Ухмылка судьбы или неожиданно истинные

Глава 22 Поход за истиной и его знаменательные результаты. Дело об одном дознании

Не бойтесь зайти слишком далеко, потому что истина всегда ещё дальше. Марсель Пруст Как ни раскрывай перед кем-либо душу, всегда останется такое, о чем вслух говорить нельзя. Харуки Мураками

Они тряслись в доисторическом транспортном средстве под кодовым названием карета вот уже несколько суток кряду. А хуже всего было то, что сама Шан Цинхуа по какому-то недоразумению и собственному недомыслию примерила на себя роль не то возничего, не то кучера. По правде, бывшая писательница не очень-то понимала разницу между этими двумя понятиями, единственное, что она осознала в полной мере за последние дни — это была собственная неуместная самонадеянность, бравшая исток из непонятно каких источников. Вся эта одиссея началась около шести или семи суток назад. Поскольку примерно в то время заклинательница поспешила обрадовать второго шисюна, главного целителя и вездесущую Ци Цинци (куда уж без неё…), после почти шестнадцатичасового неустанного напряжения мыслей и внимательного штудирования карт континента, донеся снизошедшую до них долгожданную всеми благую весть о приблизительном местонахождении искомого средства спасения. После чего в спешном порядке было обговорено, что в путешествие за Цветком Росы Луны и Солнца отправятся Шан Цинхуа с Шэнь Цинцю: владыка Цинцзин был уполномочен миссией добыть последний необходимый лекарственный компонент, а роль самой Цинхуа была чуть скромнее — ей вменялось в обязанность отыскать и указать точное место произрастания этого растения уже в просторах реального ландшафта или по-простому выполнить роль гида. Ну и оказать какую-никакую поддержку только накануне вышедшему из комы и всё ещё находящемуся не в лучшем состоянии Шэнь Цинцю, как без этого. И как раз тут начались сложности. Ничуть не медля Шэнь Цинцю, как самое заинтересованное лицо, приготовился лететь на мече, дабы как можно быстрее управиться с этим заданием. Его можно было понять, однако вся сложность заключалась в том, что если второй шисюн полетит на своём духовном оружии, то и Шан Цинхуа придётся взять с него пример и передвигаться тем же транспортным средством. Духовные мечи и такого рода мистические «способы передвижения» обладали практически заоблачной скоростью, поэтому никаким иным транспортом было просто не угнаться за этими магическими инструментами. А сама Шан Цинхуа была вовсе не уверена, что способна лететь на полной скорости, что могло выдать подобное приспособление, наперегонки с ветром, преодолев на порядок или два уровень птичьего полёта и без возможности привала до самого местоназначения. Хотя заклинательница уже давно пыталась освоиться с полётом на мече, однако на этом пути она повстречала всевозможные осложнения — от трудности сохранения концентрации в воздухе до внезапно обнаружившегося страха высоты. Пусть она всё-таки научилась непростой премудрости «как применить собственный духовный клинок в качестве перевозки», но преимущественно лишь на сравнительно низкой высоте и с умеренной скоростью, так, чтобы даже при возможном падении не расшибиться насмерть и даже особо не пострадать. А тут явно подразумевался полёт с запредельной скоростью в невообразимой вышине, а Шан Цинхуа к такому подвигу была попросту не готова. Во-первых, её навыки полёта были освоены не на столь превосходном уровне. А упади она с такой высоты, от неё останется одно только жалкое мокрое пятно. Ну а во-вторых, когда летишь чуть ли не в массе облаков в столько-то сот или тысячах метрах от земной поверхности, кроме вышеупомянутого контроля меча, — от которого, словом, ни на миг невозможно отвлечься, если тебе, разумеется, дорога жизнь, — надобно было наложить и поддерживать ещё и заклинание тепла, чтобы не замёрзнуть насмерть. Конечно же, истинные мастера, давно и успешно овладевшие подобным средством передвижения вроде Шэнь Цинцю, проделывали это всё уже автоматически и без особого участия собственного сознательного, однако до подобного мастерства Шан Цинхуа было очень и очень далеко; разница между ними двумя была сравнима с противопоставлением профессионального гонщика и недавно получившего права новичка, что ещё совсем неуверенно чувствует себя у руля, короче, совершенно несопоставима. И вот после долгих уговоров с приведением самых абсурдных доводов, даже на взгляд самой Шан Цинхуа, ей каким-то образом удалось убедить Шэнь Цинцю и всю команду доброжелателей, что лучше всего будет совершить путешествие в карете, а в пылу чувств она ещё и предложила себя в роли кучера, нагло заверив в своих выдающихся способностях на этом поприще и пообещав, что без каких бы то ни было остановок или задержек быстро домчит второго шисюна прямо к упомянутому легендарному цветку. После же стольких дней мучений, она чувствовала себя совершенно измождённой, поскольку занятие возничего для избалованного дитя техногенного мира оказалось практически не по силам. Долгий путь без сна и еды — инедия это, конечно прекрасно, но одним святым духом сыт не будешь, не говоря о том, что Шан Цинхуа к этому странному заклинательскому посту даже не приступала! — на неровных дорогах, оседлав неудобный во всех смыслах транспорт, старясь как-то управиться как с этой махиной, так и упрямой высокомерной скотиной, что была запряжена в неё; все эти подпрыгивания по кочкам, в процессе которых Шан Цинхуа целых три раза чуть не свалилась с козлов, лишь чудом не грохнувшись головой вниз на мостовую, а пару раз и вовсе они с проклятым конём не туда свой груз завозили. После чего приходилось разворачиваться и искать более правильную дорогу. Никто не знает довезла бы Шан Цинхуа своего пассажира до места назначения такими темпами или нет, если бы ей в какой-то момент всех этих мучений не пришла в голову гениальная по простоте мысль. Драконоконь, тащивший карету, был духовным зверем с неким подобием собственного разума, существо с гордым и непримирим нравом, такого не подкормишь сахаром и не подчинишь силой. Но что если поделиться с ним духовной энергией? Как показала практика, это было верным решением, несговорчивая скотина сразу присмирела и с готовностью устремилась вперёд. Теперь наконец заклинательница могла успокоиться, сосредоточившись лишь на кормёжке «средства передвижения», а драконоконь делал всю работу — сам с похвальным рвением тащил карету и сам выбирал правильный путь. И только тогда до Шан Цинхуа дошло, что это дьявольское отродье намеренно усложняло ей прежде жизнь, когда вставало как вкопанное не желая двигаться или когда спешило бежать не по тому пути! И хотя повелительница Аньдин отыскала-таки самостоятельно верный способ поладить с этим чудовищем и вследствие вся эта поездка перестала быть сплошным мучением, однако ближе к концу пути она уже ощущала себя высушенной мумией, ещё немного и сразу в саркофаг можно класть. Шан Цинхуа чувствовала что-то вроде сильной признательности, что карету тащил всего один духовный зверь. Было бы их пусть даже на одного больше и до конца этого похода за мифическим цветочком она точно не дожила… Однако, к её великой удаче, данный вид духовного зверя был силён настолько, чтобы управиться с лёгкостью и в одиночку с тем, с чем в мире смертных с трудом справлялась целая упряжка лошадей, при этом покрывая чудовищные расстояния за ничтожно малое время. Но что странно, теперь когда конь намеренно не чинил препятствия и прекратил демонстрировать свой гонор, не ощущалось ни особой тряски, ни головокружения или иных неудобств (за исключением слабости от растраты духовной энергии) от подобной скорости верхом на какой-то хлипкой колымаге… Да, она была признательна, что небеса её всё же пощадили, однако и с этой нагрузкой бывшая писательница чувствовала себя так, будто если на минутку смежит веки, сможет свободно проспать целое столетие, дабы утолить собственную усталость. И всё же, Шан Цинхуа испытывала смутное подозрение, что она где-то сильно прокололась. Ну не может такого быть, чтобы простые ученики или прислужники пиков кормили собственной духовной энергией этих копытных всю дорогу до места назначения! Должен быть другой, более простой способ, вот только где его взять… И почему только она не подумала о третьей возможности?! Ведь она могла сказать, что летает неважно, от человека с Аньдин это было бы ничуть не удивительно услышать, и напрямую напроситься на меч самого Шэнь Цинцю… Почему только умные мысли приходят в голову с таким опозданием?.. Пока бывшая писательница оплакивала своё горе, Шэнь Цинцю был прогружён в собственные невесёлые мысли. Он настолько был потерян в своих переживаниях и боли, что совершенно не заметил ни все тяготы пути, ни мучения «на своей новой должности» Шан-шимэй. А что касается сна или еды, в отличие от Шан Цинхуа, которая могла позволить себе перехватить лишь кусочек-другой на ходу, ни на миг не отрываясь от своего занятия, дабы не потерять ещё больше времени, чем они уже потеряли по её вине, повелитель Цинцзин попросту не ощущал потребности в них, даже несмотря на то, что он ещё не успел вновь начать поститься после беременности и комы, а всё ещё не пришедшему в норму организму было трудно поддерживать круглосуточное бодрствование. Потерявшийся в своих мыслях, он не чувствовал ни голода, ни жажды, а хотя бы на минутку смежить веки попросту не осмеливался. Так и получилось, хоть эти двое и путешествовали вместе, каждый из них затерялся в мире собственных мыслей и переживаний. В то время как Шан Цинхуа костерила на все лады собственную глупость и подлость нахальной скотины, что обвела её вокруг собственного копыта и воспользовалась её добротой по полной, Шэнь Цинцю думал о своей жизни в целом и новых трудностях в ней в частности. Жизнь заклинателя всегда изобиловала разного рода горестями и другими треволнениями, однако такого ужаса как в тот день ему никогда ещё испытывать не доводилось. Всё в жизни, как выяснилось, познаётся только в сравнении. Шэнь Цинцю раньше казалось, что самыми страшными испытаниями приключившимися в его жизни были потеря Ци-гэ, ужасы дома Цю и жизнь под рукой его первого наставника, а затем его же убийство — самый значительный и непростительный средь его грехов, с чем он так и не сумел примириться, как не смог и простить себя. Он отчего-то, непонятно на каком основании, уверовал, что всё самое худшее в его жизни только позади, потому что хуже ничего уже в принципе случиться не может. А если подобное вопреки всякому здравому смыслу всё же произойдёт, ему не составит слишком уж большого труда это превозмочь. Ведь не осталось ничего такого, с чем ему, Шэнь Цинцю, не под силу было бы совладать. Он справился со своим мучительным прошлым, значит, сумеет справиться и с чем угодно ещё. Он ошибался. Бесконечно и так нелепо заблуждался… Какой же глупый самообман. Неоправданная самоуверенность! Эта вера, эта уверенность, которая зиждилась на непонятно откуда взявшихся неразумных по своему недомыслию умозаключениях, оказалась на деле такой в своей опрометчивости наивной иллюзией… Потому что в тот роковой день его пробуждения все пережитые им трудности, все страдания на пути его жизни — будь то тяжёлое наследие далёкого прошлого или унижения и отвержение прошлого уже не настолько далёкого, — отошли в тень и полностью обесценились в глазах Шэнь Цинцю, в одночасье потеряв всякий смысл или какое-то значение. За тот один короткий, но такой мучительно длинный час, всё его прошлое, все его былые страхи, все ночные кошмары, которые мучили его годами, терпеливо поджидая времени отбытия ко сну — того тёмного часа, когда сгущались ночные тени, а он оставался наедине с самим собой вдали от всего живого, даже спасительной работы, которая имела дурную тенденцию от случая к случаю заканчиваться, — чтобы вгрызаться в него вновь и вновь в стремлении одолеть и окончательно подавить, вот так совершенно внезапно, непредвиденно и самым бесповоротным образом смазались и померкли, поскольку на смену им пришли новые… Новые кошмары, за это малое время налившиеся силой и жизнью, беспримерно яркие и пугающие, но уже основательно успевшие вцепиться ему своими клыками в глотку, проскользнуть под кожу и обосноваться где-то в самом мозгу, ожидая своего часа, чтобы постепенно начать подтачивать и грызть его изнутри. Ещё более грозные страхи, раздиравшие своими острыми когтями его разум и душу… Шэнь Цинцю и не подозревал какой безмятежно спокойной, кто бы мог подумать, была его жизнь до того самого мига, когда он очнулся после снотворного порошка Му Цинфана в тот самый день. Поразительно, но до того самого дня он действительно свято верил, что после всего пережитого им в юности, не осталось ничего такого, с чем он не был бы в состоянии справиться; искренне считал, что нет такой проблемы, которую он не смог бы решить сугубо самостоятельно и собственными силами. Ха, только представьте, какое вопиюще глупое самодовольство!.. А если что и отравляло его существование, так это призраки давно быльём поросшего прошлого, от которых за все те десятки лет ему так и не удалось освободиться, а также все многолетние недопонимания и недоразумения, кои тянулись за ним длинным шлейфом, ставшие причиной прохладцы и даже неприязни в отношении к нему боевых братьев. Случилось так, что последнее странным образом разрешилось незадолго до выпавших на его долю новых потрясений. В результате же всё обернулось тем, что кроме видений и кошмаров прошлого, которым он в своё время не сумел в должной степени дать отпор и так по-глупому позволил травмировать себя, отчего впоследствии страдал большую часть своей жизни, не осталось иных серьёзных проблем или неразрешимых переживаний в его жизни. Только теперь, когда все былые проблемы и травмы потеряли вдруг всякое значение, растворившись в тенях прошлого, Шэнь Цинцю осознал какой мирной и непринуждённой была его жизнь. Ну, по крайней мере, в последнее время, да и если отбросить всякие тревожащие мелочи в отношениях с другими людьми, то и пару последних лет тоже. Он будто наконец сбросил тяжёлый, непосильный в своей необъятности груз, мучавший его многие-многие годы. Однако, разве небеса позволят надолго расслабиться человеку? Вот и в этот раз, даже если Шэнь Цинцю и удалось преодолеть и наконец возобладать над своими прежними страхами, отравляющими ему жизнь на протяжении стольких лет, тем не менее обстоятельства не располагали ни к радости, ни к веселью по этому поводу. Поскольку получилось так, что если все прошлые беспокойства и трудности приказали долго жить, так исключительно затем, дабы уступить место проблемам настоящего. Жизненный путь лишь сменил свой курс и подвёл его к новой вехе страданий, с которыми не сравнилось бы всё дотоле им пережитое в этой юдоли скорби под названием жизнь. Однако больше всего Шэнь Цинцю мучило осознание того, что именно он, а не кто-то другой, в ответе за всё случившееся с его детьми. Страх и тревога зародившиеся в груди заклинателя в тот чёрный день, успели уже полностью взять его в оборот, прочно обосновавшись в его сердце и во всём существе, никакими средствами уже неспособные быть вытравленными оттуда. Он знал, что это новое внутреннее паническое чувство, которое он и в бодрствующем состоянии с трудом подавлял, во время сна возьмёт его в полный оборот, чтобы навеять самые ужасные, самые кошмарные образы, с которыми ничто иное в этом мире никогда не смогло бы сравниться. Именно поэтому Шэнь Цинцю не находил в себе сил рискнуть и смежить ненадолго веки: он боялся, что эта его и без того кошмарная реальность дополненная и изуродованная кривыми и изломанными тенями мира сновидений будет представлена в совсем уж безнадёжных и мрачных тонах (как будто им каким-либо образом не хватало мрака или безнадёжности уже сейчас…), а это в свою очередь может его сломить или ментально ослабить. Он не мог себе этого позволить. Только не сейчас. Ведь именно в этот миг он нужен своим детям как никогда. Он попросту не мог позволить себе такой роскоши, как какую угодно слабость в данной ситуации. Напротив, он должен быть таким собранным и сильным как никогда прежде. И никак иначе. Однако даже в этот момент и в бодрствующем состоянии перед внутренним взором Шэнь Цинцю, словно кошмар наяву, с раздирающей душу пронзительностью мелькали беспросветные картинки будущего одна за другой: Они достигли конечной цели путешествия, но Цветка Росы Луны и Солнца на месте не оказалось. Кто-то выкопал саженцы раньше них; Они сумели добыть растение, но к тому времени, когда они возвратятся обратно, Сяо Хуаньхуаня уже не будет в этом мире; Кто-то прознал про демоническую природу одного из детей и когда Шэнь Цинцю вернётся в секту, ни одного из его детей уже не будет там… Только их мёртвые тела. Даже если в этот раз всё обойдётся и ни один из этих страхов не воплотится в жизнь, всегда же существует следующий раз… И как с этим осознанием вообще можно дальше жить?! Шэнь Цинцю и рад был хотя бы на время выкинуть все эти мысли из головы и немного разгрузить голову, однако как вообще возможно это сделать, когда ты с полной ясностью понимаешь собственную ситуацию и это не просто беспочвенные, глупые страхи, а неоспоримая реальность, которая может в любой момент времени ворваться в твою и так уже перевернувшуюся вверх тормашками жизнь и ещё больше всё поломать. Сломать насколько, что уже нечего будет чинить… Да и некому, если честно. Шэнь Цинцю вовсе не был уверен, что подобный поворот событий он сумеет как-то пережить. Даже для него это слишком. Есть предел и у его собственной прочности и стремлению к жизни. Если его шестеро маленьких «бед» встретят свой конец при таких реалиях, ему уже незачем будет задерживаться здесь, в этом беспощадном мире и этой бессмысленной жизни. Даже если другие заклинатели самолично не казнят его за предательство человечества и осквернение светлой обители заклинателей рождением и укрыванием там демонов, он сам последует за ними… За своими детьми. Кто бы мог подумать, что даже его потомки будут обречены разделить с Шэнь Цинцю его недобрую участь. Они не родились счастливчиками, оно и понятно, если вспомнить, кто числится их матерью. Создавалось впечатление, что во время вынашивания Шэнь Цинцю основательно заразил их как какой-то жуткой скверной собственным паршивым уделом. И дело было не только в четвёртом сыне или А-Хуане, проблема с которым стояла острее всего и требовала немедленного разрешения. Старшие трое были ничуть не более везучими. Второй мальчик и третья девочка, хоть и казались в настоящее время в безопасности и секрет их происхождения надёжно спрятан, однако правда могла выйти наружу в любое мгновение. Опять же, слова Му Цинфана про могучее демоническое давление извне… Они не были просто словами, сам Шэнь Цинцю своими глазами видел момент срывания печати с некоего демона подобным давлением, подоспев только в последний момент… Ло Бинхэ тогда был уже практически взрослым мужчиной, однако они не застрахованы от того, чтобы с детьми это случилось раньше. Значительно раньше… Всего ещё одно вторжение демонов и учитывая «скверну», доставшуюся малышам от своей А-Нян, этого вполне может оказаться достаточно. А что же самый проблемный из детей, варианты будущего в главной роли с которым Шэнь Цинцю пугали больше всего? Им был Шэншэн и никто иной… С первого взгляда он казался тем ещё баловнем судьбы, легендарное существо, которому суждено превзойти сами небеса. А на деле попробуй-ка дожить до этого момента… Шансы-то ой как невелики. Му Цинфан предупреждал, что печать на старшем сыне не продержится долго и он в любой миг может самопроизвольно сорвать его сам, ничуть не нуждаясь в каких-то сторонних давлениях силы. Возможно, это случится даже раньше, чем ожидалось. Гораздо раньше обещанных десяти лет… И что тогда? Шэнь Цинцю вовсе не уверен, что его старшенькому повезёт настолько, чтобы это случилось вдали от чужих глаз, а под ногами так сказочно вовремя в качестве спасения развезлась Бесконечная Бездна, укрывая от любой внешней опасности со стороны праведных культиваторов и дав шанс выжить там, где, казалось, это было и вовсе невозможно. Такое чудо могло произойти только с одним человеком из известных владыке Цинцзин и им являлся Ло Бинхэ… Этот зверёныш всегда был слишком, ненормально, нечеловечески везучим. Впрочем, чего не скажешь о детях Шэнь Цинцю… Чего уж заходить в такие дебри, когда старший ребёнок до сих пор не запечатан и вообще неизвестно, а удастся ли это удачно провернуть… Если всё так и останется, с ростом ребёнка и его тёмной энергии скрывать дальше правду станет невозможным. Но даже если запечатывание состоится, то в чуть более далёком будущем, когда будет сорвана печать всё едино оно приведёт к одному и тому же результату. Это всё просто вопрос времени. Все остальные проблемы ещё можно было решить, если сильно постараться, но вот данный вопрос представал в глазах Шэнь Цинцю просто нерешаемой задачей. Выхода из создавшегося положения же, как будто не существовало, во всяком случае, владыка Цинцзин его не видел… Его старшего сына и всех остальных детей вместе с ним могли спасти либо Бесконечная Бездна, либо опытный демонический наставник. Это было просто безнадёжно. В первом случае было замешано слишком много факторов, требующих просто феноменального небесного заступничества, ну или знакомого высшего демона (вот только где его взять), что согласится протянуть руку помощи (уже от одного предположения смешно) и услужливо открыть проход в бездну (причём, выгадав определённый момент, когда Шэншэн станет настолько взрослым, насколько ему позволит собственное наследие, но раньше чем несуществующая пока что печать полностью спадёт), а во втором… Это тоже было ничуть не более правдоподобным вариантом. Ни в ближайшем, ни в чуть отдалённом будущем, по-видимому, их маленькую семью не ждало ничего хорошего… Именно поэтому Шэнь Цинцю дал старшему ребёнку имя Юншэн. Что значит — вечно живущий, бессмертный. Это было пожелание ему долгой жизни, пожелание достаточного благословения, чтобы он прожил как можно больше. Шэнь Цинцю от всего сердца желал, чтобы старший сын прожил как можно дольше, чтобы его младшие братья и сёстры тоже продолжали жить в этом мире вместе с ним. Ведь именно от старшего ребёнка зависело слишком многое, ибо он был самой страшной из опасностей. Он и тесно повязанный с ним ещё в утробе А-Хуань. И если эти двое смогут безопасно жить, не раскрыв невольно их общую тайну, тогда велик шанс, что и у остальных детей всё сложится лучшим, насколько это возможно, образом. Так и получилось, что единственным везучим ребёнком среди всех шестерых была самая младшая девочка. Её удача была такой всеобъемлющей и безбрежной, что Шэнь Цинцю иногда казалось, что даже если события примут самый худший и немилосердный поворот, она сможет пережить любую опасность даже в этом случае. Троих небесных демонов вряд ли кто пожалеет и даже двух мальчиков-омег, скорее всего, не пощадят, они ведь не более, чем два жалких инвалида в глазах общества, но вот эта младшая дочь… Необычная девочка-омега с древним наследием, партнёр самого царя зверей, та, которой ещё до рождения коснулся счастливый случай, она сможет выжить там, где другие не смогли бы… Конечно, это было то качество, которое она никогда не смогла бы унаследовать от Шэнь Цинцю. А скорее — от Ло Бинхэ… Она обладала тем же поразительным уровнем удачи, что и он… её отец. Вся короткая жизнь ребёнка это подтверждала. Повелитель Цинцзин никогда не думал, что когда-нибудь обрадуется какой-то общей черте между его последним учеником и одним из своих детей, однако жизнь иногда более непредсказуема, чем можно было бы предположить… А как следствие эта девочка была истинным утешением Шэнь Цинцю. Он лелеял надежду, что она сумеет каким-то образом повернуть и жизни собственных братьев с сестрой к лучшему. Он мог только надеяться на долгую жизнь старшего ребёнка и удачу младшего, чтобы все дети жили мирно. На что ещё он мог рассчитывать?.. В своём отчаянном положении иногда Шэнь Цинцю так и подмывало взять и обратиться в ведомство, занимающееся пропавшими омегами, вспоминая прощальные слова Янь Ляньтина. Возможно, они смогли бы помочь ему и его детям, ну или по крайней мере предоставить свою защиту хоть детям-омегам. Но потом по здравом размышлении он сам же отказывался от этой идеи снова и снова. Ведь это были совсем незнакомые люди, мужчина ничего о них не знал! В принципе было неизвестно можно ли им вообще верить. На собственном опыте это выяснять же слишком безрассудно и уж точно не в положении Шэнь Цинцю возможно позволить себе такой неоправданный риск. Он не уверен в будущем проживая в родной секте и под боком не кого-то, а собственных боевых братьев, так как же можно просто взять и поверить сущим незнакомцам. Да, их слова были приятными и обнадёживающими, но кто знает каково бы было их реальное отношение. Особенно, если бы узнали тайну его детей… Сейчас, когда он покинул секту и оставил там этот проблемный кошачий выводок, у Шэнь Цинцю просто душа была не на месте. С каждым мигом его волнение лишь нарастало. С другой же стороны, он просто никому и ничему не позволил бы вырвать у себя шанс принять хоть какое-нибудь участие в спасении собственного ребёнка. Даже Ци-шимэй он на этот раз не позволил слишком упрямиться в этом вопросе, после долгих споров всё же настояв на своём и сам отправившись в путь… Шэнь Цинцю большими пальцами рук потёр свои воспалённые и покрасневшие от недосыпа глаза, после чего отодвинул в сторону плотную парчовую занавесь, отделяющую пассажирское сиденье от козлов, и тихо произнёс, прежде чем вернуться обратно на своё место: — Шимэй, останови карету, нам с тобой нужно поговорить. Приподняв слегка складным веером шторку прикрывающую окно экипажа и выглянув наружу, заклинатель углядел одни только унылые пустоши, однако стоило чуть приглядеться, можно было заметить с южной стороны тесно стоящие деревья, там явно начинались лесные угодья, а вернее, конечный пункт их назначения — лес Байлу, а вот с северо-востока виднелось уже местность болотистая. Что ж, это просто идеальное место для откровенного разговора. Здесь не было ни единой живой души, дабы подслушать, а если вдруг объявится какой-то случайный путник, то на этом ровном и практически пустом от растительности поле его легко будет без труда заметить ещё издалека. — Шисюн, о чём ты хотел поговорить? — Шан Цинхуа устало плюхнулась на сидение напротив Шэнь Цинцю, достала из мешочка цянькунь булочки баоцзы и, впившись в первую из них с аппетитом зубами, вопросила: — Ты ведь не против, если я заодно перекушу? Она заозарилась по сторонам в поисках чайного набора, но увидев, что сервиз не распакован, оставила эту затею и вновь повернулась лицом к второму шисюну. — Ешь, — только и сказал Шэнь Цинцю, вновь отвернувшись к окну. — Так каков же предмет разговора? — поинтересовалась Шан Цинхуа с набитым ртом. — Это подождёт, — отрезал повелитель Цинцзин, не поворачиваясь. — Это наверняка что-то важное, — пробубнила владычица Аньдин, с трудом прожевав огромный кусок теста и примериваясь ко второй булочке. — Шисюн не позвал бы эту шимэй без дела. Не гоже повозке стоять, когда мы в спешке… — Просто ешь, — повелитель Цинцзин выразительно и как-то косо стрельнул глазом в свою шимэй, и на этот раз Шан Цинхуа посчитала за лучшее заткнуться и усерднее работать челюстями, как её и просили. По-быстрому доев вторую булочку и с сожалением отложив третью, бывшая писательница насколько сумела элегантно вытерла руки и рот шёлковым платком, приготовившись внимать: — Всё, я уже наелась. Цинцю-шисюн, эта шимэй вся внимание. — Прекрасно, — пробурчал почти что себе под нос Шэнь Цинцю, разворачиваясь, чтобы держать свою визави в поле зрения, под неусыпным до конца этого разговора наблюдением. После чего без обиняков спросил или скорее, потребовал ответа: — Кто ты? Изначально Шэнь Цинцю намеревался понаблюдать за Шан Цинхуа в тайне, однако эта поездка несколько изменила его планы. Поскольку, когда ещё они сумеют откровенно поговорить без лишних свидетелей или иных мешающих факторов, если не в этот раз? Поэтому он решил воспользоваться так удачно подвернувшимся случаем и прямо допросить эту шимэй здесь и сейчас. Откровенно говоря, было бы правильнее отложить немного эти выяснения личности шимэй, ведь, как последняя правильно заметила, они были в спешке, да ещё какой… Но как раз именно в этом всё дело. Шэнь Цинцю не желал затрагивать данную тему лишь после завершения этой жизненно необходимой миссии и важнейшего для него самого предприятия. Поскольку это выглядело бы так, словно он заведомо слепо использует шимэй с далеко идущими не самыми благородными планами на её счёт. Подобного же не позволяло ему его понимание порядочности, чувство собственного достоинства и прежде всего, та искренность в отношениях, которая с некоторых пор образовалась между ними двумя. По этой простой причине у него не было иного выбора — вернее, он не позволил себе оставить саму возможность на этот иной выбор, — кроме как затеять данный нелёгкий для них обоих разговор до достижения конечного пункта их назначения. Быть может, ему не следовало так поступать и более того, это вряд ли было правильно и сколько-нибудь оправданно столь по-глупому отяготить и без того почти безнадёжное дело дополнительными факторами риска, самолично отсрочив избавление от мук Сяо Хуаньхуаня, однако Шэнь Цинцю не видел иного пути. Он не мог так обойтись с той, что стала близким, родным ему человеком… Касательно же того, что будет, если все его сомнения окажутся не просто небеспочвенными, а полностью оправдаются… Он не смел и подумать об этом. Но ещё меньше ему хотелось думать о том, как отреагирует разоблачённая девушка, которая вообще-то, как результат, свободно может отказать ему в дальнейшей помощи, отомстив подобным образом. Что совсем не исключено. Однако Шэнь Цинцю уже принял решение, а от своего решения он никогда не отступался… А посему оставалось надеяться на лучший исход и добрую волю Шан Цинхуа. Да уж, положиться на чужую добропорядочность, разве можно придумать что-нибудь наивнее и глупее? Подобным идиотизмом Шэнь Цинцю даже в пору детства не страдал. Тем не менее в глубине души и впервые в жизни он захотел дать шанс тем узам, что связали его со своей боевой семьёй, возложив на них наконец, спустя столько лет, некоторую надежду… Раньше он ни за что не осмелился бы на такое, даже смешно было лишь подумать о подобном, но в этот момент ему так хотелось верить, что Шан Цинхуа ответит искренностью на его искренность. Хах, а ведь он подозревает этого человека в том, что никакая она вовсе не часть боевого братства… Подумать только, какую глупость он совершает. На какое безумие идёт ради, быть может, какой-то подсадной утки, для, возможно, совсем чужого человека… Который мог лишь притворяться близким и родным. Но назад дороги, увы, уже нет… Он сам по собственной дурости и вдруг откуда ни возьмись проснувшейся детской наивности перекрыл её себе. Однако вспомнив так отличавшие шимэй безыскусность реакций и открытость поведения, в нём снова затеплилась искорка надежды. Нет, это всё никак нет может быть ложью! Все эти чистосердечные побуждения, а в особенности практически отсутствующие навыки лицедейства и непосредственность в поступках никоим образом не могут быть фальшью. Это попросту не может оказаться всего лишь притворством. А ежели это всё искусный обман, то данная особа тогда самый двуличный человек в мире! И с самыми несравненными актёрскими данными заодно… — О чём это ты, шисюн? — с недоумением перевела на него взгляд Шан Цинхуа, пока ещё не осознав откуда внезапно задул ветер. После чего продолжила уже с искренней заботой: — Это же я твоя Шан-шимэй. Кажется, от недосыпа у тебя в глазах уже меркнет и сознание мутится… Говорил же Му-шиди, что тебе необходим ежедневный отдых, ведь ты ещё не оправился, а ты глаз не сомкнул за все эти дни. Думаешь, я не знаю? И даже крошки в рот не взял. Ты совсем загонишь себя такими темпами. А когда мы вернёмся в секту, Му-шиди нас за это по полной отчитает, помяни моё сло… — По-моему, я довольно ясно выразился, — перебил её заклинатель на полуслове. — Никакая ты не Шан Цинхуа, ведь так? Где настоящий владыка Аньдин, что ты с ним сделала? — Я не понимаю о чём ты говоришь… — слабо промямлила бывшая писательница, чувствуя, что начинает покрываться аж мертвенной бледностью. Шэнь Цинцю оценил как потерянное выражение, так и лишившийся красок цвет лица собеседницы и окончательно уверился в печальную правоту собственных сомнений на её счёт. — Хватит лгать, — Шэнь Цинцю буквально впился глазами в лицо этой ши… женщины. — Я даю тебе шанс объясниться, лучше не упусти его. — Шанс — это хор-рошо, очень хо-рошо, — лихорадочно забормотала Шан Цинхуа, неосознанно от волнения начав заикаться. А чуть погодя более осмысленно и с какой-то затаённой мольбой спросила: — Прошу Цинцю-шисюна пояснить, в чём причина твоей недоверчивости? Почему ты сомневаешься в своей шимэй? — Очень хорошо, — молвил Шэнь Цинцю, хмыкнув. — Что ж, я поясню. Вся эта история со сменой пола и отчасти характера шимэй была с самого начала довольно подозрительной. Как и эти странные высказывания и бессмысленные слова, которые то и дело слетают с её уст в ходе разговора… Однако это всё не единственная причина и даже не главная. Шимэй не умеет или не считает нужным держать лицо, потому она не подозревает сколько раз невольно выдала себя сама. Прежде всего тем, что она всегда проявляет странную осведомлённость там, где этого попросту не может быть. Например, касательно прошлого этого Шэня и даже лидера секты. О мадам Цзян. Да что далеко ходить, достаточно вспомнить предмет поиска нашей миссии… Слушая Шэнь Цинцю, почти уже обличенная самозванка скорбно понурила голову. Похоже, это конец. В этот раз ей точно не выкрутиться… Бежать, к сожалению, бесполезно. Может, упасть Шэнь Цинцю в ноги и молить о прощении? В честь их прошлых отношений, вдруг он пощадит её и не отдаст на расправу другим горным лордам? Если заклинать его их общей дружбой… Или поздно, и он уже изъял её из списка друзей?.. — …не пытайся увиливать, — продолжал повелитель Цинцзин свою обличительную речь, приправленную веским требованием обвиняемому взять слово, и обозначить собственную позицию, желательно, предоставив убедительное обоснование. — Шимэй лучше объясниться, пока ещё есть такая возможность… Шэнь Цинцю явно даёт ей шанс… Возможно, ещё удастся обернуть ситуацию в свою пользу и вновь заручиться его поддержкой. Вернуть его доверие и хорошее отношение. Надо только снова придумать какую-то правдоподобную в реалиях мира сянься ложь! Ну не может же она сказать, что бесстыдно ограбила тело оригинала, правда же? И не остановившись на этом, ещё и его прижизненные владения к рукам прибрала. После такого откровения её по головке точно не погладят. Да и чего доброго, Шэнь Цинцю решит, что она какой-то опасный демонический практик, который подло скрывается в их секте, с определёнными нехорошими планами, как без этого… Выхода нет. Придётся рискнуть. — Цинцю-шисюн, эта шимэй правда Шан Цинхуа, она не врёт, — начинающая великая мошенница проникновенно посмотрела в глаза второму шисюну и в порыве вдохновения принялась вещать. — Просто в какой-то момент она обрела способность предсказывать как будущее, так и прошлое благодаря счастливому случаю. Ментально обозревать как наш, так и иные миры. Эта шимэй — провидица! Вот в чём всё дело. А ты уже подумал всякое… Это было откровенная чушь. Но во вселенной сянься практически ничто не является невозможным! Поэтому Шан Цинхуа не видела проблемы в том, почему бы жителю этого мистического мира, где ещё и не такое возможно, не поверить ей. Ну хотя бы чуть-чуть и до следующего раза… Шэнь Цинцю в ответ лишь лениво и как-то демонстративно поаплодировал, похлопав её вранью раз-другой. — Великолепно, просто великолепно! — Эти прекрасные глаза феникса насмешливо прищурились. — Шимэй, если уж врёшь, то делай это хоть немного убедительно. Какие прорицатели? Ты ничего не спутала? Быть может, какие-то небожители или иные представители высших сфер и обладают подобными способностями, однако в нашем нижнем мире ничего даже отдалённо похожего попросту не существует. Она облажалась… Ей следовало знать лучше. Шэнь Цинцю — это Шэнь Цинцю, ни больше и ни меньше. Кто-то другой может и клюнул бы на её слова, а вот он так просто ни во что не поверит… Однако ложь можно дополнить более убедительными деталями! — Цинцю-шисюн, совершенно прав, — расцвела в улыбке некая подозрительная личность. — Однако эта шимэй не зря говорила о счастливом случае. Её нашёл наставник из прошлой жизни, который случилось так, что оказался небожителем. И в тот момент с памяти этой Цинхуа будто пелена спала, она вспомнила, что в той жизни и сама являлась небожительницей, но, увы и ах, была лишена памяти и сослана в царство смертных за некую провинность. И всё же после встречи с Шифу память шимэй частично восстановилась, как и вернулись некоторые старые способности! Эта шимэй может доказать свои слова и сделать некое прорицание… — Не трудись, шимэй, — улыбнулся одними уголками губ повелитель Цинцзин. — Так это недопонимание разрешилось? — взволнованно вопросила самопровозглашенная небожительница. — Мы с шисюном восстановили наши добрые отношения и былое доверие? В ответ Шэнь Цинцю лишь изящным жестом указал себе на лоб: — Шимэй, внимательно посмотри мне в лицо, там где-то в районе лба должны быть видны, выгравированные на тонком теле и отобразившиеся на физическом, слова — «наивный простак». Как и просили, бывшая писательница быстро, но внимательно окинула взглядом высокий нефритово-белый лоб Шэнь Цинцю без единого пятнышка, после чего слегка потупилась в смятении или лучше сказать, под влиянием вновь подступающей волны паники. — Нет там ничего подобного, — замявшись и смущённо теребя наручи, неловко пробормотала Шан Цинхуа. У неё опять такое чувство, словно она дала маху… — Нет? Странно. Приглядись-ка получше, — настойчиво посоветовал Шэнь Цинцю. — Может, тогда получше разглядишь и наконец разберёшь написанное. — Цинцю-шисюн, твой лоб абсолютно чист, там правда нет никакой надписи или каких-то иных пятен… — совсем упавшим голосом залепетала бывшая писательница себе под нос, отводя пристыженный и вместе с тем совершенно беспомощный взгляд в сторону. — Вот как? — не то спрашивал, не то просто утверждал Шэнь Цинцю. — Поскольку всё так, то почему Шан-шимэй решила, что этому шисюну столь невозбранно пудрить мозги? Шимэй так легко произнесла слова, в правдивость которых мог поверить только последний простофиля, что этот Шэнь на минутку усомнился в собственном здравомыслии и умственных способностях. Интересно, считает ли шимэй этого шисюна настолько дурным или у него и правда имеется на лице некое неоспоримое свидетельство своей глупости, о котором все собеседники отлично осведомлены и один этот Шэнь не в курсе, так как он не способен видеть себя со стороны. — Если шисюн не верит моим объяснениям, что ещё я могу сказать?.. — едва слышно и будто бы с некоей затаённой жалобой в голосе промямлила нежданно-негаданно угодившая под следствие бывшая писательница. — Почему бы шимэй не сказать правду, для разнообразия? — смягчившимся тоном предложил Шэнь Цинцю. — Это всегда лучший выбор. «Как будто это так легко!» — простонала про себя Шан Цинхуа. Вслух же она сказала другое: — А что если правда ещё невероятнее любого вымысла? — Этот Шэнь постарается поверить даже самому дикому вымыслу, — полушутя-полусерьёзно заверил в ответ Шэнь Цинцю, — но только если в нём будет присутствовать хотя бы доля правды. — Шисюн, я говорю серьёзно, — почти обиделась Шан Цинхуа. — Моя правда такая невероятная, что ещё страннее любой выдумки. В такую правду ты просто не поверишь, даже если я её поведаю… Никто бы не поверил, если по справедливости. — А ты попробуй, — только и оставалось, что сказать повелителю Цинцзин. Шан Цинхуа в этот момент откровенно призадумалась. Может, и впрямь будет лучше признаться? Её уже практически к ногтю прижали, а она так устала бояться… От этого вечного изматывающего страха уже прямо тошнит. Да и если подумать, она ведь ничего плохого не сделала! Разве Шан Цинхуа виновата, что дышит, чувствует, живёт… Можно подумать, бывшая писательница так и рвалась сюда — в этот бывший мир книги со своими отнюдь не тривиальными проблемами и по своей воле проживает в теле вчерашнего шпиона. Её и так уже поймали, причём тот, кого с верного пути так просто не собьёшь, а чистосердечное признание, как слышала бывшая писательница, облегчает вину… И она почти уверена, что Шэнь Цинцю не станет её убивать. Не после стольких месяцев тесного общения и зародившейся в процессе дружбы. Её бывший злодей не такой человек. Он из тех людей, что дорожат отношениями. Хотя, с другой стороны, именно в этом и заключается вся проблема. Тот, в чьём теле обитает её иномирная душа и сам состоит в братских отношениях с этим человеком, что так дорожит любыми возникшими на жизненном пути узами — с родной сектой, пусть его там никогда не ценили, как он того заслуживал, боевыми братьями, невзирая на любые разногласия и былые обиды, причинённые ему в прошлом, мальчишкой-беспризорником, с которым их на короткое время свели сюжет и судьба почти что целую жизнь назад… Изначальный владелец один из поколения Цин и часть боевого братства Шэнь Цинцю, чего уж более. И всё же учитывая тот факт, что Шэнь Цинцю затеял этот разговор наедине, вдали от хребта Цанцюн, возможно, ещё не всё потеряно. Это кое-что должно ведь значить? Быть может, это говорит о том, что он не собирается передавать её в руки зала наказаний или боевых братьев, чтобы там обряд изгнания провести, ну или иную какую расправу над ней учинить… Одна только эта мысль её утешает и обволакивает теплом похолодевшее сердце. Ведь это значит, что Шэнь Цинцю ещё полностью не отказался от неё, не перечеркнул их добрые отношения, не отрёкся от зародившейся дружбы... Но что-то ответить было нужно, как и в некоторой степени оправдать себя. Не будет ли лучше, поступить более хитро и попробовать смешать истину с вымыслом? — Раз шисюн готов внимать, то изволь, — напыщенно заявила бывшая писательница, у которой против обыкновения в этот раз слово с делом не разошлось. — Не всё из того, что сказала эта шимэй было ложью. Как ни удивительно, эта Цинхуа прожила две жизни. Об этом она узнала, когда случайным образом восстановила воспоминания прошлой жизни. Там, в той другой жизни эта шимэй была жительницей мира, который полностью отличался от нашего с тобой. В том мире не существовало никакого способа культивировать бессмертие, ибо в нём не имелось ни капли духовной энергии, а в самом организме человека отсутствовали как даньтянь и меридианы, так и иные атрибуты необходимые для совершенствования. Зато наличествовала энергия иного рода под названием электричество, жители же того мира поднаторели в создании разного рода механизмов и машин. Это такие механические штуковины… В чём-то похожи на артефакты. Тяжело объяснить… В той реальности процветают наука и техника, медицина и фармацевтика, базовое образование общедоступно и почти не существует классового расслоения, как в социальной жизни этого мира, разве что на богатых и бедных. С некоторых пор не существует рабства, все люди рождаются свободными и равными, в чём им помогает составленная мудрыми людьми «Всеобщая декларация прав человека», которая призвана обеспечить сохранение достоинства каждой отдельной личности. Шисюну, наверное, трудно такое представить, да? Но тем не менее это так... Думаю, тебе бы понравилось жить в том мире. Качество жизни тоже совершенно другое, как и идеалы с моралью. Там на каждом шагу можно встретить самодвижущиеся повозки, что представляют собой общественный транспорт, летающих стальных птиц, кои за считанные часы способны домчать тебя на другой конец света, и благословенным жителям той планеты для коммуникации между собой и поддержания контакта даже не нужны личные встречи, ведь существует множественные способы, чтобы сидя в своей собственной комнате в родном доме разговаривать или переписываться с человеком, который живёт в другом городе или даже стране. Этот техногенный мир более безопасен, чем мир культивации и любые сообщества Цзянху, и жизнь там вполне комфортна, даже для простого обывателя. Это прекрасное место... Конечно, и оно не без недостатков, но по сравнению с тем, где мы сейчас находимся, там как-то легче: человеческая жизнь имеет ценность и он может чувствовать себя более или менее защищённым, не то что здесь... Хотя у этого мира тоже имеются собственные неоспоримые преимущества. На мгновение повествование было прервано, поскольку Шан Цинхуа отвлеклась на знакомый щелчок захлопнувшегося веера. И всё же одного направленного взгляда Шэнь Цинцю было достаточно, чтобы речь заклинательницы возобновилась: — Заклинателей, как я уже упоминала, в том мире не было, как и демонов и иной нечисти. Их попросту не существовало. А из разумных существ были только простые смертные — люди… И эта Цинхуа была одной из них. После возвращения воспоминаний, личность этой шимэй неизбежно изменилась, поскольку в её голове теперь теснились воспоминания о двух жизнях и двух своих личностях. Непонятные же выражения, которые шисюн слышал, тоже берут начало оттуда же… Они были почерпнуты в той, другой жизни. А что до смены пола, это действительно результат какой-то странной и роковой случайности. Точнее не смогу сказать, поскольку до сих пор не понимаю, как это могло случиться. Если честно, ума не приложу как и почему это произошло… Расслабленно устроившийся в непринуждённой позе Шэнь Цинцю небрежно обмахивался веером и внимательно слушал, то и дело стреляя пытливыми взглядами в сторону собеседницы сквозь свои полуприкрытые веки. И после наступления тишины в конце концов изрёк: — Некоторая правда в словах шимэй в этот раз, несомненно, присутствует. Пожалуй, этот Шэнь готов поверить, когда шимэй говорит о том, что сама не знает, что стало причиной таких внешних перемен. Шан Цинхуа от волнения даже приподнялась, но потом, поспешно взяв себя в руки, чинно уселась обратно. Шэнь Цинцю же изящным движением руки в очередной раз захлопнул второго по значимости верного спутника, затем же несколько раз отстранённо похлопал сложенным веером по ладони левой руки, продолжив задумчиво: — Описание другого мира при всей его… необычности, как ни странно, не производит впечатление лжи. Слишком уж это выглядит неправдоподобно на поверхности и даже причудливо, чтобы взрослый разумный человек потрудился придумать такую глупую ложь. Поэтому я склонен согласиться, что эта часть рассказа не выдумка… — Значит, ты мне наконец поверил? — не осмелившись порадоваться раньше времени, с тревогой в голосе поинтересовалась заклинательница. — Я этого не говорил, — не моргнув глазом заявил Шэнь Цинцю. — Даже несмотря на более или менее правдоподобные части рассказа шимэй, сама история в целом не вызывает особого доверия. — Что на этот раз смущает Цинцю-шисюна? — страдальчески воззрилась на упомянутого шисюна бывшая писательница. — Я могу поверить, что твой пол внезапно поменялся по причине независящих от тебя и до сих пор не выясненных обстоятельств, — обстоятельно начал перечислять заклинатель. — А также я не нахожу невозможным существование других миров, что в своей основе будут полностью отличаться от нашего. Это даже звучит логично. И хотя я частично склонен поверить в твоё иномирное происхождение — всё же то немногое, что ты успела мне поведать вряд ли возможно сочинить на месте, прямо во время активного и нелёгкого для тебя диалога. Однако даже если это всё правда, совершенно ничто не указывает на то, что шимэй не самозванка. Всё вышеизложенное не может считаться сколько-нибудь убедительным доказательством твоей личности Шан Цинхуа, повелительницы Аньдин из хребта Цанцюн. Не говоря о том, что это всё не объясняет твою осведомлённость в том, о чём тебе не полагалось бы знать. К этому моменту Шан Цинхуа была готова завыть или сразу с места в карьер начаться биться головой о стены повозки. И вместе с тем её так и подмывало крикнуть: «Ты человек или детектор лжи?!» Почему с этим Шэнь Цинцю всегда так трудно?! Его недоверчивость — это одно, однако способность рассматривать каждое слово с предложением чуть ли не под микроскопом и извлекать из них максимальный смысл и информацию, буквально обсасывая как метафорическую конфету с разных сторон, — уже другое! Как у него так легко и просто выходит оборачивать каждое её слово против неё же? Да ему следовало дознавателем работать, а не учёным! Настал момент, которого Шан Цинхуа так боялась — её окончательно припёрли к стенке и даже успели схватить за глотку, а она сама в ответ лишь слабо трепыхается и не в силах даже придумать каким именно образом стряхнуть с себя эту смертельную хватку. Это всё бесполезно! Шэнь Цинцю взялся за дело всерьёз и с намеченной цели он уже не сойдёт до победного, а Шан Цинхуа со своей стороны самые лучшие из возможных объяснений уже исчерпала. Но всё без толку… — Хочешь правду? Отлично! — буквально выплюнула бывшая писательница, окончательно теряя самообладание. Она уже долгое время чувствовала себя такой уставшей от всей этой лжи, каждодневного изображения кого-то другого, от страха разоблачения, что за этот год почти съел её живьём, и вечных подозрений Шэнь Цинцю, который за этот длинный разговор вытянул из неё все оставшиеся соки, коих, словом, и без того было не то, чтобы много, что кровь прилила к голове и в подобном состоянии бессильной ярости все внутренние ограничения старательно налагаемые в течение всего этого времени спали и на какой-то миг Шан Цинхуа стало просто всё равно — на все эти возможности и вероятности, на каждое «что если» и даже на собственную столь лелеемую безопасность. Ей двигало лишь желание выговориться. Она знала, что впоследствии, вероятнее всего, пожалеет об этом, но уже была не в силах остановиться: — Я — Шан Цинхуа, но другая Шан Цинхуа. Да, я самозванка! Но думаешь таков был мой выбор, и я добровольно втравилась во всё это дерьмо?! Как бы не так… Да ты хоть знаешь, что случится через пять лет? Полный абзац, вот что! Не упоминая об этом, думаешь мне сейчас легко? Все эти вечные проблемы и ты весь из себя такой подозрительный… Считаешь, я от огромного желания остаюсь в вашем занюханном Цанцюн Шан? Если бы меня не закинуло в тело этого грёбанного повелителя Аньдин, ноги бы моей не было в этой секте! Никто меня не спрашивал хочу ли я совершить путешествие в мир иной, да и в тело этого вашего Шан Цинхуа я тоже попала не от большого желания. Теперь доволен? Однако ты и эти твои боевые братья даже не думайте, что если избавитесь от моей души, ваш драгоценный четвёртый братец возьмёт и вернётся. Он мёртв, понятно? Мёртв! А иначе как бы я оказалась в его теле? Три души и семь смертных форм твоего шиди уже давно развеялись. До моего переселения или во время, кому какое дело, но это вряд ли теперь можно исправить. Насколько бы Шан Цинхуа не поддалась эмоциям и не потеряла власть над собой, сколь бы откровенной она сейчас ни была, но даже в таком состоянии она сохранила толику благоразумия, запретив себе, своим вышедшим из-под контроля эмоциям, даже вскользь упомянуть о собственном тёмном писательском прошлом. Она никогда не осмелится сказать Шэнь Цинцю о том, что всё с ним произошедшее, каждая трагедия и драма его жизни целиком и полностью на её совести. Эта тайна умрёт вместе с ней. И дело не только в том, что она опасалась реакции заклинателя. Неизмеримо хуже этого была мысль, что если Шэнь Цинцю узнает всю правду, он возненавидит её. А в таком случае она действительно потеряет его. Единственного настоящего друга и близкого человека в этом мире. В прошлой жизни у неё и так никого не было, даже родители от неё отвернулись; Шан Цинхуа просто не вынесла бы, если бы всё снова повторилось уже здесь. Она страшилась даже думать о том, что люди, с кем она свела близкое знакомство и почти сроднилась, выкинут её из своего круга общения и станут знакомыми чужаками, в точности как это произошло в той, другой жизни… То время, когда они с Шэнь Цинцю жили под одной крышей заботясь друг о друге, а Ци Цинци наносила ежедневные визиты, проводя с ними весь день… На памяти Шан Цинхуа это было лучшим временем в её жизни, даже несмотря на все поджидающие опасности, постоянные страхи и вынужденную ежеминутную осторожность. Ей так не хотелось лишиться этого навсегда… Думать обо всём этом в такой важный, ответственный момент, когда решалась её судьба... Возможно, в глубине души она верила, что Шэнь Цинцю не причинит ей вреда? — Ты закончила? — неожиданно более мирным тоном, чем можно было ожидать поинтересовался владыка Цинцзин, прервав уродливую сцену, не иначе порождённую нервным срывом бывшей писательницы. Да-а, это был как раз он, нервный срыв… Дополненный ужасной сценой. — Что? — тупо переспросила Шан Цинхуа, к которой начало возвращаться осознание происходящего, а заодно и этот ненавистный, постылый страх, плавно перетекающий уже в истовый ужас. По голове же обухом ударила реальность, вытеснив все глупые мысли прочь. — Свою истерику, — уже с большей участливостью пояснил владыка Цинцзин. Шан Цинхуа начала плавно сползать вниз с каким-то ещё не совсем сформировавшимся сознательным намерением, а скорее — продиктованным инстинктом самосохранения побуждением, упасть Шэнь Цинцю в ноги, дабы взмолиться о пощаде, но последний подхватил её и заботливо усадил обратно. — Шэнь Цинцю, — немного взяв себя в руки, поспешно зачастила Шан Цинхуа, рьяно упирая на те ключевые моменты, что были значимы в глазах её бывшего главного злодея. Ну и что, если он самый умный, зато она знает его лучше всех! Даже лучше него самого. — Я знаю, что ты хочешь поступить по справедливости и воздать должное памяти своего боевого брата. Но моя смерть ничего не решит! И вот ещё что: подумай о том, достоин ли тот, кто предал секту с далекоидущим намерением её полного уничтожения таких почестей. Тем предателем на собрании союза бессмертных был никто иной, как твой четвёртый шиди! Он шпионил для некоего священного демона и именно он помог ему разместить опасных демонических тварей в зоне проведения ученического испытания, из-за чего многие из выдающихся представителей молодёжи потеряли свои жизни. — Как это всё понимать, — хмуро осведомился Шэнь Цинцю. — Позволь мне договорить... — обратилась к нему просительным тоном бывшая писательница, подключая всё своё писательское воображение по полной, чтобы выстроить логическую и правдоподобную цепочку мыслей. — Ты спрашивал откуда мне известны все те вещи, о которых ты упоминал. Когда я попала в этот мир и в тело одного из его жителей, я сначала не сразу проснулась, у меня началась лихорадка длиною в ночь и за это время я видела странный и очень долгий сон. В этом сне происходили разрозненные события, касающиеся совершенно различных людей из этого мира — часть из которых принадлежали хребту Цанцюн, а другие нет. Были среди них и демоны. Эти сны не были просто снами, они поведали какие-то отдельные факты биографии некоторых важных для мира существ — относящиеся как к прошлому, так и будущему. Наверное, во время переноса я каким-то образом задела саму духовную структуру мира, потому мне и были показаны эти образы. Да так ярко, что по пробуждении и спустя столько времени они нисколько не выветрились из моей памяти, и даже совсем не померкли у меня в голове. А что до сказанного мною ранее, теперь, когда ты знаешь имя шпиона, я не сомневаюсь в том, что тебе будет легко найти доказательства его причастности, поэтому мне нет резона врать тебе об этом. И опять же, лучшее доказательство того, что я не тот Шан Цинхуа кроется в моей откровенности. Согласись, будь я тем злокозненным шпионом, то не стала бы так подставляться и давать на себя же материал, не так ли? Другие могли бы не поверить в мои слова, но уж ты-то Цинцю-шисюн… Я верю, что мудрый стратег первой секты в Поднебесной сумеет сделать правильные выводы. Шан Цинхуа вовсе не пыталась льстить Шэнь Цинцю, она просто знала, что его взор не зашорен бессмысленными предубеждениями, ум ясен и гибок, разум же не закрыт от всего нестандартного и выпадающего за рамки, как у подавляющего большинства жителей этого мира, и уж тем более, он, владыка Цинцзин, в целом не из тех людей, кто от большого упрямства или ради облегчения себе дела гребёт всё под одну гребёнку. Поэтому если в этом мире и существовал человек способный отделить зёрна от плевел в этом далеко непростом и слишком уж необычном вопросе, так только он один. — Это больше похоже на правду… — после некоторого раздумья вынес вердикт Шэнь Цинцю. А затем поспешно спохватился: — Так что ты говорила об угрозе Цанцюн? Поясни мысль. Шан Цинхуа в этот момент всерьёз засомневалась, а имеет ли она право говорить о Ло Бинхэ. Даже если она поведает о том, что вся эта нечисть на собрании союза бессмертных была лишь отвлекающим манёвром и способом достижения некоей цели, велик шанс, что Шэнь Цинцю догадается о самой сути этого дела. Если она предостережёт насчёт возможного ужасного будущего, намекая на то, что к этому приложил руку оригинальный владелец, то тоже ничего хорошего из этого не выйдет. А стоит сказать о том, что тогда семь с половиной месяцев назад случилось нечто худшее смерти талантливых учеников, что в перспективе станет причиной уничтожения секты Цанцюн и всего заклинательского мира… Да это больше похоже на прямое наименование причины! Все дороги ведут к Ло Бинхэ. А с пытливым умом Шэнь Цинцю, обмолвись она о любом из этих вариантов ответа, он всенепременно сумеет прийти к единственному логическому заключению. Случись такое и владыка Цинцзин подготовился бы к встрече с протагонистом, даже сподобившись рассекретить его личность до срока. И что-то подсказывало Шан Цинхуа, что подвергать риску жизнь Ло Бинхэ, этого носителя ореола главного героя, попросту не вариант. Неизвестно куда в таком случае вывернет сюжет… А возможная смерть протагониста свободно может увенчаться гибелью самого мира в придачу. Дитя судьбы и колыбель жизни, в котором он благоденствует, являлись таким запутанным между собой симбиозом, что в современной новеллистке уже давно особняком стоит целый поджанр, где если мир и протагонист и погибают, так только вместе; причём от гибели мира протагонисту может быть ни холодно ни жарко, а вот смерть самого главного героя — это настоящий конец света для отдельно взятой вселенной. Шан Цинхуа же вовсе не думала, что имеет право ставить под угрозу существование всей этой планеты. Это ведь даже хуже того, что Ло Бинхэ сотворил в её романе! И, вероятно, планирует проделать уже в реальности этого обновившегося и ставшего истинным мира... Даже если все бывшие книжные персонажи ожили и стали настоящими людьми, это вовсе на значит, что они скинули с себя изначальные роли. И в особенности это касается Ло Бинхэ. Что-то Шан Цинхуа сильно сомневается, что он престал быть протагонистом. Это вряд ли возможно учитывая, что события сюжета идут полным ходом, а судьба главного героя осталась нерушима. Кроме того, если она так подставит своего главного сына, увенчанного ореолом протагониста, а он возьмёт и выживет, преодолев эту препону тоже, очень даже вероятно, что конец несчастного писателя станет ещё более печальным, чем жалкая смерть повелителя Аньдин в её новелле. Этот почерневший лотос слишком уж на высокий пьедестал возносит личную месть, а в пытках он знает толк, да ещё как. Не хотелось бы, чтобы весь арсенал злобного и порочного воображения этого чернобрюхого сына вдруг оказался направлен на неё лично. Она точно этого не вынесет и сломается уже в первый день! Нет, Ло Бинхэ нельзя провоцировать. А самой горе-заклинательнице не с руки навлекать на себя гнев этого Асуры в человеческом обличье… С какой стороны не погляди, но Ло Бинхэ вовлекать нельзя! Даже если очень хочется предупредить Шэнь Цинцю… Слишком высока цена. В первом случае, если Ло Бинхэ удастся остановить, а возможно это лишь посредством смерти, согласно новеллам, мир ждёт однозначная гибель. В этом мире книги мысль об этом, само допущение, основанное на одном из популярнейших жанров новелл, вовсе не кажется чем-то невероятным или невозможным. Что если мир и правда погибнет вслед за своим ребёнком судьбы? Кто возьмёт за это ответственность?? А во втором, если протагонист всё же останется невредим, Шэнь Цинцю она вся равно таким способом не спасёт, но себя знатно подставит. Может, Шэнь Цинцю получится спасти и без придания огласке всей правды, касающейся способностей, целей и мотивации зловещего главного сына? — Эта ши… я просто имела ввиду, — кое-как выдавила из себя и натянуто улыбнулась Шан Цинхуа, — что твой настоящий четвёртый шиди уже предал Цанцюн во всех смыслах этого слова и даже если бы на кону стояло полное уничтожение родной секты, он вряд ли стал колебаться. Ну принимая во внимание его неправильный жизненный выбор и сбившийся моральный компас… С откровенным подозрением воззрившись на Лжешанцинхуа и поизучав немного взглядом, Шэнь Цинцю наконец изрёк: — Сделаю вид, что поверил. И даже не буду спрашивать о том, чему такому значительному суждено случиться через пять лет и каким именно образом этот старейшина вообще угодил в число важных для мира людей… Но отныне я буду внимателен, крайне внимателен. В ответ Шан Цинхуа лишь тяжело вздохнула. Любая бдительность как-то припозднилась, ведь оригинальный владелец свою часть работы уже выполнил, но бывшая писательница вынужденно промолчала на этот счёт. — Что теперь со мной будет? — выкинув из мыслей все вопросы вероятностей и вернувшись мыслями к собственной непростой ситуации, несмело спросила Шан Цинхуа. — Шисю… Шэнь Цинцю, ты ведь не казнишь эту скромную девушку? Не станешь ведь отдавать на расправу другим пиковым лордам?.. Пойми, я простая жертва обстоятельств и совсем не намеренно заняла тело… — Сначала проясним-ка кое-что, — глава Учёного Пика вновь оборвал собеседницу на полуслове. — Признаться честно, я затеял этот разговор именно в подобных обстоятельствах и за пределами хребта Цанцюн по определённой причине. А именно для того, чтобы если выясниться твоё самозванство, но при условии твоей непричастности к убийству четвёртого шиди и в каких-то грязных намерениях по отношению к Цанцюн Шан, отпустить тебя. Дать шанс безболезненно покинуть секту… Однако ввиду вновь открывшихся обстоятельств у меня назрел один вопрос. Ты сама имела какое-либо отношение к предательству Цанцюн? — Нет. Разумеется, нет! Да я бы никогда… — со всем пылом открестилась бывшая писательница от этого свалившегося невесть откуда горшка, попутно со всей доступной искренностью и обожанием заглядывая в глаза этому прекрасному человеку. — Ты собирался дать мне уйти? Это так мило с твоей стороны, Цинцю-шисюн! Шэнь Цинцю — ты просто лучший! Я так… — Просто заткнись, — посоветовал этот цундэрэ, не приемлющий ласковых слов. И благодарная писательница благоразумно заткнулась. Но ненадолго… Этой добродетели надолго ей редко хватало. Что же говорить о периодах, когда она и так была вся на эмоциях! — Ты наконец готов довериться моим словам? — расцвела Шан Цинхуа в улыбке. После чего не удержалась, чтобы не уточнить с щемящей надеждой в голосе: — Что ж, поскольку шисюн теперь всё знает… Так я свободна? При этих словах глаза, лицо и весь облик Шэнь Цинцю буквально заледенели. — Поскольку этот шисюн теперь всё знает, «шимэй» хочет отозвать свою помощь и забрать назад обещание? — медленно, с нажимом и какой-то опасной вкрадчивостью в голосе полюбопытствовал Шэнь Цинцю. — А? — и осекшись, отчаянно замотала головой. — Нет! Конечно, нет… Я бы не посмела… Никогда и ни за что! — А этот старейшина уже было подумал, что ты надумала отказаться от своего слова и соскочить с миссии, — в словах всё также присутствовала еле уловимая угроза, однако голос явно потеплел на пару десятков градусов. — И шисюн так просто отпустил бы меня? — изумилась Шан Цинхуа. — Конечно нет. Возникни у «ши-имэй» порывы столь безрассудные, этому Шэню пришлось бы применить силу… — буднично объявил повелитель Цинцзин. — Какое счастье, что эта Цинхуа не совершила такой глупости и сделала правильный выбор! — порадовалась незадачливая заклинательница собственной непреднамеренной, но столь похвальной дальновидности. Какое счастье, что она подобное вероломство и в мыслях не допустила! Что сталось бы в противном случае, бедному писателю было страшно даже вообразить. Разочаровать и подвести чьё-то доверие — само по себе печально, однако если этот кто-то Шэнь Цинцю, то уже не просто печально, а опасно. Это, естественно, не относится к возлюбленному другу детства Юэ Ци, но, скажем прямо, она не Юэ Цинъюань… Хотя, справедливости ради, даже последнему не особо сладко жилось, когда Шэнь Цинцю был им недоволен. И это не говоря о том, что эта Цинхуа не тот человек, что будет взирать со сложенными руками на несчастье друга и уж тем более — смерть ребёнка. Если уж в её силах оказать помощь в этом вопросе, она, непременно, её окажет и без всяких вопросов. Тем более, что от неё не так многого и просят. А после того высокого доверия, что этот человек ей оказал, она на радостях готова была не то его расцеловать, не то самолично пригнать для него целый воз так любимого им танхулу, не то даже рискнуть жизнью ради него, чтобы доказать — она, Шан Цинхуа, действительно достойна его хорошего отношения и приязни. И вообще это абсолютно взаимно! — Мастер Шэнь так любезно и с такой беспрецедентной добротой обошёлся с этой Цинхуа. Эта скромная девушка оценила… — не удержавшись, вновь вернулась к основной повестке дня и растрогано проговорила Шан Цинхуа, взирая на Шэнь Цинцю с душещипательной искренностью и преданностью во взоре. — О чём это ты? — притворно удивился повелитель Цинцзин. — Шисюн затеял этот разговор до, а не после… — Глаза Шан Цинхуа затуманились подступившими слезами. Отношение Шэнь Цинцю тронуло её до глубины души. — Замолчи, — потребовал Шэнь Цинцю. — Но господин старейшина… — почти заныла воспротивившаяся такому произволу бывшая писательница. — Молчи, — повторил заклинатель демонстративно-ровным тоном, прикрываясь веером. — Поскольку мы уже всё прояснили, бессмысленно и дальше тут прохлаждаться. Время и правда не терпит, поехали. Шан Цинхуа откровенно залюбовалась заалевшими ушками и верхней частью скул, покрывшимся отчаянно-розовым румянцем, что столь полезный в обиходе некоего стесняшки-цундэрэ предмет скрыть был не в силах. — Уже бегу, — крикнула Шан Цинхуа, пробираясь назад к месту возничего. И уже оттуда донеслось заискивающее: — Раз мы всё прояснили и снова друзья, братец Шэнь ведь не выбросит эту хрупкую девушку, как какой-то багаж, на улицу? Всю такую одинокую, неприкаянную и беспомощную… Как закончим с делами, Цинцю-шисюн вернёт же эту Цинхуа обратно в секту? — Трогай, — голос Шэнь Цинцю был как всегда с лёгкой прохладцей, а тон выверенно ровным, но на устах его мелькнула тень улыбки, скрытая от глаз Шан Цинхуа. А сама Шан Цинхуа всерьёз призадумалась. Он не сказал ни да, ни нет. Но если близкий человек не говорит сразу нет, то это, как правило, означает согласие, разве нет? Автор-создатель желает поведать — Поглядите-поглядите, мы с главным злодеем прямо как сёстры. Добрые сёстры, ближе которых нет! Это так мило, так трогательно. Этот автор сейчас заплачет, бу-хууу… Злодею есть, что сказать — Кто тут сёстры?! — возмущённо возопил некий злодей, гневно сверкнув своими огромными глазищами цвета морской волны. — Братья и не иначе. Или я тебя не знаю. Злодею ещё есть, что сказать — Не смотрите, что этот злодей — омега и новоиспечённая мать, он настоящий мужчина невзирая ни на что! — продекламировал в попытках вновь самоутвердиться маленький мастер, задетый кое-чьим отсутствием такта за живое. Но даже после всех этих гневных слов, не способный так просто проглотить это унижение малыш-злодей гневно пыхтел. Обращаясь к автору: — Ты уже в прошлом. Высадив толстокожего автора-создателя где-то в чистом поле, карета с оскорблённым в лучших чувствах крохотным мастером покатила дальше… Автор-создатель не унимает желание поведать — Но мы ведь действительно хорошие сёстры… Обращаясь к укатившему в розовую даль злодею: — Подожди меня! — с этими словами неловко оседлав меч, летит за милой сестрицей вслед... Ещё одно примечание к части: Поскольку из-за количества детей то и дело возникает некоторая путаница, вывожу в примечания очерёдность рождения и особенности каждого из детей, как мне и советовали: 💠 Старшего сына зовут Шэнь Юншэн, он же Шэншэн. Древний небесный демон, который в два месяца уже имеет сознательное восприятие и развивается семимильными шагами. 💠 Второй сын и третья дочь оба обычные небесные демоны. Примерно, как Тяньлан-цзюнь, но имеют и светлые атрибуты. Хотя они не полукровки, как их отец, а скорее — гибриды. 💠 Четвёртый и пятый сыновья оба омеги. А также у обоих проблемы со здоровьем, поскольку лекарство от выкидыша на них дурно повлияло. Четвёртый малыш слеп и у него проблемы с духовными составляющими, как следствие он неспособен культивировать. 💠 А пятый — упомянутый в этой главе Сяо Хуаньхуань или А-Хуань. Полное имя Шэнь Юнхуань. Именно он самый болезненный из детей, у которого случаются приступы атаки смешанной духовной энергией два раза на сутки. Его жизнь под угрозой и потому наши герои отправились в путь, чтобы получить ингредиенты будущего спасительного лекарства. 💠 Шестая дочь — легендарная девочка-омега, подобные ей не рождались тысячелетия, как и подобные такому древнему демону, как старший сын. Она партнёр царя зверей Мэн Бао, он же Сяо Лань.