Глава 21 Долги прошлой жизни взывают к оплате. В поисках решения или цена выбора
Надежда была бы величайшей из сил человеческой души, если бы не существовало отчаяния. Виктор Мари Гюго
Есть решения, которые отрезают путь назад. Их непременно надо принимать. Франц Кафка
Ночной рецидив оказался успешно преодолён, ребёнок успокоился и ему, по всей видимости, стало лучше: Му Цинфан успешно облегчил его страдания и стабилизировал состояние. Вроде бы это должно было чуть успокоить и утешить Шэнь Цинцю, на деле же… С каждым мигом его выражение лица становилось всё более пустым, а взгляд бессмысленным, всё тело же в какой-то момент зашаталось не в состоянии сохранить равновесие, как при землетрясении или неминуемо, но медленно надвигающемся обмороке. Шэнь Цинцю выглядел так, будто вот-вот упадёт, однако этого так и не произошло. Создавалось впечатление, его ноги намертво прилипли к полу или же его удерживала на месте какая-то внешняя сила, потому что заклинатель стоял до такой степени неустойчиво и был настолько не в себе, что должен был уже как минимум десять раз упасть. Му Цинфан, углядев столь прискорбное состояние второго шисюна, усилием воли превозмог растекающиеся по каждой клеточке тела слабость, дурноту и общий упадок сил — результат полного израсходования духовной энергии в процессе тяжёлой лечебной процедуры, и поспешил на помощь Шэнь Цинцю, упредив момент, когда один из них всё же окончательно свалится от слабости. Страх за рассудок второго шисюна настолько захватил Му Цинфана, что тот на минуту-другую сумел каким-то образом полностью преодолеть собственное плачевное состояние. Первым делом он подскочил к Шэнь Цинцю и позволил ему опереться на себя, пока тому и правда полностью не отказали ноги или не настиг обморок. Однако этого было мало, владыка Цяньцао понимал, что должен увести отсюда Шэнь Цинцю во что бы то ни стало и чем скорее, тем лучше. Повелителя Цинцзин впавшего в состояние полной прострации, не способного отойти от сильнейшего шока и бессильной паники, испытанного во время так называемого приступа того дитя… его сына, Му Цинфан практически силком отволок в соседнюю палату. Шэнь Цинцю в кой-то веки не испугали прикосновения другого человека мужского пола, он вряд ли их вообще почувствовал, даже в полной мере не осознавая ничего, погруженный в себя самого и тот леденящий ужас, который сковал его всего в своих крепких сетях. Казалось, весь его разум, тело и душа застыли навеки, взгляд же остановился на какой-то точке, тупо таращась в пространство, неспособный тем не менее сфокусироваться и что-либо ухватить собой. В голове не осталось ни единой мысли, в душе — никаких чувств. Он до такой степени заледенел весь целиком оцепенев в собственном горе, ужасе и отчаянии, на какое-то время отступивших под гнётом пришедших им на смену и немедленно захвативших его всецело потрясения и опустошения, что если бы нашёлся кто-то ударивший в этот момент владыку Цинцзин ножом, даже кровь не потекла бы, замороженная в нём — в его онемевшем теле, обледеневшая и застывшая, как и весь внутренний мир мужчины, и все его эмоции, которые будто бы опасаясь своего полного выгорания, остановились, замерев во времени и пространстве… Никто не знает как долго Шэнь Цинцю пробыл в подобном состоянии, однако вывел его из этого унылого оцепенелого небытия внезапно раздавшийся звук такого загадочного и непонятного детского лепета. Заклинатель поднялся из неожиданно сидячего положения на свои слабые, дрожащие ноги и, практически не заметив Му Цинфана и его попытки воздействовать на собственное шоковое и неясное умосостояние, поплёлся в сторону очередной больничной колыбели. Из всех виденных Шэнь Цинцю в тот день детей этот выглядел наиболее нормально и соответствовал своему возрасту как можно лучше: ему с полным правом можно было дать каждый день из тех двух месяцев, что он прожил в этом мире — ни больше, ни меньше. Малыш был на первый взгляд полностью здоровым и даже хорошо упитанным; не то что его младший брат, который напоминал одни только кости, обтянутые тонким слоем кожи. О нормальности этого ребёнка в первую очередь наглядно свидетельствовало то, каким полным жизни он выглядел: прежде всего этот его милый младенческий лепет и очаровательная беззубая улыбка. Особенно ямочки, которые пока что едва обозначались на его пухленьком, хорошо ухоженном личике, но уже обещали свой полный расцвет в будущем. Дитя играло со своей погремушкой — из чистого серебра с аккуратно вырезанными бубенчиками, кои довольно громко трезвонили при любом движении, игрушка без сомнения являла собой подарок от одного из шишу или даже шибо малыша, — и с упоением время от времени облизывало, словно пыталось со всех сторон познакомиться с предметом, ну или… получше надкусить, перепутав с едой. Хотя последнее вряд ли: дитё явно было не в том возрасте, чтобы успеть познать вкус твёрдой пищи… Нотку диссонанса вносил только взор ребёнка. В его глазах не отражался свет, а сам взгляд, ни на миг не задерживаясь на каких-то определённых предметах или людских лицах, от начала до конца был устремлён в никуда... Достаточно было лишь посмотреть в эти глаза и сразу становилось понятно, что этот ребёнок отнюдь не тот образчик благополучного, счастливого детства, каким казался на первый взгляд. Глаза этого ребёнка… Они были так похожи на глаза самого Шэнь Цинцю! Не просто похожи, идентичны. Такой же разрез, тот же тёмно-синий цвет радужки, даже фиолетовые прожилки на тех же местах. В первый раз посмотрев в эти глаза мужчине даже показалось, что он видит собственные глаза со стороны. Вот только почти сразу же это заблуждение оказалось развеяно, стоило только присмотреться получше. Ведь его собственные глаза никогда не были такими неживыми, такими мёртвыми… как у этого младенца, да и не могли быть. Шэнь Цинцю лишь усилием воли заставил себя не отшатнуться… Он был уже осведомлён, заклинатель, можно сказать, ожидал чего-то подобного и даже был заранее подготовлен, тем не менее на поверку это всё вопреки всему оказалось таким неожиданным, столь непредвиденным сродни внезапно обрушившемуся нежданно-негаданному откровению, полностью заставшему его врасплох. За сегодняшний день он уже столько пережил, что утратил всякое желание жить дальше. Столь многое испытал, что не ощущал уже ничего, кроме онемения, растекавшегося волнами по всему его телу и даже самой душе. Однако, когда две пары таких похожих глаз — одни живые, другие ужасающе неживые — скрестились, Шэнь Цинцю остро почувствовал, как пронзительно-жалобно кольнуло сердце и болезненно сдавило. За какой-то миг, казалось бы, надёжно подавленные эмоции вновь сумели прорваться на поверхность и полностью преодолеть то состояние полного душевного паралича, в котором он до того пребывал. Шэнь Цинцю протянул руки к младенцу и в этот раз без всяких задержек или опасений осмелился поднять его из кроватки. Руки мужчины всё ещё немного подрагивали, но ребёнка он держал крепко и осторожно. Дитя всё также было занято милой его сердцу игрушкой, Шэнь Цинцю же держал в своих бережных объятиях, прижимая к сердцу, самого малыша, всем существом впитывая живительное тепло маленького тельца: он с удовольствием вдыхал его сладкий молочный запах, отогреваясь в этом душисто-карамельном тепле душой, и шаг за шагом — потихоньку преобладая над той утонувшей в собственном страхе дрожащей размазнёй, во что он внезапно превратился и пребывал последние полчаса, если не больше, — отыскал обратный путь к своему обычному состоянию здравомыслящей зрелой личности, чтобы уже совсем вскоре окончательно прояснить мысли и в полной мере возвратиться к своему трезвому и рассудительному «я». К тому времени, когда он наконец превозмог своё жалкое состояние, младенец как раз прикрыл веки и начал погружаться в сон. Из своего апатичного безучастия Шэнь Цинцю в полной мере вынырнул в тот момент, когда погремушка выскользнула из ослабевшей ручки сонного малыша и начала лететь вниз, спешно перехватив её своей духовной энергией, пока громкий шум не разбудил ребёнка, после чего сплёл заклинание звуконепроницаемого кокона вокруг него, дабы их последующий разговор с Му Цинфаном не потревожил его сон. — Му-шиди, этот шисюн знает, что ты делаешь всё от себя зависящее. И если тот ребёнок до сих пор жив, это полностью твоя заслуга… Боюсь, что никакие слова благодарности неспособны передать всю признательность этого шисюна, — проговорил Шэнь Цинцю неловко и неуклюже, отчего его слова для стороннего уха могли прозвучать немного сухо и полными излишнего в этот момент официоза. — За одно только это… этот Шэнь тебе пожизненно обязан. Я сделаю всё от себя зависящее, чтобы отблагодарить тебя в будущем и… — Шисюн, перестань, — не то возмутился, не то испугался Му Цинфан, перебив старшего собрата на полуслове, что обычно ему было не свойственно. — Этот Цинфан не просто какой-то целитель! Мало того, что он твой шиди, он ещё и дядя этого ребёнка. Так что уместны ли здесь какие-то благодарности? Особенно между нами… Не говоря о том, что это дитя — омега. Если бы не обстоятельства не позволяющие показать его в настоящее время миру, все лучшие целители континента были бы более чем счастливы позаботиться о таком пациенте и даже сражались за это право. Это сделало бы честь кому угодно и даже великие кланы не остались бы в стороне. Но что важнее всего, как альфа наподобие этого лекаря мог бы оставить маленького страдающего омегу без помощи… Это же невозможно! Я хочу сказать, что даже если бы маленькая пятёрка не был твоим сыном и вообще не имел никакого отношения к хребту Цанцюн, я бы всё равно сделал всё от себя зависящее, ведь, как тебе известно, так заложено в инстинктах альф… Пылкая речь Му Цинфана на мгновение сбила с толку Шэнь Цинцю, а после он посчитал за лучшее не развивать дальше диалог в этом направлении. Заклинатель оценил искренность владыки Цяньцао, однако менее обязанным он всё равно себя не чувствовал. Что бы Му-шиди не говорил, Шэнь Цинцю родитель этого ребёнка и он всё ещё знает, что значит быть благодарным. Он своими глазами видел сколько усилий Му Цинфан вкладывал в это дитя и как эти два месяца измучили его. Шэнь Цинцю никогда этого не забудет… Да и возможно ли вообще забыть такое? Повелитель Цинцзин со всей определённостью мог ответить только одно: нет. Вне всякого сомнения, нет. Инстинкты инстинктами, но никто не обязан так рвать жилы ради чужого ребёнка… А ежели было всё по-другому, этот мир являл бы собой гораздо лучшее место, чем есть на самом деле… Шэнь Цинцю просто не мог принять в качестве всеобъемлющей и освобождающей его самого от всяких обязательств или ответного долга причины личность Му Цинфана как шишу ребёнка, а уж тем более заявления навроде того, что лечение маленького омеги сопряжено с какой-то там мифической честью, и на этом успокоиться. Поскольку это значило бы принять всё как должное. А это было не дело. Шэнь Цинцю был с этим не согласен! Вот только он пока что не представлял, чем и как в данной ситуации можно в достойной мере отблагодарить… Самому отправиться в заповедные леса и горы, дабы собрать нужные растения и иные необходимые в целительской практике ингредиенты? Как-то слишком мелко… Да и не похоже, чтобы кто-то нуждался в этом деле в его услугах. У горной вершины Цяньцао десятки тысяч учеников и они даже без его сомнительной помощи прекрасно справляются со сбором лекарственных трав… Разделить бремя Му Цинфана и помочь ему в его лекарской практике? Увы, Шэнь Цинцю не разбирается в медицине и потому вместо помощи, может напротив, затруднить главному целителю дело, а то и вовсе помешать. Да, кое-что ему всё же известно, вот только знания заклинателя сугубо теоретические, не имея отношения к практике… Предложить заняться делами горной вершины Цяньцао вместо её хозяина? Это могли расценить как наглость и вовсе оскорбиться. Будет выглядеть, что он пытается сунуть свой длинный нос в дела чужого пика… Или и вовсе, что мужчина ставит под сомнение способности самого лорда целительского пика в соответствующем управлении собственной вершиной… Ладно, это всё дела будущего, а сейчас на носу проблемы поважнее… Состояние здоровья пятого ребёнка чрезвычайно серьёзное и разговор на эту тему не может быть дальше отложен, по этой причине Шэнь Цинцю решил на время освободить голову от не относящихся к делу мыслей и снова сосредоточиться на главном. — Я видел того ребёнка… Он выглядит слабым и нездоровым, даже слишком. Само то обстоятельство, что он до сих пор жив — уже благословение. Однако же какой бы значимой не была милость небес, одно этот Шэнь знает точно — чудеса попросту не могут длиться вечно, а удача переменчива. Я имею в виду, сколько ещё… Сколько ещё он сможет продержаться? — ожесточив своё сердце, Шэнь Цинцю сумел-таки высказать, приводящую его в состояние одновременно крайней тревожной взволнованности и безнадёжной подавленности, мысль. Сам же он ещё теснее прижал малыша-четвёртого к себе, словно стремясь найти в нём утешение в эти смутные времена и отогреть своё похолодевшее и, казалось бы, вновь начинающее покрываться корочкой льда сердце… — Я понимаю, что тревожит шисюна, — ответствовал Му Цинфан неожиданно более спокойным тоном, чем можно было ожидать, и даже одарил Шэнь Цинцю мягкой, полной затаённой надежды, улыбкой. — Однако, как этот шиди уже говорил, предпринимаются некоторые шаги для улучшения состояния маленькой пятёрки. Цинцю-шисюн уже знает, что лидер секты в отъезде, но у меня ещё не было возможности сообщить тебе о главном. Способ лечения пятого шичжи был найден! Чжанмэнь-шисюн и Лю-шисюн отправились добывать необходимые для лечебного… снадобья травы. Чжанмэнь-шисюн держит путь к Острову Морского Дракона в поисках Хризантемы Пылающего Солнца, Лю-шисюну же в свою очередь предстоит подъём на Нефритовую Гору Парящую в Облаках, дабы добраться до Леса Извечных Туманов и там отыскать Стотысячелетний Очищающий Снежный Лотос. Кроме же вышеперечисленного, нам потребуются ещё три вспомогательных… вещества, два из которых, к великой удаче, находятся в нашей досягаемости. А вот что касается третьего… Хм-м, на сегодняшний день это наша основная проблема. Слух Шэнь Цинцю зацепился в первую очередь за названия тех древних священных заповедных зон в изобилии текущей духовной энергии, захваченных старейшими из ныне существующих, могущественными духовными и демоническими зверьми, а также иными архаическими чудовищами, где уже очень давно не ступала нога человека и куда, по словам Му Цинфана, отправился его Ци-гэ вместе с Лю Цингэ. Вместе… К сожалению, вовсе даже не вместе, а по отдельности! Были бы они вместе и заклинателю стало бы хоть немного, но легче на душе, после услышанного. Шэнь Цинцю и без того было тяжело на сердце. За сегодняшний день он уже успел весь известись от иссушающего душу беспокойства, всепоглощающего страха и безысходности отчаяния, однако при таких новых малоприятных, да что там — крайне неприятных, известиях каким-то совсем уж неведомым образом у него на сердце ещё больше потяжелело. — Остров Морского Дракона и Лес Извечных Туманов такие опасные места! Они что, отправились туда в одиночку? — не удержался Шэнь Цинцю, чтобы в который раз за этот день не задать самый наиглупейший вопрос из возможных, от которого уже в следующий миг он чуть не скривился, сам же устыдившись. А затем с некоторой неохотой всё-таки поправился: — Впрочем, не нужно отвечать. Вопрос был риторическим... Естественно, в одиночку. Уж не стали бы они тягать за собой группу учеников, которые только задержали бы процесс поиска их основной цели и создали бы кучу других затруднений, являясь скорее лишним балластом, чем реальной помощью, не говоря уже о том, что не место ученикам в таких смертельно опасных местах, где в любой момент может потерять жизнь даже великий мастер. А что до других повелителей вершин… Мало того, что по вине Шэнь Цинцю сразу трое из владык горных вершин оказались оторванными от своих прямых обязательств, все эти два месяца занятые исключительно его проблемами, пока сам он, счастливо отключившись, покоился на больничной койке далёкий от преподнесённых жизнью новых передряг… Не хватало только, чтобы ещё и другие лорды пиков ввязались во всё это и Цанцюн вообще остался без защиты, когда основная боевая сила уже покинула их, скитаясь в каких-то жутких дебрях с очень и очень неясными перспективами! Да и нечего им соваться в эти опасные для жизни и здоровья места из-за одного Шэнь Цинцю, если совсем откровенно. Владыка Цинцзин даже сказал бы, что и Юэ Цинъюаню, и уж тем более Лю Цингэ также не пристало этим заниматься вместо самого горе-родителя, но сделанного не воротишь… Тем более, что они уже могли достичь места назначения. Кстати об этом… — Давно они отправились? — Шэнь Цинцю подумалось, что если они ещё недалеко, выдвинувшись в путь только этим утром или вчерашним вечером, быть может, их ещё удастся возвернуть, ежели же отправление случилось пару дней назад, тогда сам мужчина мог бы попытаться догнать и присоединиться к кому-то из них, дабы оказать какую-никакую, но помощь. Пусть сам повелитель Цинцзин не самый сильный из бессмертных мастеров, в любом случае он взрослый заклинатель и кое-какие умения у него имеются: хотя бы на поддержку его точно хватит! Однако слова Му Цинфана, как уже повелось с некоторых пор, разбили все его надежды в прах: — С их ухода почти две недели прошло. А если уж совсем точнее — десять дней. Через пару часов наступит одиннадцатый день… Оба, должно быть, улетели на мечах, поэтому давно добрались бы до места назначения, а в этот самый момент они, вероятно, вовсю сражаются с монстрами, населяющими те пресловутых два древних заповедника… Шэнь Цинцю нет теперь никакого смысла туда отправляться, поскольку при таких сроках и в случае сопутствия определённой удачи эти двое уже даже могли завершить свою задачу и исполнить желаемое… Ну или, увидев своими глазами насколько опасны те запретные зоны, вовремя взяться за ум и оставить эту гиблую затею. Даже если пока этого всего не случилось, Шэнь Цинцю всё равно не успеть, поскольку оба этих древних поля битвы находятся очень далеко от места расположения хребта Цанцюн — один на восточном краю континента, а другой и подавно за пределами континента, вот только уже с южной стороны. Не вспоминая о том, что даже с полётом на мече на высшей скорости только до ближайшего из них потребуется от силы четыре-пять дней… Пока заклинатель будет лететь, они могут разминуться и Ци-гэ с Лю-шиди уже успеют возвернуться. Если им вообще суждено вернуться… Разумеется, Шэнь Цинцю прекрасно знал, что Юэ Цинъюань и Лю Цингэ были из числа сильнейших заклинателей современности, как понимал и то, что если кто-то и имеет реальную возможность уцелеть в тех безнадёжно опасных местах, так это — именно они. Но он был в отчаянии! Он переживал за своего брата и за Лю Цингэ тоже... Однако сильнее всего заклинателя отягощало сознание собственной вины из-за того, что втравил этих двоих, сам того не ведая, в подобную рискованную авантюру. Если же говорить начистоту, Шэнь Цинцю наплевал бы на все разумные соображения и любую здравую оценку ситуации, и с готовностью устремился вслед за ними, если бы не основная проблема и сдерживающий фактор: оба этих древних поля битвы просто огромные по размерам и для поиска какого-то одного культиватора могут потребоваться недели, если не месяцы, и то не факт, что удастся кого-либо в конце концов отыскать. А с нынешними силами самого повелителя Цинцзин, всё это — одиночное отправление в один из вышеупомянутых заповедника и уж тем более проведение обширных поисковых работ в тех местах, не более, чем пустые мечты… С таким же успехом он мог бы переложить на Му Цинфана все своих шесть маленьких по размеру, но отнюдь не по значению «бед», самому же устремиться в закат… По дороге в один конец, по всей видимости. Зато те проблемы, что Шэнь Цинцю оставит позади, будут уже не его ношей, а ношей главного целителя. На веки вечные, в жизни и смерти. То есть до первого случая обнаружения происхождения детей и… после. Если на это «после» что-то останется. Что ж, это, пожалуй, был бы самый лёгкий выход из этой непростой, практически тупиковой ситуации и в то же время самый бессовестный. Цинфан-шиди уж точно не заслуживал чего-то такого всего только за то, что имел несчастье хранить чужую тайну. Он и без того был слишком обременён заботой о здоровье детей своего шисюна... Сколько не переливай из пустого в порожнее, одно оставалось неизменно: Шэнь Цинцю чувствовал себя бесполезным и совершенно никчёмным. Он ощущал себя таким жалким и ни на что не годным, как никогда! Отвратительно бессильным, просто до зубовного скрежета. Лю Цингэ с Ци-гэ в настоящий момент, скорее всего, отчаянно сражаются за свою жизнь, дабы суметь добыть в процессе необходимые компоненты лекарства, а усилия главного целителя вообще невозможно было недооценить в то время, как сам Шэнь Цинцю праздно сидел и ничего не делал... Это бесило. Это буквально приводило в ярость! А вместе с тем заставляло впадать в состояние крайней беспомощности... Страшного, терзающего сердце и разум бессилия. Это было просто ужасное чувство… Обуреваемый разнообразными переживаниями — за своего несчастного истерзанного ребёнка, за Юэ Ци и Лю Цингэ, которые были в смертельной опасности по его вине, и острого на этом фоне осознания собственной никчёмности, — за один только день превратившийся в болезненный комок нервов Шэнь Цинцю ещё сильнее уцепился за свой единственный спасательный круг, не позволяющий окончательно потонуть в этих бурных волнах тягостных и сводящих с ума эмоций, отчего последний уже выразил очень громкое возмущение. Повелитель Цинцзин ослабил захват и ещё бережнее перехватил ребёнка, несколько раз погладив его по маленькой головке и всему мягкому пухлому телу, после чего ребёнок успокоился и продолжил дальше слюнявить свою любимую игрушку, услужливо и виновато поданную ему незадачливым родителем, сразу после этого неприятного для малыша пробуждения. Шэнь Цинцю вяло подумал, что этот младенец довольно крепкий и сильный для своего возраста. Это сразу видно по тому, как цепко он держится за свою игрушку. Немного задержавшись на этой мысли, заклинатель впервые задался вопросом, а нормально ли это? Если подумать, для двухмесячного младенца не должно быть естественным так крепко держать игрушку и с полным на то намерением знакомиться с ней… Да и пусть погремушка была довольно маленькой и изящной — как по размерам, так и своему строению, но, на минуточку, это было ювелирное изделие отлитое из чистого серебра… А серебро тяжелее того же дерева. Он-то думал, что хотя бы этот малыш совершенно нормальный и полностью соответствует своему возрасту в отличие от своих дагэ и уди, вот только, казалось, это тоже не совсем верно? Затем заклинатель задумался о пятом ребёнке, на которого так сильно и столь отрицательно сказалось влияние демонической духовной энергии Шэнь Юншэна. Однако в этот раз с титаническим усилием воли Шэнь Цинцю воспретил себе задерживаться на этом вопросе и продолжил свои размышления на тему нормальности или ненормальности четвёртого ребёнка. Так вот, ведь не только пятый ребёнок, но и четвёртый имел дело с духовной энергией того, кто сам в полной мере развил собственную ци, являясь, по сути и как бы смешно это не звучало, полноправным духовным практиком. Вот только второй ребёнок в отличие от старшего, по словам Му Цинфана, помимо тёмной обладает ещё и светлой духовной энергией. В сравнении с тем же пятым ребёнком на четвёртого демоническая ци не оказала такого дурного и прямо-таки катастрофического влияния, надо полагать, из-за значительно более слабых способностей второго ребёнка по сравнению с первым. Разный уровень культиваций, опять же... К тому же второй мальчик не сумел по-настоящему избавить своего брата от вредных веществ, то есть контакт был не таким плотным и всеобъемлющим, что также должно было иметь влияние. А кроме того, второй ребёнок обладает в том числе светлой духовной энергией и это в свою очередь свободно могло нивелировать пагубное влияние его же тёмной ци. Этот ребёнок два с половиной месяца внутриутробной жизни находился под воздействием духовной энергии своего второго брата, а это не так уж и мало в конечном счёте. И пусть четвёртому ребёнку влияние второго спасло жизнь, но не здоровье, в то же самое время светлая ци его эргэ могла оказать и некий положительный эффект в плане выносливости и крепости организма в целом… Неужели этим объясняется его несколько ранее развитие? Шэнь Цинцю, пожалуй, применил бы в отношении такого скороспелого развития слово — «слишком», однако, вспомнив о Шэнь Юншэне, у него язык уже не повернулся высказать что-то настолько смешное, как не получалось даже в мыслях допустить. Уж в сравнении с Шэнь Юншенем, который в столь нежном возрасте имел сознательное восприятие и в совершенстве владел своим телом, простое удержание игрушки было чем-то попросту недостойным упоминания. — Как этот шиди уже говорил, — вырвал Шэнь Цинцю из раздумий воодушевлённый голос Му Цинфана, — существует очень высокий шанс, что это... зелье сможет в значительной степени улучшить состояние маленькой пятёрки. — Да, этот шисюн помнит, — отойдя от очередного потрясения, вернулся заклинатель мыслями к основной на сегодняшний день проблеме. — Шиди ещё говорил, что нам не хватает только Хризантемы Пылающего Солнца и Стотысячелетнего Очищающего Снежного Лотоса, чтобы Му-шиди мог приготовить снадобье. — К счастью, у нас уже есть Сребролистный Ледяной Пион. Это, как известно, сильнейший ледяной яд, Хризантема Пылающего Солнца же не менее сильный, но — уже огненный. Мы попытаемся обезвредить один яд другим, — продолжил развивать мысль главный целитель Цанцюн Шан. — Вот только Сребролистный Ледяной Пион, содержащий в себе неимоверное количество инь-ци, и Хризантема Пылающего Солнца, уже в основе своей имеющая ян-ци, сами по себе никогда не смогут… — …соприкоснуться и их одновременное попадание в котёл вызовет только взрыв, сам же эффект этих бесценных растений окажется попусту растрачен, — довершил вместо Му Цинфана Шэнь Цинцю. А затем продолжил задумчиво: — Получается, упомянутое тобой лекарственное средство не целительское снадобье, а скорее — алхимическая пилюля… Обычно пион считался цветком, больше тяготеющим к энергии ян, а хризантема была полна энергией инь. Однако каким-то образом Сребролистный Ледяной Пион и Хризантема Пылающего Солнца выбивались из этого порядка и словно стояли особняком. Наверное, в этом и заключается истинная причина всей необычности этих растений. Сребролистный Ледяной Пион мог взрастить только край суровых морозов и вечной ночи, куда почти никогда не проникали жаркие лучи солнца, в глубине самой тёмной сырой пещеры, где даже водяной пар за мгновение застывал в ледяные сосульки. В то время, как Хризантема Пылающего Солнца произрастала на самом южном из островов, на высочайшей точке скалы посреди этого довольно крупного для острова клочка суши, с древних времён день и ночь омытая живительным солнечным теплом. — Именно, — кивнул озабоченно Му Цинфан в ответ на процитированное Шэнь Цинцю окончание выдержки из «Основополагающих правил алхимии», повествующей о совместимости и несовместимости двух видов энергий, как и духовных трав в основе своей содержащих огненные или ледяные атрибуты, при этом открыто проигнорировав вторую часть сказанного. — И как раз для этого нам нужен один ингредиент, который гарантирует их безопасное соединение между собой. Но об этом позднее. Стотысячелетнему Очищающему Снежному Лотосу предназначено смягчить эффект получившегося в итоге яда. К тому же у этого растения существует ещё и другое назначение. Оно должно оказать поддержку в как можно большем подавлении демонической энергии в теле маленькой пятёрки. Помолчав мгновение, владыка Цяньцао посчитал необходимым изложить собственные соображения подробнее, что побудило его дополнить уже сказанное: — Именно поэтому и нужен конкретно стотысячелетний цветок, его аналоги возрастом меньше не подойдут по причине своих в сравнении значительно слабых свойств. Даже если собрать сотни Тысячелетних Очищающих Снежных Лотосов, их было бы недостаточно и едва ли они сумели оказать нужный эффект. Что до последнего из имеющихся ингредиентов, это… кровь самого Юншэна. Му Цинфан виновато понурился, словно ожидал обвинений со стороны второго шисюна. — Что ж, уже хорошо, — согласился Шэнь Цинцю с обоснованностью и наличием здравого смысла в этом вынужденном шаге. — Я так понимаю, это нужно для того, чтобы лучше воздействовать на ци Юншэна, оставшуюся в теле пятого ребёнка и усилить свойства Хризантемы Пылающего Солнца. Ведь ян-ци в духовной энергии Шэншэна — значительно больше, чем может предоставить Хризантема Пылающего Солнца… — Верно, — молвил лорд целительского пика с ощутимым облегчением, вытирая шёлковым платком пот, выступивший у него на лбу от волнения. — Стотысячелетний Очищающий Снежный Лотос, кроме всех перечисленных эффектов, способен усилить воздействие Сребролистного Ледяного Пиона в несколько крат, но тогда вышел бы сильный дисбаланс. — Если Шэнь Юншэн не пострадает от этого и крови понадобится не слишком много, я согласен, — не стал отвергать Шэнь Цинцю предложенное решение. Ци-гэ и Лю Цингэ там жизнями рискуют, а пятый ребёнок выглядит так, словно может не дожить и до завтрашнего дня… Как может в такой ситуации Шэнь Цинцю что-то там требовать и отклонить с трудом найденное решение проблемы?.. Он только надеется, что это не скажется плохо на старшем ребёнке и его не собираются в буквальном смысле обескровить. — Вообще-то… — смущённо пробормотал Му Цинфан, доставая довольно крупного размера увесистую фарфоровую бутылочку, крепко заткнутую стеклянной пробкой. — Кровь мы уже взяли, дабы провести проверку. Шисюн, надеюсь, ты сможешь меня простить и понять срочность предпринятых нами шагов… Увидев, что Шэнь Цинцю, мгновенно нахмурившись, уже вознамерился что-то сказать, а как самому злосчастному целителю показалось — высказать, всё что он думает об этом шиди, Му Цинфан спешно дополнил: — Не беспокойся, кровь была взята не за один раз, а буквально по капле в течении определённого промежутка времени, и с полного согласия самого шичжи! Когда я сказал, что это для его пятого брата, он совсем не возражал. У Шэнь Цинцю от сердца отлегло. Поэтому он уже не стал ничего говорить или уточнять. — Изъятая кровь небесных демонов, как выяснилось, не свёртывается и никак не портится, поэтому вряд ли потребуется взять ещё, — продолжил глава целительского пика неловко улыбаясь. — Поверь, шисюн, ни для каких иных целей эта кровь применяться не будет. Ежели же что останется, после изготовления лекарственного средства, всё будет передано тебе. Если Шэнь Цинцю что и тревожило, так это благополучие Шэншэна: он только недавно родился, а его уже несколько раз кололи, чтобы извлечь кровь… У него болело сердце от одной мысли. Его сын такой маленький, но уже такой взрослый… Слишком уж рано ему пришлось начать брать на себя ответственность. Относительно же возможной после изготовки лекарства оставшейся крови, повелителя Цинцзин это мало интересовало. Всё равно её уже извлекли, толку-то… — Цинфан-шиди, кажется, говорил ещё о каком-то ингредиенте тяжёлом в получении, — внезапно вспомнилось Шэнь Цинцю. — Это… — откровенно замялся Му Цинфан. — Именно здесь и состоит основная сложность нашей задачи. Этот цветок упоминается во многих древних текстах и имеет довольно разнообразные способы применения. И чуть ли не каждый самый сложный или значимый из старинных алхимических и целительских рецептов содержит его в качестве одного из ключевых ингредиентов. Вот только… в настоящее время этот цветок считается практически мифом: алхимики нашего времени и вся алхимическая ассоциация в целом, как и сообщество целителей высказывают предположение, что это растение давным-давно исчезло с просторов континента. Однако основная проблема заключается в том, что мы не сможем… заменить его чем-то ещё. Сердце Шэнь Цинцю так душераздирающе ёкнуло при этих словах, что он чуть не схватился за грудь, лишь неимоверным усилием воли подавив этот рефлекс и даже сохранив кое-как спокойное выражение лица. — И что же тогда нам делать? — прохрипел с трудом повелитель Цинцзин, взяв под совершенный контроль выражение лица, однако при всём старании не сумев проделать то же и с голосом. А затем добавил уже с хорошо различимыми нотками негодования: — Если этот цветок исчез с лица этого мира и у него не имеется замены, то позволь-ка спросить… Зачем вообще ты послал Чжанмэнь-шисюна и Лю-шиди на поиски бесполезных сорняков?! — Этот шиди надеялся, что либо на Острове Морского Дракона, либо в Лесу Извечных Туманов могли сохраниться следы этого растения… — повесил голову Му Цинфан. Шэнь Цинцю в ответ промолчал. И когда владыка Цяньцао пригляделся к нему, обеспокоенный его молчанием, ему очень не понравилось то, что он увидел. Бледное лицо второго шисюна явственно напоминало маску смерти, взгляд же был как у тяжелобольного зверя, а сам Шэнь-шисюн в целом выглядел так, словно утратил душу. Му Цинфан давно слышал это заумное и слишком туманное высказывание, однако мало понимал к чему оно могло быть в жизни применено, в данный же момент эти слова впервые на его памяти пришлись совершенно к месту и так и просились на язык. Му Цинфан пожалел, что так глупо загодя обнадёжил Шэнь Цинцю… Он теперь ещё больше боялся, что вдруг и правда то растение не найдётся… Что тогда станет с Шэнь-шисюном?.. — Цинцю-шисюн, ещё не всё утрачено, не теряй надежду, — попытался утешить Шэнь Цинцю повелитель Пика Целителей, но в свои слова он и сам уже не слишком верил. — Пятому шичжи ещё можно помочь. Я верю, что найдётся способ. Где-то искомый цветок обязательно отыщется. — Как этот исчезнувший цветок вообще называется? — прошелестел почти неслышно голос Шэнь Цинцю. — Цветок Росы Луны и Солнца, — не стал томить второго шисюна Му Цинфан, ответив тотчас же как отзвучал вопрос. Это было единственное растение на свете, в равной степени содержащее в себе энергию солнца и луны — чистейший инь и вместе с тем не менее чистый ян, по своей сути невозможное в природе сочетание. Именно поэтому этот цветок был способен плавно объединить свойства Сребролистного Ледяного Пиона усиленного Стотысячелетним Очищающим Снежным Лотосом и Хризантемы Пылающего Солнца усиленной кровью древнего небесного демона, не утратив в процессе изготовления пилюли ни одну сотую эффективности каждого из этих ингредиентов. — Как-как? — неожиданно для всех в больничной палате раздался взволнованный возглас Шан Цинхуа. В этот момент Шэнь Цинцю испытал облегчение, что, уложив ребёнка обратно в кроватку, он снова не забыл накрыть его пологом безмолвия… Что же до нарушительницы спокойствия… Шан Цинхуа с Ци Цинци сразу прибежали, как только узнали о пробуждении Шэнь Цинцю. Хоть данное известие и дошло с таким опозданием, однако эти двое не стали медлить и мгновение, отправившись на целительский пик тотчас же, даже не посмотрев, что на дворе стояла уже глубокая ночь. Так и получилось, что едва лишь владычицы Аньдин и Сяньшу подошли, они застали окончание серьёзного разговора, явно касающегося лечения тяжелобольного какой-то страшной, неизлечимой болезнью пятого шичжи. Услышав же последние слова, бывшая писательница попросту не сумела сдержать собственное удивление. Название этого растения звучало слишком знакомо. Разве не она сама описала его в своей книге? Этот цветок точно ещё существует. Вот только, где же он рос… Пока повелительница Андин зависла в раздумьях, ломая голову так и этак, Ци Цинци быстро пересекла разделявшее её с Шэнь Цинцю расстояние и с чувством обняла его. Впервые красноречивая дева Сяньшу не находилась что сказать, потому Шан Цинхуа высказалась за них обеих: — Шэнь-шисюн, мы так счастливы, что ты наконец очнулся! Как только узнали о твоём выздоровлении, мы сразу же побежали к тебе. И вот мы здесь… Ци Цинци только молча кивнула, выражая тем самым согласие со словами своей шицзе, расчувствовавшись и украдкой вытирая слёзы радости. Шэнь Цинцю тепло взглянул на них обеих, и на этом приветствия и прочие изречения касательно радости встречи остались позади. Когда с этим делом было покончено, повелитель Цинцзин не преминул обратить всеобщее внимание на невнятное, но полное волнения восклицание Шан Цинхуа: — Шан-шимэй, мне показалось, что тебе что-то известно об упомянутом ранее растении. Задавая этот вопрос, грудь Шэнь Цинцю полнилась страхом и обречённостью, тем не менее где-то в глубине всё ещё теплилась маленькая искорка надежды, отчаянно мерцающая нежным и хрупким светом подобно крошечной и незначительной на ночном полотне небес звёздочке… — Ты прав, шисюн, — ко всеобщему изумлению подтвердила Шан Цинхуа правильность предположения повелителя Цинцзин. — И я со всей определённостью могу сказать, что данное растение всё ещё существует в этом мире. Хотя его нет ни на острове, ни даже в лесу… Эта шимэй подразумевает те заповедники, которые были ранее упомянуты… Этот цветок в каком-то другом месте… Её слова произвели воистину ошеломляющий эффект на всех присутствующих в больничной палате: Му Цинфан подскочил, Ци Цинци прижала руку ко рту, словно стараясь подавить удивлённый вскрик, ну или расспросы, как у неё обычно водилось, больше походящие на допрос, а Шэнь Цинцю так и впился глазами в свою шимэй. И столько всего отображалось в этом взгляде, что Шан Цинхуа даже испугалась и, заметно стушевавшись под влиянием откуда ни возьмись накатившего жгучего стыда и чувства вины, невольно попятилась назад. Она уверена, что Цветок Росы Луны и Солнца, вне всяких сомнений, на континенте, но вот где именно… Тут оставалось только теряться в догадках. Бывшая писательница, к её глубокому прискорбию, правда не помнила. Вы шутите? Таких и иных, всяких-разных чудодейственных цветочков в её новелле было задействовано не меньше тысячи! Так как прикажете бедному автору запомнить их всех?.. Уже неплохо, что Шан Цинхуа хотя бы название узнала. Однако же… Если она сейчас подведёт надежды Шэнь Цинцю, кои сама же своим поспешным высказыванием осмелилась зажечь в нём, она никогда себе этого не простит… — И где же он?! В каком именно месте произрастает этот цветок? — опередив Шэнь Цинцю и даже Ци Цинци, первым задал занимающий умы каждого из находящихся в этой комнате людей вопрос Му Цинфан. — Э-эм, об этом... — пролепетала леди Аньдин со смущением, не зная как сказать, что ей самой не то, чтобы было известно. — Я случайно наткнулась на информацию об этом цветке в какой-то древней книге. Это было очень давно, ещё до... поступления в Цанцюн, поэтому эта Цинхуа и сама не знает ответ на заданный вопрос. К своему великому сожалению, она просто не помнит даже приблизительное месторасположение данного растения. Единственное, я точно знаю, что оно на континенте. Где-то в центральной его части... Му Цинфан лишь разочарованно вздохнул и тяжело опустился обратно в кресло, а Ци Цинци печально посмотрев на второго шисюна, потупила голову, скорбно понурившись. В глазах же самого Шэнь Цинцю только недавно зажёгшаяся искорка надежды начала стремительно угасать… Шан Цинхуа жалостливо посмотрела на Шэнь Цинцю и горько вздохнула в собственном сердце. Какой же конченный неудачник её бывший главный злодей… При этой мысли горе-писательница вспомнила — чья, в сущности, заслуга, что к этому человеку тянутся только несчастья и неудачи, а лучший удел и удача бегут от него как от прокажённого больного, и снова испытала нечто похожее на стыд с примесью сожаления. Как бы там ни было, даже с великой неудачливостью этого шисюна то, что происходит в настоящее время уже явный перебор… Неужели невезение имеет тенденцию со временем разрастаться? И вообще, это что, наследственное заболевание?? Почему неудачливость этого человека так разрослась и даже передалась будущему поколению?! Этот мир специально не благоволит злодею или что это вообще? Или, быть может, это наказание свыше или что-то в этом роде? Как известно, дети — долги прошлой жизни. Судя по тому, сколько надолжал бедный Шэнь-шисюн, то в своей прошлой жизни он как минимум разрушил семью, а может, и страну… Интересно, у бывших книжных персонажей тоже бывают прошлые жизни? Шан Цинхуа сокрушённо покачала головой. Ей только и оставалось, что грустить о несчастной доле своего шисюна… «Нет, так не пойдёт!» — в сердце творца этого мира и данного героя зажглась родительская ответственность, а в глазах — решимость. И вот, когда искорка света в глазах Шэнь Цинцю уже практически истаяла, Шан Цинхуа с всё ещё сохранившимся сомнением, но всё же с некоторой твёрдостью в голосе проговорила: — Я думаю, что смогу вспомнить. Мне просто нужно хорошенько подумать. За какое-то мгновение безнадёжное отчаяние снова сменилось надеждой, а обратившееся в пепел сердце Шэнь Цинцю восстало из него же подобно птице феникс. Тем не менее он не решался торопить или высказывать какие-то вопросы, а лишь вопрошающе и с великим вниманием посмотрел на вестника, только-только забрезжившего в этой кромешной тьме лучика света. Взгляды Му Цинфана и Ци Цинци были не менее заинтересованными. Шан Цинхуа практически воочию видела зажёгшиеся звёздочками глаза и отчётливые вопросительные знаки над их головами. — Дайте мне несколько дней. Я верю… Нет, я уверена, что смогу вспомнить, — под всеобщими выжидающими взглядами поспешно, однако вместе с тем не в пример с большей уверенностью, чем ранее выпалила бывшая писательница. И сказала она это с такой торжественностью, словно произносила речь перед многомиллионной аудиторией или же давала клятву. И когда выражения лиц всех присутствующих здесь людей в который раз за последние несколько минут под воздействием разнообразных эмоций поменялись, на этот раз на облегчение и радость, а Шэнь Цинцю, в чьи глаза вновь вернулась жизнь, уже вознамерился что-то сказать, повелительница Аньдин, всех опередив, неожиданно воодушевлённо молвила: — Для лучшей стимуляции памяти мне необходимо получше изучить карту. Мне будет спокойнее заняться этим на собственном пике. Пожалуй, я сейчас отклоняюсь, ведь чем раньше начну, тем раньше закончу! — Шицзе совершенно права, — улыбнулся впервые за сегодняшний день искренне и легко Му Цинфан, в котором вновь забили с новой силой кипучая энергия и основательно угасшая было вера в лучшее, — чем раньше, тем лучше. Ци Цинци посомневалась немного, должна ли и она уйти — да они же только пришли! — однако потом посчитала за лучшее ретироваться сейчас, дабы вернуться утром. Уже так поздно, а шисюн, как и прежде, выглядит уставшим и измученным, ему не помешал бы хороший отдых. И так половина ночи уже прошла. А детей проведать она сможет и завтра. Во всяком случае в отличие от только очнувшегося Шэнь Цинцю она приходит к ним в гости и видит почти каждый день… К тому же в последнее время ставшая более чувствительной к окружающей обстановке и людям леди Сяньшу подметила, что Цинцю-шисюну и Му-шиди есть что обсудить наедине. «Слишком уж много плохих известий выпало на долю бедного Цинцю-шисюна. Сразу три неизлечимо больных ребёнка — это воистину трагедия», — с обеспокоенной тоской подумалось Ци Цинци. Ей не хотелось быть навязчивой и мешать такому важному общению между шисюном и шиди. Тем более, что никакую реальную помощь она предоставить была не в силах, а моральная поддержка — это не совсем то, что нужно Цинцю-шисюну в данный момент. Может теперь, когда выяснилось, что Шан Цинхуа известно, где находится недостающий ингредиент для лекарства, Цинцю-шисюн и Му-шиди найдут решение для всей детской проблемы в целом?.. Оставалось надеяться, что так и случится… Не зря Му Цинфан имел славу величайшего из практиков-целителей, а в умственных и иных способностях самого Шэнь Цинцю и того сомневаться не приходилось. Если уж эти двое не смогут найти решение, то кто тогда сможет? По совокупности этих причин прекрасная дева Сяньшу также попрощалась со своими собратьями и отбыла на собственный пик. Что же до Шэнь Цинцю, казалось, встреча со своими шимэй оказала на него очень благотворное влияние, ведь она помогла ему вынырнуть из того глубокого тёмного омута собственных чувств и эмоций, который ещё недавно стремился затащить его вниз, чтобы он никогда уже не сумел выбраться на поверхность, а слова Шан Цинхуа и того вернули его к жизни. Он почему-то без малейшей тени сомнения поверил, что она знает, где находится искомый цветок. Даже если рассказ шимэй не выдерживал совершенно никакой критики, заклинатель всё равно верил в правдивость её слов. Вернее, он поверил в ту часть, где она говорила о своём знании месторасположения Цветка Росы Луны и Солнца, как верил и в то, что она действительно будет стараться вспомнить и приложит все силы в этом направлении. Тем не менее заявлению о том, что Шан-шимэй где-то случайно вычитала информацию об этом растении, он не доверял нисколько. Какой бы редкой ни была упомянутая книга, как могло произойти, что эта уникальная вещь по какой-то абсурдной воле случая попала в руки Шан Цинхуа, вообще не заинтересованное в вопросе лицо, в то время как все алхимики и целители континента, которые целенаправленно столетиями проводили поиски этого чудодейственного растения и всей достоверной информации на его счёт заодно, в конце концов вынужденные причислить само существование Цветка Росы Луны и Солнца за бесплодностью всех попыток отыскать его к мифам, не имели даже представления о её существовании… Тогда пришлось бы признать, что какой-то случайный праздно интересующийся предметом человек в принципе мог быть просвещён в каком-то вопросе в некоей отрасли науки лучше самого мастера в своём деле. Это противоречило всякому здравому смыслу! И это не считая того, что если бы человеку, не разбирающемуся ни в алхимии, ни в медицине, каким-то волшебным образом и попалась в руки такая вот необычная книга, снимающая весь покров тайны с местообитания искомого легендарного цветка, он даже не обратил бы внимания на сведения об этом растении. И уж точно не запомнил бы всю эту информацию с первого же прочтения столь превосходно, чтобы почерпнутые вследствие заветные знания оставались в его голове даже годы спустя, пронеся их через целую жизнь! При всём при этом в общий смысл рассказа Шан-шимэй он в противовес всему поверил без малейших сомнений. И дело вовсе не в том, что в его отчаянной ситуации заклинатель готов цепляться даже за детские сказки, лишь бы сохранить надежду… Всё дело в самой этой шимэй. Она уже неоднократно удивляла Шэнь Цинцю всем своим загадочным поведением и прежде всего — знанием того, что ей попросту не полагалось знать. Её несомненная осведомлённость касательно вещей, о которых ей неоткуда было узнать и о чём она попросту не могла знать, однако тем не менее откуда-то всё же знала, это было чем-то таким, что уже давно стало данностью в глазах повелителя Цинцзин и тем, что вызывало самые сильные его… подозрения. Уже начинающие плавно перетекать в уверенность… В уверенность в том, что с этой шимэй не просто что-то не так, она и вовсе не та, за кого себя выдаёт… Вот только пока Шэнь Цинцю был не уверен в одном: эта Шан Цинхуа не настоящая Шан Цинхуа или вся тайна заключается в скрытом происхождении и этот человек всегда был таким странным, просто сам заклинатель об этом не догадывался, поскольку ранее не общался с ней столь тесно. Эта шимэй уже давно не чужой ему человек и она заняла определённое место в его жизни, поэтому, несмотря на все свои подозрения, Шэнь Цинцю не желал её изобличать. Если дело в происхождении или чём-то подобном, но лишь при условии, что Шан Цинхуа не некто злонамеренный по отношению к секте Цанцюн, он закроет на всё глаза и притворится невежественным по отношению ко всему вопросу в целом. В конце концов не Шэнь Цинцю судить кого-то за наличие тайны или скрытого происхождения с учётом его необычных детей, не говоря уже о том, что даже до этого судьбоносного события он никогда не был из тех, кто способен осудить человека и приговорить его к смерти исключительно по причине того, что он в чём-то отличается… Был бы владыка Цинцзин из числа стереотипно мыслящих нетерпимых заклинателей и его ученик-полудемон ни при каких обстоятельствах не ушёл бы невредимым из его рук. Однако, если нынешняя Шан Цинхуа самозванка и занимает чужое место, быть может, даже навредив настоящему четвёртому шиди… Насколько бы Шэнь Цинцю того не хотелось, сколь бы ему не претила сама эта мысль, ему придётся принять меры. А пока заклинателю только и остаётся, что наблюдать… Хочет он того или нет. В действительности он ведь намеренно за своей шимэй никогда не следил, а все несоответствующие факты сами легли ему в руки по мере общения с Шан Цинхуа, пусть Шэнь Цинцю очень хотел притвориться, что не видит очевидного и долгое время именно так и поступал, не желая что-то менять и уж тем более — потерять этого человека, в какой-то момент ставшего важным в его жизни. Однако как бы сильно он не хотел замечать происходящего, Шэнь Цинцю всё же не был слепым… В конце концов сколько бы ты не отворачивался от солнечного диска, дневное сияние от этого не померкнет и даже никакого ущерба не понесёт. Нет, повелителю Цинцзин не хотелось сейчас думать об этом. Не так, он вообще не хотел думать обо всём этом. Ни сейчас, ни потом… Никогда. Шэнь Цинцю желал только одного: задвинуть данный вопрос, отложить, как можно дальше, отбросить малейшую мысль об этом, а лучше всего — попросту забыть. Так, словно эта догадка никогда его не посещала… Однако мог ли он и правда позволить себе подобное небрежение?.. Если бы это было раньше, заклинатель уж точно без всяких дальнейших сомнений выбрал собственный долг и однажды взятые обязательства перед хребтом Цанцюн, вот только сейчас, когда его жизнь так изменилась с рождением его проблемных детей, он уже не был уверен. Шэнь Цинцю в принципе ни в чём не был уверен… С рождением детей в глубине его души и сердца начали происходить кардинальные изменения, повлёкшие за собой полную переоценку ценностей и всего мировоззрения в целом. Так вот значит, что это такое материнство… Оно, это чувство, оказывается, способно менять людей… В подобной же ситуации владыке Цинцзин ничего не остаётся, кроме как хорошенько взвесить собственные чувства и долг. Как и само понятие того — что правильно, а что нет… Нужно было должным образом рассчитать на чашах совести и понять какое именно решение могло быть наиболее верным и справедливым в данных обстоятельствах... Всё ещё больше осложнялось тем, что отныне и вовек Шэнь Цинцю чувствовал себя должным этой шимэй. И теперь уже не важно вспомнит она о точном месторасположении искомого цветка или нет, отыщут они его или нет, успеют это сделать вовремя или нет. Сам факт того, что Шан Цинхуа так близко к сердцу приняла проблемы Шэнь Цинцю и произошедшее несчастье с его ребёнком, очень многое значил. Одного её искреннего желания помочь само по себе было достаточно для заклинателя, чтобы преисполниться вечной благодарности… Возвращаясь к нашей теме, поскольку Шэнь Цинцю уже не в первый раз сталкивался со странностями этой шимэй и её чрезмерной информированностью касательно порой очень странных и специфичных вещей, он был готов так сразу принять на веру фантастические слова Шан Цинхуа. Пусть весь мир не имеет даже отдалённого представления, где растёт этот цветок, хоть об этом не знают даже самые заинтересованные лица — ассоциации алхимиков и целителей, и даже великие кланы, предположительно, не в курсе, но его шимэй вроде бы не из числа потомственных заклинателей и далёкой от занятий алхимика или целителя об этом каким-то образом известно. Что ж, как бы безумно это ни звучало, однако Шэнь Цинцю был согласен поверить. Больше того, сколько бы заклинатель ни крутил в голове на разные лады все эти и всё же единую мысль, но в результате неизменно приходил к одному и тому же выводу: в свете всех фактов и его опыта общения с ней, ему слова этой шимэй казались в высшей степени правдоподобными… Даже вопреки всем сопутствующим небылицам. И неважно будет ли от этого в итоге реальный толк или нет… Однако было во всём этом что-то, несомненно, странное, что у Шэнь Цинцю просто в голове не укладывалось. И чем больше он обо всём этом думал, тем меньше что-либо вообще понимал... Что-то было слишком не так в загадочной осведомлённости шимэй… Причём настолько, что одним словом «самозванство» это попросту было не описать… Повелитель Цинцзин даже был несколько далёк от уверенности, что это нечто способно объяснить хотя бы скрытое происхождение. Разве только если Шан Цинхуа не принадлежала к одной из великих семей. И всё же настолько далеко в своих мыслях Шэнь Цинцю не находил необходимым заходить… Потому что такой вариант казался слишком уж невероятным. — Мне нужно спросить у тебя ещё об одном и, пожалуй, на сегодня хватит с разговорами, — проговорил Шэнь Цинцю, возвращаясь из царства собственных мыслей в реальность. Ему в принципе о многом ещё хотелось расспросить, тем не менее он понимал, что не имеет права мешать отдыху Му Цинфана, это прежде всего противоречило интересам самого Шэнь Цинцю. Ведь главному целителю необходим был полный покой и отдых посредством медитации, дабы восстановить духовную энергию в достаточной степени, чтобы завтра в полдень вновь успешно суметь унять страдания его малыша… — Даже при удачном стечений обстоятельств и успешном добывании всех ингредиентов… Ладно, забудем об этом. Этот шисюн спросит прямо. Поскольку предполагаемое лекарственное средство является в действительности алхимической пилюлей, — обеспокоенное нежелание, отпечатавшееся на лице повелителя Цинцзин, когда разговор начал склоняться в этом направлении, к концу предложения трансформировалось в крайнюю степень досады, а то и явный протест, — следовательно, готовить его предстоит… Шэнь Цинцю намеренно позволил последним словам повиснуть в воздухе, однако их смысл был слишком уж очевиден для обоих участников диалога. — Чэнь Циндао, — закончил Му Цинфан фразу вместо Шэнь Цинцю. При этих словах на лбу главного целителя хребта Цанцюн образовались тревожные складочки, поскольку на деле из-за данного обстоятельства он был обеспокоен не меньше второго шисюна. А у означенного Шэнь Цинцю, будто внутри наконец лопнуло что-то весьма похожее на сильно натянутую струну от гуциня. Было ли этим порванным нечто копившееся напряжение или одолевающий страх, а может даже, что-то ещё — неизвестно. Пожалуй, даже Шэнь Цинцю не смог бы дать точный ответ... Как бы там ни было, в этот раз реакция повелителя Цинцзин в противовес всему, неожиданно для самого себя и в отличие от явно обозначившейся озабоченности самого Му Цинфана, была довольно блёклой: он не побледнел, не вздрогнул и ничего в груди даже не встрепенулось. Там глубоко разливалось лишь безбрежное море пугающего его самого стойкого спокойствия, крепко закованное в тяжёлые оковы льда. По правде говоря, это всё совсем и не удивило Шэнь Цинцю. И даже не потрясло. Он уже столько раз за этот день испытал безграничные ужас, боль и отчаяние, так много раз возносился на небеса, окрылённый надеждой, и падал в бездну обманутый и жестоко лишённый своих призрачных крыльев, и из раза в раз воскрешал и умирал с каждым услышанным в этой комнате словом, что заклинатель как-то успел привыкнуть ко всему этому невообразимому мраку его нового настоящего и дикой смеси чувств. Свыкся с этим поистине жутким положением полной безысходности… Кроме того, Шэнь Цинцю должен был признаться себе, что это было ожидаемо. В конце-то концов кому как не главе вершины алхимии создавать такую сложную в приготовлении пилюлю, аналог которой не изготавливали в этом мире уже долгие десятки тысяч лет? Не говоря о том, что её ещё и придётся сплавить из сплошь на сегодняшний день легендарных и мифических составляющих, кои требовали просто феноменальной точности, огромного опыта и неоспоримых способностей на поприще алхимии. Если, конечно, это всё удастся каким-то чудесным образом удачно добыть. Успешное создание подобной пилюли для мастера-алхимика нашего времени было истинным вызовом. Да и никто другой или меньший и не сумел бы с этим справиться, если совсем честно. Что до повелителя Цяньцао, каким бы способным лекарем тот ни являлся, однако он не был алхимиком. Алхимические пилюли и лекарственные снадобья — это диаметрально разные вещи… Пусть даже кому-то исходные материалы и эффекты конечного продукта и могут показаться чем-то подобным, а сама деятельность лекаря и алхимика — почти одинаковой, вот только в действительности между этими двумя науками пролегала тонкая, но непреодолимая грань. Возможно, какую-то простенькую пилюлю Му Цинфан и способен был создать ввиду своей любознательной натуры и несмотря даже на собственную профессию целителя, однако, как бы грустно не было сознавать, на этом всё… От него попросту немыслимо и глупо было бы требовать буквально невозможного. А это значит, без Чэнь Циндао никак не обойтись… Да, это всё было ожидаемо, но крайне досадно, ибо опасно. Шэнь Цинцю вовсе не был уверен, что готов довериться кому-то третьему и выдать ему свою строго охраняемую тайну, ведь на кону стояли, ни больше ни меньше, жизни его детей. Поскольку если радикально настроенные заклинатели (а таковыми были большинство из них, а если совсем точно — почти все) узнают, что хотя бы один из его детей, близнецов, между прочим, демон, больше того — небесный демон, то избавятся не только от него, но и всех остальных, во избежание, так сказать. Как гласило общеизвестное изречение, оно же руководство к действию, мира культивации: «лучше наказать сто невиновных, чем пропустить одного виновного». Вот именно, это высказывание само по себе было лучшей репрезентацией всей глубины морального падения и убогости самой системы в целом, как и закостенелости мышления народа заклинателей. Ни прибавить, ни убавить. Готов ли был Шэнь Цинцю рискнуть и понадеяться на кого-то, кто действовал в полном соответствии с подобным кодексом «чести»? Разве только, если он совсем сошёл с ума! Поскольку для простого демона скрытное проникновение в какое-то праведное учение независимо от того, было ли это совершенно по собственному желанию с полным на то умыслом или нет, а также без какого-либо учёта целей оного уже считалось бы неискупимым великим преступлением, а для небесного демона — и вовсе само его существование являлось таковым. Конечно, существовали люди, что знали тайну его детей и вопреки этому не использовали это против него. Не пытались даже предпринять какие-либо враждебные действия, а напротив лишь действовали во благо. Никак не подвели его... Но рассчитывать на то же и от всех остальных?.. По правде, Шэнь Цинцю уже очень повезло, что Ци-гэ и Му Цинфан оказались такими понимающими и удивительно непредвзятыми людьми, особенно для заклинателей. Ожидать того же самого ещё и от других лордов вершин? Не слишком ли это… наивно. Естественно, можно было бы уповать на приснопамятные узы братства, однако учитывая пережитое прошлое рядом с этими людьми и многолетний опыт общения с ними, Шэнь Цинцю совершенно не тянуло на идеалистические иллюзии. Хотя с выяснением его истинного пола практически все боевые братья и сёстры пересмотрели своё отношение к нему и с тех пор много воды утекло, а отношения между ними всеми наконец спустя столько лет наметили курс на улучшение, потихоньку налаживаясь и становясь такими, как изначально полагалось бы быть у собратьев по секте или членов одной семьи, тем не менее заклинатель попросту не верил, что даже с учётом всего этого, для него возьмут и сделают исключение. Не верил, что невзирая на всю нетерпимость народа заклинателей к расе демонов и давно сложившиеся стереотипы по этому поводу (да ради всего святого, самим предназначением праведных культиваторов, кроме поиска бессмертия, издревле являлось не что иное, как борьба со всем демоническим!), его боевые братья отбросят в сторону собственную непримиримость в отношении данного вопроса и пожелают поддержать его вопреки всему. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. А уповать на бессмысленные, пустые мечты Шэнь Цинцю с рождения был не приучен… Одно только такое допущение, что собратья ради него одного пересмотрят свои взгляды и пожертвуют собственными давно уже сложившимися представлениями о правильном и неправильном, звучало на слух заклинателя слишком уж самонадеянно и, чего уж там, попросту глупо. По этой причине не отличающийся излишней самоуверенностью или самомнением Шэнь Цинцю не особо и рассчитывал на что-то с данной стороны… Шэнь Цинцю нельзя было винить за отсутствие веры, ведь его надежды никогда не оправдывались; в реальность неизменно воплощались лишь самые худшие ожидания… Весь его жизненный опыт кричал об этом, а сам заклинатель скорее был готов довериться многократно извлечённому уроку, чем слушать шепоток внутреннего голоса, страстно стремящегося уповать на невозможное чудо. В этот момент упаднических размышлений и тщательного взвешивания всей тяжести ситуации в целом на какое-то мгновение он всерьёз задумался о том, не будет ли лучше пожертвовать кем-то одним, лишь бы не потерять всех… Однако уже в следующий миг Шэнь Цинцю стало тошно и нестерпимо противно от самого себя, от того, что он на какую-то долю секунды посмел взвесить в своём сердце жизни собственных детей... Он просто не знал, что ещё делать в столь безвыходном положении. Ему было страшно допустить ошибку, за которую придётся расплачиваться уже его детям. Заклинатель совершенно не представлял, что вообще можно предпринять в подобной ситуации! Он совсем ничего не мог поделать. Шэнь Цинцю был бессилен… Это бессилие выводило его из себя и вместе с тем внушало мрачные, поистине ужасные и трусливые мысли на тему: а может, так будет лучше? Возможно, было бы правильнее всего отпустить того, кто уже и без того находился на грани смерти? Разумеется, Шэнь Цинцю не был настолько лицемерен, чтобы даже в мыслях своих на минуту допустить или уж тем более, внушить себе, что так будет лучше для самого малыша-пятого. Уж он-то как никто другой знал, что жизнь пусть даже полная страданий не причина от неё отказываться. А почему ещё он сам так настойчиво цеплялся за неё даже тогда, когда легче всего было бы сложить руки и умереть? И пусть Шэнь Цинцю не боялся смерти, как не побоялся бы рискнуть целостностью организма, и не только, если на то существовала определённая необходимость или при сопутствии уважительных причин, вместе с тем никто не смог бы упрекнуть его в том, что он самоубийца, не дороживший своей жизнью, ведь мужчина никогда не пытался с полным на то намерением наложить на себя руки и таким образом сбежать от проблем, даже в самые горькие и невыносимые моменты собственного существования. Шэнь Цинцю прекрасно сознавал главное правило этой изматывающей душу и сердце, но всё же всеми почитаемой и желанной жизни, от которой никто в здравом уме не захотел бы добровольно отрекаться. Все живые существа — будь это человек, демон, дикий зверь или даже малейшая жалкая былинка, — жаждут жизни. Даже если она ужасна, пусть она вечно старается утянуть тебя на дно, даже если она полна немыслимых мучений. Но все без исключения желают жить. Никто не хочет умирать, все стремятся к жизни… Какой бы она ни была. Что бы тебе не сулила. И какие бы пакости постоянно не готовила и не преподносила. Да, возможно, от чего-то… кого-то отказаться было бы разумнее. Целесообразнее. Например, для других детей, для Му Цинфана и Ци-гэ, что сохраняли для него эту тайну, способную однажды полностью дискредитировать и уничтожить их обоих вместе с ним самим, ведь грех укрывания демона в мире культивации всегда считался одним из самых ужасных и несмываемых преступлений… Это было то бесчестье, тот конец, чего эти двое, без сомнения, абсолютно не заслуживали. И всё же разум разумом, однако Шэнь Цинцю, которого в буквальном смысле чуть не стошнило от самого себя из-за того, что он хотя бы на мгновение, пусть даже в своём разуме, допустил столь отвратительную, гнусную, нечестивую мысль, был просто не в силах принять такое жестокое, варварское решение. Несмотря ни на что и какова бы ни была в конечном итоге цена за ошибку… Цена, которую с него рано или поздно всенепременно спросят. Оставалось только молиться, чтобы эту цену пришлось заплатить лишь ему одному. Как жаль, что Шэнь Цинцю с детства не очень-то верил ни в высшие силы, ни уж тем более — их какое-либо участие в собственной судьбе… Как бы там ни было, но он был готов… Нет, вовсе даже не готов, и всё же вынужден принять решение, иное, быть может, в сотни раз хуже, от которого в итоге могли пострадать все, кто был ему важен и дорог. Однако другого пути заклинатель попросту не видел, не принимал и не приемлел… — Что ж, раз другого выхода нет… — выдавил наконец повелитель Цинцзин устало и измученно, тем самым давая добро на привлечение Чэнь Циндао к решению проблемы. Слова прозвучали довольно расплывчато и немного косноязычно, однако всё и так было для обоих понятно, а сам Шэнь Цинцю, чувствовавший себя совершенно больным и сломленным в эту минуту, на более понятную и красноречивую реплику был уже не способен, как и ни на что большее или толковее. И пусть с принятым и даже озвученным решением Шэнь Цинцю не стал чувствовать себя ни на йоту лучше, однако он испытал ни с чем не сравнимое облегчение. Он принял правильное решение. Да, очень рискованное, но самое правильное в этой ситуации из возможных. Он не сможет обойтись без одного из своих детей. Уже не сможет. Они нужны ему все. Что до маленькой пятёрки, он был тем, за кого сердце новоявленной матери болело больше всего и желало наибольшего блага. Пусть бы этот ребёнок выжил, хоть бы он поправился и Шэнь Цинцю готов пойти на какой-угодно риск. И хотя, возможно, это не совсем справедливо по отношению к другим детям или к Юэ Цинъюаню, а уж тем более — Му Цинфану, кто не будучи ни его семьей как Ци-гэ, ни чего-то ему обязанным, тем не менее столь многое для него сделал… Однако Шэнь Цинцю просто-напросто не может иначе. — Тогда я сообщу Чэнь Циндао новость и запрошу его помощь в этом вопросе, — отбросив все ранее одолевающие его сомнения, с готовностью проговорил Му Цинфан. — Пусть всех ингредиентов ещё нет, однако для создания пилюли такого класса ему потребуется заранее подготовиться. Шэнь Цинцю в ответ лишь вяло кивнул. — Шисюн, поверь, я попытаюсь придумать какое-то приемлемое объяснение тому, для чего на самом деле предназначена данная пилюля и зачем она нам понадобилась так, чтобы он не догадался о её настоящем назначении, — попытался заверить владыка целительской вершины Шэнь Цинцю, вместе с тем голос его будто бы звучал немного извиняюще. — Хотя я не могу дать гарантии. Заранее трудно сказать, поверит ли он… Всё же он мастер создания пилюль, а это… Ну ты понимаешь… Шэнь Цинцю только хмыкнул и махнул рукой. Му Цинфан же замялся и неловко замолчал, поскольку все уже всё сказали и добавить в принципе было нечего. Теперь оставалось лишь действовать согласно принятым решениям, а там будь что будет. Оба собеседника это понимали, поэтому на этом данный разговор исчерпал себя. Во всяком случае пока что… Шэнь Цинцю вновь повернулся в сторону колыбельки и ненадолго залюбовался спящим ребёнком. В какой-то момент не удержавшись взял крохотную ручку младенца и ненадолго удержал её в своей, словно пытаясь в очередной раз успокоиться этим нехитрым действием или набраться решимости и укрепить силу воли действовать по обговорённому уже плану. После чего неохотно отпустил, накрыл одеялом получше и, невольно издав вздох полный тягостного чувства, словно отваживался на что-то важное, уже с гораздо большим самообладанием отвёл взгляд куда-то в сторону. — Как бы всё не разрешилось… — Шэнь Цинцю поспешно оборвал себя и уже с большей твёрдостью и уверенностью, которых вовсе не чувствовал, поправился. — В связи со всей этой неизвестностью, я думаю, не к чему откладывать… Пятому ребёнку нужно даровать имя уже сейчас. Му Цинфан безмолвно склонил голову в знак согласия. Это было мудрым решением, которое он полностью одобрял. И пусть традиционно новорожденному давали имя только на сотый день, после его рождения, однако обстоятельства, связанные с маленькой пятёркой, как второй шисюн правильно выразился, были окутаны полной неизвестностью. И хотя были предприняты множественные шаги для добычи необходимых ингредиентов, Шэнь Цинцю разрешил ему воспользоваться помощью их мастера-алхимика, а Шан Цинхуа, предположительно, знала о точном месте произрастания основного компонента будущей спасительной пилюли, однако это всё было в основном лишь вопросом вероятности. На деле же на руках у них почти ничего не имелось. Даже если допустить, что все искомые растения будут найдены и благополучно доставлены в секту Цанцюн, не существовало никакой гарантии, что пилюля будет благополучно изготовлена, ведь у Чэнь Циндао будет только одна-единственная попытка, а этого катастрофически мало. Не упоминая о том, что это всё потребует определённого времени, в ближайшие же дни или недели может случиться всё что угодно… В общем и целом, не существовало никакой уверенности. А если ребёнок всё же не дождётся своевременного лечения, то… Одним словом, лучше пусть у него будет имя. Пусть он его получит до того, как… Принимая во внимание сложившееся положение дел, они с Чжанмэнь-шисюном уже собирались что-то придумать с именем, после возвращения Юэ Цинъюаня с Острова Морского Дракона, однако раз второй шисюн очнулся раньше… На самом деле Му Цинфан собирался сам предложить Шэнь Цинцю дать ребёнку имя загодя, ну на всякий случай… Даже весь этот день раздумывал как это сделать. Но в результате не сумел, не осмелился… Он попросту не нашёл в себе достаточно мужества для произнесения подобных слов… Шэнь Цинцю на мгновение с силой сжал челюсти и прикрыл глаза, чтобы спрятать плещущуюся в них боль, после чего тихим голосом уронил всего два слова: — Шэнь Юнхуань. — Хорошее имя, — не менее тихим голосом отозвался Му Цинфан, печально опустив взор. — А теперь с твоего разрешения Цинфан-шиди, я уйду, — пробормотал Шэнь Цинцю, поднимаясь на свои всё ещё нетвёрдые ноги, однако тянуть дальше было уже нельзя, — и пусть кто-то из шичжи проводит меня, чтобы проведать не виденных ещё детей. А тебе тем временем лучше отдохнуть, этот шисюн и так отнял слишком много времени. Непозволительно много. На этом пути владыки Цинцзин и главного лекаря Цанцюн Шан в тот день разошлись. Му Цинфан нуждался в хорошем отдыхе, дабы подготовиться к следующему полудню и быть в форме в нужный момент, а Шэнь Цинцю в сопровождении главного ученика Цяньцао направил свои стопы в другую часть больничного здания. Тяжёлая ночь обещала наступление не очень-то доброго утра. И, похоже, для Шэнь Цинцю так продолжится ещё очень долго. Возможно даже, что отныне и навсегда. Однако это не причина, сосредоточившись на проблемах некоторых из детей, забывать о существовании оставшихся троих. Маленькое шоу Маленький злодей бездумно и так привычно рисовал веточкой круги на земле в углу глухой депрессии, сгорбившись всем своим крошечным тельцем. Его тоскливые вздохи оглашали округу одна за другой. И почему только он так слаб и ни на что не годен? Айя, небезызвестный шарик с опилками был так прав, когда обвинял этого мастера в слабости и непригодности!.. Маленький мастер как-то печально нахохлился и снова тяжело вздохнул. Поскольку именно в эту минуту он оправдывал все обидные обзывательства товарища-шарика, как никогда. Однако в какой-то момент малыш-злодей раздражённо отбросил веточку и прям-таки воинственно поднялся, готовый к новым свершениям. Слаб иль силён, годен или негоден, может али нет… Это всё неважно. Не попробуешь — не узнаешь. Вредно слишком много думать! И вообще этот мастер отказывается так просто смириться с горькой действительностью и сидеть сложа руки! В ответ на эти ободряющие мысли малыш-злодей величаво распрямился всем своим худосочным, хрупким тельцем и погрозил запальчиво небесам махоньким кулачком. После чего ничуть не медля призвал меч ручными печатями и… только тут задумался. А куда, собственно, лететь? И кого облагодетельствовать своим таким незаменимым присутствием?.. Ну и, несомненно, полезной, а возможно ещё, если слегка подключить воображение, и долгожданной, помощью заодно. Постояв минуту-другую в раздумьях, глаза-самоцветы маленького злодея вновь загорелись своим вечно пламенеющим нездешним светом, а округлое детское личико посветлело. Да-да, его мысль, кажется, движется в верном направлении! Крохотный мастер на всякий случай ещё миг поразмышлял на тему, а к кому всё-таки лететь на помощь, взвешивая все за и против, и после некоторого раздумья, отбросив иные варианты, остановился на единственно верном решении — отправиться на подмогу шиди Лю. Ци-гэ этого мастера велик и могуч~ Ему ничья посторонняя