Все твои раны

Планировать подобное после всего, что он узнал о ней ещё на предварительном этапе подготовки? После всего, что было между ними после? Молчать до последнего, до необходимого ему момента, после всей этой лжи... Ракель с трудом втискивает воздух в лёгкие, отказывающиеся распознавать привычные команды тела. Её дом не назвать роскошным. Однако ей кажется что по коридору, длина которого не более нескольких метров, она, шатаясь, бредёт часами. Едва переставляя ноги и натыкаясь на все возможные препятствия, словно тяжело раненная или ослепшая от слёз. Лишившись в один миг последней опоры, позволяющей чувствовать себя сильной, Ракель неудержимо хочется выть: оказаться на пустынном берегу и кричать, кричать во всю мощь лёгких. Выпустить из груди всё разрастающийся склизкий комок, не дающий продохнуть. Быть может вслед за криком придут слёзы, придёт горечь - облегчение, пусть и на краткое мгновение. Вот только Ракель не может себе этого позволить. Журналисты уже на своих местах, теснятся подле ворот. Да и Мариви внизу бренчит посудой, кричит что-то о скором завтраке. Ещё какую-то невинную домашнюю ерунду. И Ракель замирает подле приоткрытой двери, переводя дыхание. Натужная лёгкость в голосе, бессодержательный ответ лишь ради спокойствия матери. Фальшивая до основания улыбка - по старой привычке. От которой её тут же мутит, скручивая, как при приступе аппендицита. Метнувшись в ванную Ракель сгибается над унитазом, со стоном прощаясь с жалкими крохами желудочного сока - единственным его содержимым. Но её всё рвёт и рвёт, сотрясая вереницей пустых судорожных спазмов. Лишь значительное время спустя Ракель, захлопнув крышку, обессиленно утыкается лицом в белый пластик, давясь судорожными всхлипами и икотой. Больше всего в этот миг нуждаясь, чтобы на смену отрезвляющей прохладе пластика и кафеля на полу пришло утешающее тепло нежных рук.. Серхио. Чтобы его признание оказалось дурным кошмаром, глупой ложью! Да вот только этому не бывать, она видела искренность в его глазах и знает, что Серхио не лжёт. Как бы ни было сомнительно теперь полагаться на собственное суждение. От этого ещё больнее и Ракель приглушённо воет, впиваясь зубами в собственное запястье, чтобы заглушить звук. На её коже всё ещё ощутимы его прикосновения и, сразу после того, как удается окончательно совладать с бунтующим желудком, Ракель поспешно стягивает с себя одежду. Встаёт под душ обжигающий упругими струями. Но она и не думает убавлять температуры. И всё трёт и трёт и без того раскрасневшуюся кожу, словно пытаясь снять её с себя. Она не желает более чувствовать его прикосновений, не хочет помнить своей реакции на них. Она не может помнить всего этого, если хочет сохранить рассудок. Протяжно застонав, Ракель изо всех сил бьёт ладонями о боковую стенку кабинки - снова и снова, чтобы дать хоть какой-то выход эмоциям. Прерывисто дышит, подставляя плотно сомкнутые веки струям. Несмотря на чрезмерно высокую температуру воды всё тело прошибает ознобом, словно разрядами тока. Её доверие предали - снова. Втоптали в грязь. Все прошлые удары, вся боль, весь обжигающий стыд, что ей пришлось пережить, наваливаются разом, вынуждая мучительно переживать момент за моментом. То, что сделал Серхио, куда хуже, чем удары Альберто - тот, хотя бы, перестал скрывать от неё свою истинную личину после первых же ударов, пришедших на смену моральным унижениям, словно осознав, что в этом нет больше необходимости. Страх рано или поздно станет привычным, переломы - срастутся, а шрамы сгладятся под воздействием времени. Даже кошмары рано или поздно перестанут омрачать её ночи. Но эта тупая, давящая боль в жалких ошмётках на месте сердца... Ракель не уверена, что она хоть когда-нибудь утихнет. И сейчас ей столь отчаянно хочется ворваться в собственную спальню, застав и его врасплох, чтобы выплеснуть всю свою ярость. Всю боль. Всю свою правду. Но больше всего Ракель убивает то, что какая-то часть её, не смотря на всё сказанное и очевидное, хочет вернуться в проклятую комнату лишь затем, чтобы умолять Серхио солгать о том, что всё это дикая шутка. Мысль о том, что ещё немного и она действительно больше никогда его не увидит: гниющего до конца своих дней в тюрьме или блуждающего по странам третьего мира, не важно; жжёт раскалённым железом. Она ненавидит его. Она любит его всем своим глупым сердцем. Одновременно. Она уже так зависима от него... Когда Ракель выдаёт Анхелю, спеша отвязаться от не видящего границ напарника, что готова переспать с первым встречным, то совсем не имеет этого в виду. Она не готова. Не сейчас. Ни после этих лет с Альберто. В тех её словах нет ничего кроме порождённого усталостью желания отвязаться и ... ужалить старого партнёра, изводящего её день за днём. В действительности же после пережитого ей на постоянной основе столь сильно нужен рядом кто-то настоящий, искренний, пусть даже слабый по общим стандартам - лишь бы удержаться за его счёт. Лишь бы снова поверить хоть во что-то, в кого-то, кто проявит к ней робкое доверие и доброту без липкого подтекста. Что она моментально клюёт на наживку Профессора, словно рыба перед нерестом. Опираясь плечом о стенку кабинки Ракель медленно опускается на пол, подтягивая колени к груди жестом защиты. Как же мало на самом деле ей было нужно... Они в очередной раз меняют транспорт, преодолевая смешной, крошечный и никем не охраняемый мост, разделяющий Испанию и Португалию, пешим ходом. Но даже это расстояние даётся Серхио с трудом: на бледном лбу проступает испарина, рубашка моментально взмокает от пота, тупая ноющая боль сковывает правый бок. Его беспрестанно тревожимая рана, не смотря на постоянную обработку, воспалена. Ткани по краям раны частично поразил некроз и восстановление теперь уже точно не будет быстрым. Быть может, всё это даже будет стоить ему повреждения нервных волокон, кто знает. Но всё это мало беспокоит Серхио пока боль, не покидающая измученное тело ни на минуту, позволяет ему сохранять сознание. Завершив переговоры с португальскими партнёрами он шумно переводит дыхание. Чуть отойдя в сторону, чтобы передохнуть обессиленно наваливается локтями и лбом на металлическую сетку, окружающую небольшую стоянку, пока его люди производят физический обмен денег на транспорт. День знойный, но, вместо того, чтобы прятаться в тени, местные псы, совершенно бесполезные в части охраны, заливисто лают, неистово радуясь нежданным посетителям, громко переговаривающимся и посмеивающимся. Больше ни звука: нет ни визга сирен, ни шин. Ни намёка на погоню... Серхио рвано выдыхает и прикрывает слезящиеся, отвыкшие от яркого солнечного света глаза. Даже болью рано или поздно наступает пересыщение. И после вспышки в душевой, оставляющей её с рассажеными ладонями, Ракель чувствует лишь отупение - граничащую с абсолютным равнодушием пустоту. Которое, наконец, приносит что-то отдалённо напоминающее облегчение. Даёт возможность подумать. Сер.. Профессор сейчас, по сути, воплощает в жизнь план, который Ракель столь старательно гнала из разума весь первый вечер его пребывания в её доме. Так есть ли нужда ему мешать? По-началу поруганное доверие взывает к мести громче прочего. Провоцирует вызвать отряд бывших коллег лишь бы только заставить его заплатить. Но, когда боль словно включает предохранители, не позволяющие ей взорваться на миллиард крошечных кусочков, Ракель начинает ясно видеть всю глупость подобного решения, для неё самой в первую очередь. Стиснув зубы идёт на торг с самой собою - не впервые, к сожалению. - Когда за тобой придут согласно плана? Зная, как выглядит сейчас, и не желая позволить Серхио унизить её ещё и жалостью, Ракель замирает по другую сторону двери, лишь немного приоткрыв последнюю. - Через пару часов. - Хорошо. Что необходимо для твоей эвакуации? - Ракель... - Заткнись! Что бы их не разделяло Ракель буквально каждой клеткой ощущает жалость, сгустившую воздух. Слышит вину и горечь в его голосе, и это застилает глаза багровой пеленой. Ей не нужно, чтобы он переводил всё это к личному. Она не может этого допустить. И потому, совладав со своей вспышкой очередным отрезвляющим прикосновением к повреждённым рукам, продолжает сквозь зубы: - Дьявол... Просто отвечай на мои вопросы! После мгновения тишины Серхио отзывается: - Нужно, чтобы ты позволила репортёрам войти в дом. Покажи им, словно невзначай, импровизированный тайник под ванной, предварительно сымитировав его грубое вскрытие ради ремонта арматуры - чтобы никто и не подумал об истинной причине. Позволь затоптать все следы и оставить кучу отпечатков. Расскажи обо всех грязных уловках полиции и разведки, продай им с потрохами Альберто - чтобы они захмелели от нежданного везения. Теперь его голос ровен и напрочь лишён эмоций, что, вопреки логике, злит её лишь сильнее. Но Ракель не может позволить себе подать вида. - И тогда на выходе ты сможешь ускользнуть вместе с ослеплённой толпой прямиком на глазах у копов. Но что, если кто-то обнаружит тебя во время этого визита? - Не сможет, если ты и Мариви будете чётко направлять их, куда следует. Я пережду всё это время в комнате Паулы - покажи её лишь мельком, как эпицентр боли для материнского сердца. Ракель морщится при последнем замечании, и Серхио, словно почувствовав это, умолкает, пока она не выдыхает свой вердикт: - Приемлемый риск. Хорошо. Я дам тебе эти пару часов, готовься. Но не смей выходить из этой комнаты или приближаться к моей матери, тебе ясно, Профессор? - Я тебя услышал, Ракель. Так ты не вызвала копов? - Нет. Я не позволю окончательно похоронить мою жизнь в руинах. У тебя два часа, не трать их попусту. Они вырвались из оцепления, это ли не повод для радости? Теперь, казалось бы, можно вздохнуть полной грудью и обратиться мыслями к следующему этапу плана: капитан судна, которому надлежит доставить его из небольшого прибрежного городка к основной части команды, подтвердил сделку и направился по указанным координатам. Однако Серхио это волнует и радует куда меньше, чем следовало бы. И мало для кого это остаётся незамеченным. - Может, мне подружиться с ней? Когда вернусь в Мадрид? Знаешь, вынести всё это в одиночку не будет легко. - Нет. - Да ладно, Профессор! Я же из благих побуждений - я знаю какого это, когда ты один против всего мира, отказывающегося понимать. Так что это может быть действительно хорошей идеей. - Нет, Манила, - Серхио раздражённо поправляет очки на переносице и, оторвавшись от сетки, резко мотает головой, словно желая усилить эффект слов. - Я не просил комментариев или твоего мнения. Ты не должна приближаться к инспектору, знакомиться или, не дай бог, заводить какой-либо контакт. Твоя задача - наблюдение. Ни больше, ни меньше. И, если ты решишь, что сеньоре Мурильо угрожает опасность или ситуация требует моего вмешательства, то лишь сообщишь мне об этом. Не вмешиваясь! Тебе всё понятно? - Да, Профессор. Кристально ясно. - Отлично. Я рад, что мы поняли друг друга. Машина готова? - Давно уже, ждём только тебя. - Хорошо. Дай мне ещё минутку, - отрывисто бросает он, морщась от очередной волны боли из-за слишком резких движений. И уже тихо, себе под нос, добавляет: Познакомиться с ней, уму не постижимо! Словно того, что он познакомился с Ракель и затянул тем самым её и её семью на эти семь кругов ада и без того не достаточно. В дальнейшем он сам сделает всё, чтобы хоть отчасти исправить содеянное. Если это вообще возможно. Перечислит достаточную, но не бросающуюся в глаза, сумму на сберегательный счёт Мариви - деньги, выигранные в лотерею, по всем возможным базам данных. Она действительно всё время покупает билеты, которые не сложно заметить в беспорядочном нагромождении под уголками магнитов на дверце холодильника. Вложит огромные средства в исследовательский проект по изучению болезни Альцгеймера; в поддержку одного из фондов в Испании, помогающего восстановиться жертвам домашнего насилия, куда, после прохождения терапии, устроится на работу Марта Мурильо. Добьётся перевода Анхеля Рубио прочь из Мадрида - с Альберто же Ракель разберётся сама, он более чем уверен в этом... Будь ситуация иной, он бы представил всё планируемое и содеянное в ином ключе - он это умеет. Не позволил бы Ракель без боя ускользнуть из его жизни, что, наконец, обрела смысл, а не жалкое его фанатичное подобие. Доказал бы, что достоин доверия, иным способом. Не люби Серхио её так сильно. Не стань свидетелем позабытых по утру беспомощных слёз, порождённых кошмаром воспоминаний о жизни в постоянном страхе с бывшим мужем. Не перехвати на автоответчике сообщения её адвоката, сообщающего о призрачных шансах добиться опеки над Паулой после представленных в экстренном порядке Альберто доказательств состояния здоровья Мариви. Будь они оба сейчас в какой-нибудь иной ветке бытия... Теперь же всё, что Серхио может и должен - это как можно меньше попадаться ей на глаза. Он не должен ничего улучшать в их дикой, извращённой его же стараниями, ситуации, но не может и ухудшать. И потому искренне, но тщетно, пытается выставить за дверь ванной комнаты предлагающую свою помощь Мариви, что милостью Ракель по-прежнему живёт в блаженном неведение. Когда, спустя практически всё отведённоё Серхио на сборы время, Ракель не застаёт мать на кухне, то не может не признать, что его последние откровения значительно подкосили её. Настолько, что, вопреки разумному, в голове её тут же начинают крутиться самые нелепые предположения, подстёгиваемые иррациональным, неконтролируемым страхом. Животной паникой. Словно Серхио не гениальный вор с этическими принципами, предпочитающий избегать насилия, а серийный маньяк-убийца. И, позднее, застав их обоих о чём-то тихо переговаривающихся в ванной комнате, пока она рвано дышит после головокружительного бега, рука невольно крепче сжимает старенький револьвер отца в кармане. Хотя всё, что она видит: Серхио без малейших сомнений подставляющий Мариви, вооруженной старой опасной отцовской бритвой, открытое горло. - Мы почти закончили, милая. Ещё мгновение и я оставлю вас, чтобы попрощаться. - Не нужно, мы уже всё сказали друг другу, - выдавливает из себя некое подобие улыбки Ракель, мягко приобнимая её за плечи. Да и усмешка Серхио вкупе с воровато отведённым взглядом того не лучше. - Идём, мама. Пора начинать наше шоу. Не впервые, но отчего-то разительно остро именно сегодня в глаза растерянной Мариви, торопливо шагающей по лестнице рядом с дочерью, бросается то, как хрупка и мала её Ракель. Как опустились за последнее время её плечи от тягот всего мира. Как темны глаза, что так ярко прежде вспыхивали задорными искорками при каждом удобном случае. Отголоски воспоминаний, рваные обрывки неудержанных фраз, полупризнания сами собой рождаются в воздухе, что тягуч и вязок: то ли из-за нарастающей жары, пришедшей на смену непогоде, то ли такова по своей природе атмосфера этого проклятого дома, прежде упускаемая из виду ею. Неприкрытая, горестная правда о том, чем был муж Ракель, брак, жизнь в последние годы целом. И собственное неверие, пусть даже порождённое проблемами с памятью, все нарастающей болью отдаются в груди. Словно она вливается в неё из сухих глаз Ракель, сосредоточенно шагающей рядом. Она непривычно хмурая - даже в сравнении с опытом прошлых недель. Неестественно тихая. Быть может это из-за скорого расставания? Нет. Не то. Что-то не то... Мариви вряд ли сможет сформулировать эту мысль чётко, просто чувствует, что причина в ином. И потому, непроизвольно крепче сжимая руку Ракель, щедро изукрашенную ссадинами и синяками, растерянно оглядывается, ища ответов у Серхио, провожающего их долгим, переворачивающим душу взглядом, словно и правда в последний раз. - Профессор! Профессор!! Ракель невольно вздрагивает и резко вскидывает взгляд: растрёпанная рыжеволосая школьница с увесистой стопкой папок в руках спешит нагнать представительного пожилого мужчину, который делает вид, что не слышит её и всё ускоряет шаг. Всего лишь кусочек чужой жизни: ничего не значащий, обыденный, а сердце в груди само собой ускоряется. И Ракель, сокрушённо качая головой, ломает сигарету, зажатую пальцами - не стоит воскрешать старых привычек. После чего опирается обеими руками о металлическую сетку, огораживающую спортивный стадион. Сегодня у Паулы первая игра в сезоне и вскоре она сядет на самом видном месте на трибуне, чтобы её девочка непременно заметила присутствие матери. А пока же её мысли, вспугнутые этим криком, словно птичья стая выстрелом, блуждают где-то далеко. Профессор... Серхио. Навязчивая идея многих месяцев жизни. Её жизнь выровнялась за последний год. Сошли на нет кошмары, затянулись раны, наладились отношения с Паулой, которая прошла все стадии: от недоверчивого отторжения до рыбы-прилипалы, поняв, что мать наконец в полном её распоряжении. Всё упорядочилось: более или менее, и стало... Пресным. Пустым. Блеклым. Фигуру Ракель, которой пришлось прийти на матч прямиком с новой работы, непросто заприметить в непривычном тёмном костюме, временно пришедшем на замену излюбленным цветастым платьям, верным её спутникам в последние месяцы. Но, едва очутившись на поле, Паула тут же отыскивает её взглядом. Бешено машет руками: приветствуя и зазывая на положенное место рядом с Мариви и Мартой, что смеются и шутливо размахивают над головой шарфами в цветах команды Паулы. Ракель широко улыбается и, кивнув им, на мгновение прикрывает глаза, прежде чем окончательно взять себя в руки. Несмотря на то, что она не оставила себе ничего, что могло бы подстегнуть память, даже спустя всё это время лицо Серхио, словно высеченное в сознании рукою Рафаеля, легко встаёт перед внутренним взором. Как будто это и в самом деле была та самая любовь, о которой на протяжении веков заливаются барды и поэты. Без которой каждый день, каждый вздох - мученье, приправленное горечью. Любовь, к непомерности оплаты за которую они оба совершенно не были готовы. И вряд ли когда-либо будут.