Все твои раны

Охваченный жаром, мечущийся в беспамятстве на протяжении всей ночи, Серхио то и дело норовит подняться и куда-то пойти. Вынуждая тем самым Ракель часами напролёт дежурить подле него, чтобы успевать вовремя пресекать каждую бессознательную попытку приподняться с кровати. Менять компрессы - один за одним. Кажется, что они буквально за минуты иссыхают на пышущем жаром лбу. Шептать слова утешения, когда речь его - каждый раз исполненная воспоминаний о брате, приобретает связность и становится не похожей более на нескончаемый поток бреда замутнённого лихорадкой рассудка. Жаропонижающие и противовоспалительные - все, что ей удается отыскать в аптечке, идут в ход на пару с антибиотиками широкого спектра, что, благо, завалялись в семейной аптечке двух полицейских. К счастью, жаропонижающую суспензию, что она обычно с боем заставляла принять Паулу, Серхио в таком состоянии проглатывает даже не замечая её вкуса на растрескавшихся губах. С таблетками же приходится куда сложнее. Ракель не много известно о последствиях бесконтрольного смешивания такого количества препаратов - на занятиях по оказанию первой помощи пострадавшему до этой стадии лечения они попросту не доходили. Детальный же поиск информации в интернете может быть чреват проблемами в будущем, и потому она старается не увлекаться, поддаваясь губительной панике раньше времени, а следует его сбивчивым инструкциям, данным во время манипуляций с раной, да подсказкам здравого смысла. При смене пропитанных раствором хлоргексидина салфеток во время перевязок, что Ракель старается делать даже чаще, чем требуется, не преминуя каждый раз использовать момент, когда Серхио более менее удерживается на грани сознания, она отмечает, что в области ранения наблюдается выраженный отёк. Однако не ясно, связано ли это с их неловким оперативным вмешательством или в ране начинаются воспалительные изменения. Насколько она запомнила из объяснений Серхио, чаще всего нагноение раны происходит на 5-8-е сутки после операции, а потому пока ещё слишком рано переживать по этому вопросу. Но Ракель не хочет рисковать, и вряд ли хоть какая-то из лучших больниц мира могла бы поспорить с ней в тщательности ухода в эти первые, самые сложные сутки. К утру следующего дня, измотанная беспрерывным бдением подле Серхио и явно переборщившая с кофе, она чувствует себя взвинченной и слишком возбуждённой, и потому предпочитает временно передать заботу о нём в руки матери, что тихо появляется на пороге комнаты с первыми лучами солнца. Однако, чем бы ни занималась на протяжении дня, что Ракель проводит хаотично перемещаясь между гаражом, компьютером и ванной, подготавливаясь на случай возможного обыска в доме, она то и дело оказывается на краешке кровати, мягко касаясь ладонью лба Серхио в надежде однажды почувствовать, что даже без повторного принятия лекарств жар больше не возвращается. Мариви на это лишь каждый раз тихонько улыбается, ускользая за пределы спальни. Используя эти краткие моменты передышки для собственных нужд - если Ракель в чём-то заподозрят и полицейские заявятся сюда, то Альберто явно первым укажет на каждый возможный угол, где можно было бы укрыть человека. Приметит каждый их неловкий жест или невпопад заданный вопрос. Им обеим нужно подготовиться к этому. И если дела с самочувствием Серхио медленно, но верно становятся лучше, то обстановка вокруг накаляется с каждым часом. Как Ракель и подозревала, когда новость об отставке главного инспектора вслед за информацией о её отстранении просачивается в прессу, журналисты пёстрой, беспринципной толпой, жаждущей сенсации, которая может таиться за её уходом, окружают их дом. Оглушают воплями, слепят вспышками камер - стоит лишь кому-то из них выглянуть за плотно задёрнутые с ночи шторы. Несколько раз, незаметно выглянув из окон верхнего этажа, она замечает знакомые силуэты в униформе в толпе. Это не может быть простым совпадением. И нет предела счастью Ракель, что машина, забирающая мусор - с явными доказательствами её пособничества Серхио, появляется строго по расписанию рано утром и увозит всё прочь ещё до начала этого безумия. Связываться с Альберто в её состоянии не самая лучшая идея, однако Ракель не может удержаться от навязчивого желания услышать голос дочери, что, кажется, не была в её объятиях уже целую вечность. Однако все попытки дозвониться ему оканчиваются короткими гудками сброшенного вызова, что невольно порождает слёзы на воспалённых глазах. Чёртов мерзавец! Ракель не знает руководствуется Альберто при этом лишь личной неприязнью и желанием проучить её или же всё куда сложнее, и она уже стала крошечным винтиком в механизме расследования побега Профессора - один вариант другого не лучше. На экране телевизора, что включен фоном в каждой комнате с самого утра, сегодня новая главная тема обсуждений - Профессор, ставший жертвой перестрелки внутри банды грабителей, может быть ещё в Мадриде. А может быть и мёртв. Не понять какая из возможных теорий, построенных на показаниях немногочисленных свидетелей да пары снимков железного ящика в порту, пол которого забрызган кровью, нравится общественности больше. Натыкаясь взглядом на карусель кадров с места перестрелки Ракель чувствует дурноту да всё нарастающую волну ярости внутри, и с каждым разом ей всё сложнее усилием воли заставлять себя не выключать этот чёртов бездушный ящик на стене. Не разбивать вдребезги. Человеческая жизнь в подобных обстоятельствах не волнует никого. Одни жаждят убедиться, что Профессор уже мёртв. Что значительно увеличит их шансы поймать ублюдков с деньгами, которые отнюдь не отличаются его умом, в какой бы точке мира те сейчас ни находились. Другие делают ставки на сроки его поимки - азартно, восторженно - с пеной на губах спорят о собственных шансах заработать денег на этом ловком подонке, обыгравшем систему. Которого затравливают сейчас с тем же методичным равнодушие, что и раненного зверя на загонной охоте. Всё это выводит её из и без того шаткого равновесия, и на какой-то миг Ракель сожалеет о том, что в её доме нет боксёрской груши, примеченной в одном из ангаров Серхио. Сейчас она пригодилась бы ей как никогда кстати для сброса напряжения. Но лучшее, на что она может рассчитывать при сложившихся обстоятельствах, это пара-тройка сигарет, которые Ракель раскуривает - одну за другой, прямиком в гостиной, тяжелым взглядом буравя экран при очередном выпуске новостей. Город оцеплен, на улице утроено количество патрулей. И если власти продолжат в том же духе, то вскоре все её коллеги станут уставшими, раздражёнными и злыми, как собаки, из-за слишком большого количества часов переработки. Весь этот день они с Мариви поочередно меняют Серхио повязки, обтирают влажными полотенцами и продолжают накачивать лекарствами, перечень и порядок приёма которых он несколько корректирует, в очередной раз приходя в себя в достаточной степени. О себе же Ракель задумывается мало и только стараниями матери умудряется урывками между делами съесть хоть что-то, не особо разбираясь в содержимом тарелки. О сне же или отдыхе и вовсе не может быть и речи. Когда день минует и за окном темнеет, репортёры, наконец, покидают вытоптанные лужайки соседей - до следующего утра. И Ракель уступает роль дозорного матери, переставая в свою очередь каждую секунду вслушиваться в шелест шин за окном, страшась услышать приближения машин своих бывших коллег слишком рано. Игнорируя со вчерашнего дня комнату Паулы, осторожно ложится на кровать рядом с Серхио. Что, кажется, на этот раз просто спит, обессиленно откинувшись на подушках. Не в силах отвести взгляда от его изможденного лица, от растрескавшихся губ, сжатых в болезненную линию, Ракель с отвращением к самой себе вспоминает те минуты, когда искренне желала Серхио зла - стремилась причинить как можно больше боли своими едкими словами. В отместку за подлый удар в спину, всю ту боль, что ей довелось испытать из-за его предательства... Кажется, с того момента прошло не более нескольких суток, но сколь же радикально изменились её желания и чаяния в отношении этого человека! - Всё будет хорошо, любовь моя. Я обещаю. Только выкарабкайся. Придвинувшись как можно ближе, она мягко опускает ладонь ему на грудь и прикрывает глаза. По лицу её, лишённые ненужных свидетелей, медленно текут слёзы, которым словно бы нет конца этой ночью. Однако, как бы она не противилась, удерживаясь в сознании на остатках кофеина в крови, адреналине и чистом упрямстве, в конце-концов усталость побеждает. И Ракель, неудобно, неловко скрючившись на чужой половине кровати погружается в беспокойный сон, не отнимая ладони от его груди, словно отслеживая каждый удар сердца нервно вздрагивающими во сне пальцами... В сознание её приводит мерный шелест воды по стеклу. Сбегая зигзагами крупные капли дождя застилают обзор и в узкой прорези окна между неплотно задёрнутых штор с трудом можно различить свинцово-хмурое небо. В комнате резко пахнет сыростью и мокрой зеленью, но створка окна уже плотно закрыта. Очевидно, её мать навещала их совсем недавно. Едва ли отдохнувшая толком после стольких бессонных ночей, с гудящей головой, Ракель сейчас не может вспомнить точно просыпалась ли хоть раз за ночь. Как не может и сообразить, заходила ли ещё за эти часы Мариви, чтобы проверить и сменить повязки Серхио. Но мутный призрак воспоминания о том, как та гладит её по волосам, убеждая поспать ещё немного - в этот раз она справится и одна, маячит где-то на задворках сознания. Просыпаясь в достаточной мере Ракель первым делом бросает обеспокоенный, расфокусированный взгляд на часы - наступает утро. Чёрт возьми, она проспала непозволительно долго! Вздрогнув, Ракель переводит глаза на Серхио и непонимающе моргает пару раз. Только сейчас осознавая, что её ладонь больше не покоится на его груди, перетянутой свежими бинтами, словно индикатор, а находится в чужой руке, что едва ощутимо ласкает её пальцы. По прояснившемуся, посветлевшему взгляду Серхио, что смотрит на неё с задумчивой, блуждающей улыбкой, в которой столько непередаваемой нежности и печали, что у неё перехватывает дыхание, Ракель понимает, что он бодрствует уже какое-то время, оберегая её сон. Невольно смутившись она сокращает расстояние между ними, на мгновение ускользая от его взгляда, переворачивающего всё внутри. Осторожно касается губами здорового плеча, попутно радуясь тому, что кожа, отдающая солью, больше не пышет жаром. - Как ты себя чувствуешь? - Разбитым и обессиленным, но жаждущим жить. - Отличное сочетание, - хмыкает она, пытаясь придать своему голосу хотя бы оттенок бодрости. - Но ты порядком меня напугал. Может теперь уже стоит принять обезболивающее? - Нет, всё в порядке. Я выдержу - это хорошая боль. Доказательство, что я всё ещё жив. Ракель, глядя на его осунувшееся, зеленеющее при малейшем неосторожном движении лицо, явно не разделяет этих взглядов на происходящее, о чём и намеревается сообщить без обидняков. Однако, перехватив взгляд Серхио, в котором с момента её пробуждения всё сильнее проявляется опасение и какая-то напряжённая тревожность, поспешно меняет тактику. - Что такое, Серхио? - Ты всё ещё рада? Не поняв сути вопроса, она вопросительно изгибает брови, попутно осторожно приподнимаясь и касаясь второй рукой, занемевшей от долгого сна в неудобном положении, его щеки. - Чему, Серхио? - Что я рядом?.. Помимо озвученного в его слова вложено ещё многое, на сей раз это не сложно уловить в напряжённой тишине повисшей паузы. Рада ли она теперь, что он рядом, несмотря на всю ложь ранее? На все проблемы и риски, что это влечёт за собой? На ту цену, что ей уже пришлось за это заплатить? Пусть на всё это её толкает любовь, но рада ли она ей при подобных обстоятельствах? Рада ли ему?.. Пальцы Ракель на мгновение замирают, но после вновь продолжают ласкать его лицо. Узнавая собственные слова, порывисто высказанные в этой же комнате чуть ранее, она выдаёт ответ скупо и просто, но Серхио сознаёт, что едва ли слышал что-либо прекраснее в своей жизни. - Да. На протяжении всего времени, что его бьёт лихорадка, он находится на грани сознания, витая между событиями настоящего и прошлого. Не в состоянии контролировать ни собственные мысли, ни эмоции, ни порывы. Он отчаянно мечется между самыми тяжёлыми воспоминаниями, всё глубже и глубже затягиваемый в пёстрый кошмар, исполненный кровоточащих ран его прошлого. Зовёт поочередно то Андреаса, то отца, то Ракель... И лишь она единственная ему отвечает, какой бы ни был час. Её тихий, хриплый голос раз за разом помогает Серхио отделять бред от реальности, фокусироваться не на колющем комке воспоминаний, разрывающем грудь изнутри, а на сладостном тепле, что волнами расходится от места прикосновение к коже её маленькой ладошки, стремящейся удержать его на постели. Даже если в этот момент она не утешает, а отчитывает его - словно малое дитя, не способное выполнить элементарнейшую просьбу, повторённую в десятый раз подряд. Он не чувствовал физической боли, когда Ракель, словно заведённая, ежечасно обрабатывала рану и меняла его повязки, которые при каждом неконтролируемом резком движении напитывались кровью или сукровицей. Только бесконечную давящую усталость да желание погрузиться в тьму забытья, что, как назло, приходило лишь на очень короткий срок. Однако сейчас, глядя в потемневшие от усталости и нервного напряжения глаза, Серхио не может чувствовать ничего кроме неё: за каждую новую морщинку, проступившую за эти часы на лице Ракель; за каждую царапину, примеченную на коже; за каждый вопрос в прошлом, брошенный сквозь слёзы в надежде на отрицательный ответ, когда она была так переполнена отвращением и ненавистью к нему, воспользовавшемуся её доверие самым страшным образом. Ничего, кроме боли и.. жгучего стыда. И потому лишь отрешённо качает головой, страшась довериться ощущению счастья, что от её ответа обжигающей волной разливается внутри. Неспеша обводит большим пальцем очертание синяка на тонком запястье. Не в силах облечь в слова то, что творится у него на сердце, Серхио пытается сказать хоть что-то связное, прежде чем добавит ей ещё один повод для беспокойства этим утром. - Ты самая удивительная женщина на свете, знаешь? - Серхио, - она с облегчением смеётся, хороня на мгновение лицо, чтобы он не заметил её дрожащих губ, в изгибе его плеча, - мы и это уже проходили. - Я помню. Он осторожно опускает голову, утыкаясь подбородком в её затылок, и прикрывает глаза, просто наслаждаясь мгновением. Ракель знает, что сегодня её ждёт ещё сотня дел, которыми бы стоило заняться уже давным давно. Но все они становятся тем, что легко может подождать - если нужно вечность, несмотря на всю свою кажущуюся неотложность, стоит лишь ему нерешительно спросить: - Ты побудешь ещё со мной? - Конечно. Я прямо здесь и никуда не уйду. - Спасибо. Расскажешь тогда о том, что успела придумать? Ракель хмыкает ему в плечо, не в силах удержать улыбки. Что бы ни было, как бы он себя ни чувствовал, Профессор всё-таки успевает заметить следы её приготовлений... Интересно, что это было: следы клея в волосах или порезы на пальцах? - Конечно. Но не раньше, чем ты расскажешь мне, наконец, как тебя подстрелили? Полиция ведь нашла пустой ангар. Серхио кривится и тяжело переглатывает, когда плечо пронзает резкой болью из-за рефлекторной попытки поправить на переносице очки, которых нет, пострадавшей рукой. Коротко выдыхает, силясь удержать стон: - Токио. Приподняв лицо, Ракель выразительно выгибает брови, с трудом удерживаясь от незамедлительной реакции на очередное его проявление нервозности, явно ожидая более детальных пояснений. Но Серхио молчит какое-то время, восстанавливая в памяти картину событий последних дней и подбирая слова. - Всё началось из-за Берлина. То, что он был моим братом и я это скрывал, перечеркнуло все мною же установленные правила, и когда команда узнала об этом, то, после всего пережитого, среагировала слишком .. эмоционально. А после свою роль сыграли ещё и слова Хельсинки, что слишком многое услышал от родственников в ангаре. - Слова о?.. - Тебе. Боюсь, что в какой-то момент, погружённый в своё горе, я упустил из виду, что они прошли точку невозврата, убедившись в моём предательстве, и вместо того, чтобы успокоить Токио, невовремя огрызнулся... Так что, по сути, это была простая самозащита, пусть и в её фирменном стиле. - К чёрту любые оправдания в адрес Токио! У этой женщины, что, совсем нет мозгов?! В одно мгновение на лице Ракель отражаются, сменяя друг друга, недоумение, испуг, тревога и неприкрытый гнев, который она с трудом подавляет. Умолкая на полслове она отстраняется от Серхио, силясь справиться с ураганом эмоций, бушующих внутри. - Но почему ты всё же не ушёл вместе с ними? Такая рана не была бы помехой, при должном и своевременно уходе она точно не смертельна. - Портовая охрана услышала выстрел и нужно было, чтобы кто-то увёл их за собой. И быстро. Иначе капитан, что должен был вывезти нас на первом судне из Мадрида, вышел бы в море один. И смерть моего брата ради плана, что всё равно закончился провалом, стала бы совершенно напрасной. - И ты решил разобраться со всем сам? Один? - Да. В тот момент это казалось разумным - охранники бы предсказуемее среагировали на одинокого парня в крови и с пистолетом, чем на членов банды грабителей-миллиардеров, что столько дней мелькали по национальному ТВ. Нейтрализовать же их, пока остальные садились в лодку, не составило труда, даже с раненной рукой - адреналина в крови было в достаточном количестве, чтобы игнорировать боль. - Ты сумасшедший. Все вы, ты знаешь? Серхио лишь горько хмыкает, поджимая губы в ответ на эту ремарку, и буравя взглядом стену напротив. Стараясь по привычке эмоционально отстраниться, пока не сможет совладать с чувствами, что порождают внутри него эти расспросы. Не скажешь же прямо, не выглядя при этом полным идиотом, вновь напрашивающимся на пощёчину, что мысль о невозможности так сразу оставить её в прошлом - за тысячи миль, также поспособствовала выбору этого решения. Серхио прекрасно сознаёт, что слова его прозвучали бы жестоко и глупо, не смотря на свою беззащитную искренность. Он не знает когда и как правильно говорить о любви и её проявлениях, не ощущая ничего подобного никогда прежде, но почему-то уверен, что сейчас точно не лучший момент. И потому поспешно переводит тему. - Ты выглядишь очень уставшей. Что-то случилось, пока я был не в себе? Я что-то наговорил?.. - Ты был не особенно многословен, не волнуйся, - Ракель запинается, не до конца уверенная, стоит ли поднимать эту тему сейчас, когда он ещё слишком слаб и не стабилен эмоционально, но всё-таки продолжает, раз уж Серхио сам упомянул о Берлине ранее. - И в основном говорил о своём брате. Мне правда жаль, что всё для него закончилось именно так, Серхио. - Я знаю. Андреас .. он был единственным близким человеком в моей жизни. Единственным, ради чего стоило бы жить. И, знаешь.. я ведь всё слышал, - он вдруг закашливается, давясь резко подступающими к горлу слезами напополам с горьким смехом, прорывающимся сквозь выстраиваемый им заслон. Рывком приподнимается, выпуская её руку из захвата и напрочь игнорируя вспышку боли в плече, пулемётной очередью выдавая откровения, что так долго копились в нём. - Я слушал в прямом эфире как расстреливают моего брата, который лишь хотел дать нам возможность уйти, чтобы мой чёртов план не полетел ко всем чертям окончательно! Просто слушал. И ничего не предпринял. - Серхио... - И я знаю, что по твоему мнению он заслужил это. Все так думают. Но и я не меньше. - Серхио. - Нет. Послушай. Это я, я решил воплощать в жизнь этот план, я всё устроил. Вся ответственность только на мне. И было бы лучше - было бы справедливо, если бы я оказался на его месте. - Серхио! Нет. Не говори, даже не думай подобным образом. Ракель решительно опускает руки ему на щёки, вынуждая смотреть на неё, не отводя слезящихся глаз. - Это не так, и ты сам прекрасно знаешь это. Иначе бы ты пришел не сюда, а сдался. Или позволил бы себе истечь кровью где-то на задворках Мадрида. Но ты выбрал другой путь, потому что знаешь, что Берлин поступил так в первую очередь ради тебя, а не твоего плана. И что он не был единственным. Больше нет. Ведь ты же знаешь, что был прав - я тоже это чувствую. Так сильно, что порой это грозит сокрушить меня. Но я тоже это чувствую - я влюбилась в тебя, Серхио. И мы выкарабкаемся из этого - вместе. В тебе же сейчас говорит боль и слабость, и это нормально. Я лишь прошу не поддаваться им, потому что завтра будет легче. Я обещаю. Однако Серхио смотрит на неё, словно не видя, и Ракель предпринимает единственное, что приходит в голову, чтобы вернуть его из той ямы, что он сейчас активно роет в собственной голове. Полностью сократив расстояние между ними касается своими губами его пересохших, растрескавшихся губ, что совсем не отвечают на её ласку.