, конечно. Я так и поступила - мои показания уже на столе у главы отдела внутренних расследований. - Что?.. Презрение коллег сильно ударило по ней, глупо это отрицать. Однако их жалость и сочувствие и того хуже - грозят полностью её сокрушить в этом хрупком балансировании на грани. И Ракель судорожно втягивает воздух, не спеша придумывать объяснения этому неожиданному поступку за звонящего. - Я также высказала и своё профессиональное мнение насчёт того как и почему вас пытаются выставить единственной крайней во всей этой ситуации лишь из-за того, что вами же и воспользовались в момент его уязвимости, только бы прикрыть свой бюрократический зад. Хоть моим мнением, конечно, особо никогда и не интересуются, - неприкрытая горечь сквозит в её тоне, прежде чем женщина берёт себя в руки. - Но я звоню не из-за этого. Я просто хотела сказать, что каждый должен платить только за свои ошибки. Ведь, по крайней мере изначально именно так и должна была работать эта система. И не только мои показания подтвердят, что во время ограбления вы действовали так, как и должны были - по всем этим грёбаным инструкциям. Вплоть до вашего отстранения. Вот и всё. Доброй ночи, инспектор. Звонок поспешно прерывается, оставляя Ракель наедине с гудящей в ушах тишиной. И удивлённым взглядом, уткнувшимся в зеркало. Что ж... это явно не то, что она предполагала услышать. После злости на всех связанных с системой, что вдруг предстала перед Ракель во всей красе свой порочности и несовершенности, это ... словно глоток чистого воздуха. Напоминание, что даже если система прогнила, в любой её отрасли - в любых органах ещё есть хорошие люди. Порой даже идеалисты, кто бы мог подумать! И она знала - знает их. Она сама одна из них. И именно это сейчас отнюдь не делает её выбор проще, а действия чище. Но Ракель не привыкла отступать от уже принятого решения, а это решение она уже приняла, и очень давно - ещё в тот самый миг, когда отговорила Серхио от ответа Анхелю. И всё это время, все эти часы напряженного затишья перед бурей, что ещё только начинает разворачиваться во всю мощь, требовались ей лишь для того, чтобы принять этот факт и новый взгляд на саму себя. Всё такая же бледная и измотанная она между тем спокойно встречает взгляд своего отражения, не кривясь от увиденного. Стоит признать, эта новая Ракель, в очередной раз побитая, но отнюдь не сломленная жизнью, нравится ей куда больше, чем та, что сглаженным, заретушированным призраком самой себя отражалась в зеркале на протяжении последних шести-семи лет. Однако, вернувшись вскоре в комнату, она невольно начинает жалеть о минутах, потраченных на звонок, несмотря на приобретённое хрупкое душевное равновесие - за этот краткий промежуток времени ситуация меняется едва ли не кардинально: поза Серхио теперь напряжённее, дыхание прерывистое, а лоб покрыт испариной из-за резкого повышения температуры. Он что-то невнятно бормочет, инстинктивно стягивая с себя душащее одеяло: - Андреас, нет.. Не надо, брат. Останься со мной... Андреас.